Кровь богов и монстров (ЛП). Страница 38

— Это то, что ты считаешь обучением, или ты здесь просто для того, чтобы дразнить меня информацией, которую ты никогда полностью мне не выложишь? — Мой тон резок. Это определенно не то, как человек более низкого статуса — Смертный Бог или нет — должен разговаривать с Богом.

Неудивительно, однако, что Кэдмон не делает мне замечания. Он просто указывает на доску и говорит: — Твой ход.

Стиснув зубы, я перевожу взгляд на шахматную доску. Я на мгновение задумываюсь над своим выбором. В шахматах есть несколько способов начать, но множество способов закончить. Хотя это стратегическая игра, это доска с фигурами и конечным числом возможных финалов. Здесь только два игрока и, следовательно, только два варианта.

Я делаю ход пешкой и возвращаю свое внимание Кэдмону. — Ты действительно думаешь, что я смогу сделать то, что ты хочешь, особенно без деталей? — Я стараюсь не говорить прямо вслух. Хотя кажется, что мы одни, я знаю, что я не единственная, у кого есть фамильяры, и с Трифоном на территории Академии — а также с Советом Богов — я не собираюсь рисковать собственной жизнью без необходимости.

Кэдмон отвечает не сразу, вместо этого перемещая ладью прямо за своей пешкой. Я закатываю глаза и делаю ход другой пешкой. Наконец, после того, как, по ощущениям, прошло невыразимое количество секунд в напряженной тишине, следующий ход Кэдмона заканчивается, и он поднимает взгляд.

— Я знаю, что ты можешь сделать то, что должно быть сделано, — говорит он так же сдержанно. — Я не сомневаюсь в твоих способностях, Кайра. И то, чему ты научилась, и та сила, которой ты естественно обладаешь, помогут тебе в этом поиске.

— Это никакое-то там задание, — огрызаюсь я, и его глаза поднимаются, чтобы встретиться с моими. — Это не сборник рассказов. Это моя жизнь — жизнь десятков, сотен других людей.

— Поправка, сотен тысяч. — Полные темные губы Кэдмона поджимаются, а лицо принимает задумчивое выражение.

Моя челюсть сжимается от раздражения. — Скажи мне, что это за табу, — приказываю я. — Что Боги…

— Нет.

Кожа на моем лице и шее словно стягивается. — Тогда я ничем не могу тебе помочь.

— Ты можешь и ты сделаешь это, — говорит он, его внимание возвращается к доске между нами. — Я пригласил тебя сюда не для того, чтобы обсуждать, каким будет твое будущее.

— Тогда что же ты…

Он не дает мне закончить вопрос, наклоняясь вперед и складывая руки домиком перед собой. — Ты почувствовала какие-нибудь изменения с тех пор, как вытащили из тебя камень серы? — спрашивает он, понижая голос до такой степени, что его трудно расслышать.

Мои глаза бегают из стороны в сторону, но здесь больше никого нет, кроме растений. Как будто мое тело реагирует на слова Кэдмона, прежнее жужжание под моей кожей снова оживает. Волна булавочных уколов прокатывается по моим лопаткам, вверх по рукам и вниз по бедрам.

— Изменения… в каком смысле? — Теперь моя очередь делать ход, и мои глаза сосредотачиваются на фигурах передо мной. Ни одной еще не забрали, все фарфоровые черно-белые миниатюрные статуэтки по-прежнему на месте. Однако мои мысли витают далеко отсюда.

— Более могущественные из детей Богов контролируют различные стихии, — говорит Кэдмон вместо того, чтобы дать мне прямой ответ. — Фамильяры — это знак чрезвычайно могущественного Смертного Бога.

Смертный Бог. Уголок моего рта приподнимается в сардонической усмешке. Когда он вообще не Бог. Ни один из них не соответствует его формулировке.

— Господство над стихиями приходит с определенными физическими реакциями, — продолжает он, когда я молчу. — Сера — это единственное, что может подавить эти способности.

— Они все еще были у меня, — говорю я, поднимая глаза. — Даже с серой.

— Да, у тебя были.

Жужжание становится громче, наполняя мои уши. Тупая боль начинает пульсировать за глазами. Я кладу руки на край стола и наклоняюсь вперед. Подняв одну, я беру свою ладью и придвигаю ее ближе к одной из его пешек. Еще один ход, и она будет моей.

— Чей это сад? — Спрашиваю я, меняя тему.

Кэдмон моргает, и я впервые думаю, что действительно удивила его. Я пытаюсь не показать удовлетворения на своем лице, но это сложно. Карие глаза опускаются на доску, а затем снова возвращаются ко мне. Проходит такт, и он передвигает пешку ближе к моей ладье.

Я прищуриваюсь, рассматривая расположение его фигуры, прежде чем беру ее, поднимая в руке захваченную пешку.

— Владелец этого сада — мой друг, — вот и все, что он говорит, пока я верчу фарфоровую фигурку в ладони, наблюдая, как играют блики на ее поверхность.

— У Богов есть друзья? — Спрашиваю я. — Или союзники?

— Почему не может быть и того, и другого?

Я хочу сказать — нет, и на то и другое. — Тогда кем бы ты считал Офелию? Другом или союзником?

Кэдмон на мгновение колеблется, и когда я смотрю на его лицо, то вижу, как напряглась кожа между его густыми идеальными бровями. — Офелия — это…

Ему не нужно отвечать, думаю, теперь я все понимаю. Я выставляю пешку между нами. — Она пешка, — говорю я, отвечая за него. Теперь я смотрю на шахматную доску с большим интересом. Пешки. Ладьи. Слоны. Кони.

Я ставлю пешку и жестом указываю ему. — Твой ход.

Вот так игра перезапускается. Кэдмон передвигает свои фигуры, а я — свои. Несмотря на то, что сказал Кэдмон, о том, что Трифон хочет другого учителя для меня, я понимаю, что эта игра — его версия обучения. Я не совсем уверена, какой урок он хочет преподать мне. Боги и их манипуляции. Интересно, не наложено ли на них какое-то заклятие, которое заставляет их все делать своими странными окольными путями? Это определенно сэкономило бы всем время и энергию, если бы они могли просто покончить со всей социальной маскировкой.

Даже Академия — это игра. Территория — это доска. Студенты — это фигуры, разделенные на иерархии. Единственная разница между игрой, которая передо мной, и той, в которую мы играем в реальной жизни, заключается в том, что у этих фигур нет эмоций и никакой собственной автономии.

Если я теряю пешку, я теряю пешку. Не игру.

Однако в жизни потерять пешку — значит потерять человека. Каждое поражение опустошает вас до тех пор, пока от игрока не останется только оболочка.

Мы с Кэдмоном долгое время играем практически в тишине. Единственный звук — это наше дыхание и тихий свист невидимого ветра, который треплет окружающие нас растения. Этот насыщенный, манящий аромат цветов, кажется, проникает в мою кожу, в самые кости.

Наконец, когда остается всего несколько фигур по обе стороны доски — короли, королевы, конь, две ладьи и пешка, — Кэдмон снова поднимает на меня взгляд.

— Ты хорошо играешь в эту игру.

Я играю в игру с той ночи, когда умер мой отец. Игра на выживание.

— Я пытаюсь усвоить твой урок, — говорю я ему, прежде чем поднять глаза и встретиться с ним взглядом. — Как у меня дела?

Он вздыхает. — Я еще не совсем уверен, — признается он, прежде чем провести рукой по фигурам на доске. — Ты атакующий игрок, и это не плохо, но я думаю, что ты играешь на своих эмоциях. Прямо сейчас ты злишься, а гнев заставляет тебя быстро принимать решения, на обдумывание которых в противном случае тебе потребовалось бы больше времени.

Злюсь? Он думает, что я злюсь? А я злюсь? Я на мгновение задумываюсь над его словами. Да, пожалуй, я и правда злюсь — но я была в этом состоянии так долго, что уже забыла, как это — чувствовать что-то иное, кроме ярости.

Я беру его Короля и переворачиваю его на ладони. — Что бы там ни натворил Трифон, он не мог сделать это в одиночку, не так ли?

Глаза цвета жженой умбры впиваются в меня. Несколько долгих секунд он не отвечает. Я начинаю думать, что он не ответит, но потом он отвечает. — Нет, — признает он. — Есть Боги, которые знают, Боги, которые, хотя и не согласны с жестокостью табу, были соучастниками из-за выгоды.

Выгоды? Значит, это как-то связано с тем, чтобы дать Богам то, чего они хотят. Я обдумываю его слова, пытаясь собрать воедино все, что он мне дает. Есть дыры, но изображение становится четче. Бессмертие. Власть. Угнетение. Мне нужно больше информации. Я крепче сжимаю фарфорового короля в руке.