Развод. Дракон, мы (не) твои (СИ). Страница 29

— Я его мать. Я знаю, что ему нужно, — страх за Конора смешивается с давней обидой, вырываясь наружу, — Это мой сын! — голос предательски срывается.

Глаза Рейнольда вспыхивают золотистым огнём, но он лишь сжимает кулаки, и я вижу, как на его руках проявляются чешуйки — признак того, что дракон едва сдерживается.

— Наш сын, Мия, — поправляет он, и эти слова повисают в воздухе, тяжёлые, неоспоримые, как приговор.

Я отворачиваюсь, чтобы скрыть дрожь в руках. Не знаю, можно ли доверять Рейнольду. Не знаю, что он задумал на самом деле. Возвращение наследника? Укрепление своей власти? Или искреннее желание помочь? Но одно я знаю точно: ради Конора я готова на всё.

— Тогда решайте вместе, — говорит Элрик, направляясь к двери. — Но помните — времени мало.

Дверь закрывается с тихим щелчком, и мы остаёмся втроём.

Спящий Конор. Рейнольд. И я.

Рейнольд задумчиво смотрит на меня. Его взгляд тяжёлый, изучающий, будто пытается прочитать мои мысли сквозь кожу. Я не выдерживаю его и опускаю глаза, уставившись на складки одеяла.

Пропасть между нами кажется шире, чем ледяные пустоши Севера.

— Мия, — говорит он тихо. — Мы должны поговорить о многом.

— Я знаю, — закусываю губу.

— Но сейчас важнее Конор, — настойчиво продолжает он. — Я хочу помочь. Позволь мне отвезти его на Север.

— Ты? Один?

— Если ты не доверяешь мне...

— Я не знаю, кому доверять! — вырывается громче, чем я хотела. Сердце колотится, как пойманная птица, — После нашего развода, после всего, что было… Как я могу?

Конор ворочается во сне, и мы оба замолкаем, затаив дыхание.

Рейнольд осторожно подходит ближе.

— Мия, — шепчет он, и в его голосе звучит что-то, отчего сжимается сердце, — Я не прощу себе, если с ним что-то случится. Позволь мне это.

Я смотрю в его глаза — те самые глаза, что когда-то смотрели на меня с любовью. И вижу в них только искренность.

— Хорошо, — наконец выдыхаю я, слова даются мне с трудом, будто я отдаю часть себя. — Но я еду с вами. Это моё условие.

Рейнольд смотрит на меня долгим, пронзительным взглядом.

— Я и не сомневался, — говорит он тихо.

Я поворачиваюсь к Конору, поправляю одеяло, смахиваю со лба выбившуюся прядь.

Мы едем на Север.

Вместе.

Это не вопрос. Это решение. Единственный возможный путь.

И мне остаётся только согласиться.

Потому что ради Конора, ради его шанса на светлое будущее я готова даже на это. Даже снова довериться тому, кто однажды разбил мне сердце.

42

Рейнольд стоит у окна, его мощный силуэт чётко вырисовывается на фоне ночного неба. Он не смотрит на меня, но я чувствую напряжение в его плечах, в сжатых кулаках, в каждой линии его тела.

Тишина в палате давит, как тяжёлое одеяло. Ровное дыхание Конора — единственный звук, нарушающий гнетущее молчание.

— Мия, — наконец, произносит Рейнольд, его голос звучит глухо, будто сквозь зубы, — Правда ли то, что ты сказала о Беате и моей матери?

Я замираю. Сердце колотится так сильно, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Знаю, что этого разговора не избежать, но всё равно не готова к нему.

Как объяснить Рейнольду тот страх, когда я очнулась в холодном поту, в то время как его мать уже собиралась вызвать гробовщика? Или когда подслушала их разговор с Беатой.

— Да, — отвечаю тихо, опуская глаза. Мои пальцы бессознательно сжимают край одеяла, — Это правда.

Он резко поворачивается, и в его взгляде — настоящая буря. Золотисто-карие глаза горят, как расплавленное золото.

— Они пытались отравить меня, но я выжила, — продолжаю, сжимая руки в замок, чтобы они не дрожали — Потом лекарь дал мне настойку от нежелательной беременности вместо успокоительного. Я вовремя заподозрила неладное и не стала её принимать.

Замолкаю, лишь когда понимаю, что Рейнольд в ярости. Вижу, как проступают чешуйки на его руках.

— Почему ты не сказала мне сразу? — его голос звучит резко, в нём слышится не только гнев, но и тревога.

Поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Губы дрожат, но я заставляю себя говорить.

— Как я могла? — слова вырываются шёпотом, но в них столько горечи, что он слегка отстраняется, — Ведь она твоя мать. Ты всегда прислушивался к её советам…

— Думаешь, я не защитил бы тебя? — он делает шаг ближе, между нами остаётся меньше метра. Чувствую запах его парфюма с нотками мускуса и кардамона. Воспоминания накрывают меня с головой.

— В тот момент я думала только о том, как спасти своего ребёнка, — отвечаю, глядя прямо ему в глаза. — Если бы я рассказала тебе, а ты не поверил... Что тогда?

— Нашего ребёнка, Мия, — снова поправляет он, от низкого голоса по спине пробегают мурашки.

Перевожу взгляд на спящего Конора. Его щёки розовеют во сне, ресницы дрожат. Он так беззащитен...

— Ты лишил бы меня сына, — отвечаю я, — Твоя мать не потерпела бы ребёнка в замке. Особенно от такой безродной выскочки, как я, — вспоминаю слова бывшей свекрови.

— Нет, Мия, — он качает головой, — Это ты лишила меня радости видеть его первые шаги, слышать его первый смех. Ты лишила меня трёх лет его жизни!

Я отворачиваюсь, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.

— Мне сложно об этом говорить, Рейнольд. — голос предательски дрожит.

— После поездки на Север вы с Конором переезжаете в мой замок, — твёрдо говорит Рейнольд..

Лунный свет падает на его лицо, подчёркивая резкие черты — высокие скулы, твёрдый подбородок, тонкие губы, сжатые в жёсткую линию.

— Но... — пытаюсь возразить, но он перебивает.

— Это не обсуждается, Мия — в его глазах — тот самый холод, который заставляет врагов трепетать на поле боя.

Его тон не оставляет сомнений: это не просьба, а приказ. Приказ правителя Западных земель. Его авторитет висит в воздухе тяжёлой, невидимой пеленой.

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как внутри поднимается гнев.

— Ты думаешь, что теперь можешь просто... вернуться и всё решать за нас? — шепчу я, но в голосе нет прежней уверенности.

— Я думаю, — он делает ещё один шаг, и теперь я чувствую его дыхание на своём лице. — Что мой сын должен расти в безопасности, под надёжной защитой. А не скитаться по чужим землям.

— Он не скитался! — шиплю я, стараясь не разбудить Конора. Малыш хмурится во сне, но не просыпается. — У него был дом. Настоящий дом, где его любили.

— Ни деревенский дом, ни тем более лазарет — не место для драконьего наследника, — взгляд Рейнольда скользит по скромной обстановке, по простому одеялу на койке, и в нём читается откровенное осуждение. — Ему нужны учителя, наставники, соответствующее окружение. Защита, которую ты не можешь ему дать.

Я отшатываюсь, будто он ударил меня по лицу. Боль от его слов острее любого клинка. Он отвергает всю мою жизнь, все мои усилия, всю мою любовь, вложенную в сына.

— Ты даже не знал о нём, — говорю с горечью в голосе, — Все эти долгие годы ты не интересовался, жива ли я. А теперь вдруг решил стать отцом? Решил, что имеешь на это право? — голос срывается на последнем вопросе.

Его глаза вспыхивают золотистым огнём, но он не отвечает. Лицо напряжено, а на щеках играют желваки. Проходит несколько тяжёлых секунд, прежде чем он отворачивается.

— Мы уезжаем на рассвете, — бросает он, направляясь к двери. — Будь готова.

Дверь закрывается с глухим стуком, и я остаюсь одна.

Слёзы катятся по щекам, но я даже не пытаюсь их смахнуть.

Конор ворочается во сне, его рука тянется ко мне. Я беру её в свои, целую маленькие пальчики.

— Прости, солнышко, — шепчу, прижимая его ладонь к щеке, — Но я не отдам тебя.

Не отдам никому.

Даже ему.

Особенно ему. Тому, кто смотрит на наш мир свысока, кто считает нашу жизнь недостойной, кто думает, что может купить право быть отцом железной волей и приказом.

Я подхожу к окну, смотрю на звёзды. Они кажутся такими далёкими, такими холодными... Как и он.