Попав в Рим (ЛП). Страница 54

— Мне нравится твой голос.

Нравится. Ох. Это слово оживает между нами, пульсирует. Я знаю, что мы знакомы недолго, и почему-то особенно больно от того, что у нас никогда не будет шанса – потому что, кажется, я влюбилась в Ноя.

— Но, видимо, недостаточно, чтобы купить мой альбом, – поддразниваю я, отчаянно пытаясь разрядить обстановку.

— Так даже лучше. Представь, как бы ты офигела, если бы включила в моей машине диск и услышала себя.

— Я бы польстилась.

— Врёшь.

Я бесстыдно утыкаюсь лицом в его тёплую шею. Потому что в этой темноте, кажется, можно всё. Я могу вести себя как сумасшедшая. Могу даже обнюхать его кожу – и он только улыбнётся.

— Ты единственный мужчина, с которым мне было бы не против, чтобы ты мной одержим.

— Прости, – говорит он, и это слово повисает в воздухе. — Я берегу свою одержимость для цветов, Пончик.

«Вообще-то я люблю пончики», – сказал он тогда в пекарне.

И вот оно. Моё сердце хватается за связку воздушных шаров и улетает с земли. Прямо в небеса.

Снова гремит гром, но на этот раз Ной, кажется, не замечает. Он заворожён моими волосами и изгибом уха.

— Амелия… – произносит он так надтреснуто, что я понимаю: его мысли сейчас там же, где и мои. Они снова и снова ныряют в «а что, если» и ищут несуществующие варианты. — Мне так хочется просто позволить этому случиться…Но я не из тех, кто сможет спокойно отпускать тебя на девять месяцев.

Я почти говорю ему, что это скорее три месяца за раз, ведь у меня будут небольшие перерывы. Я могла бы приезжать сюда, а он – навещать меня между концертами. Но вряд ли это что-то изменит.

— Ной, тебе не нужно объяснять. Я правда понимаю. Знаю, почему ты так думаешь. Встречаться со знаменитостью сложно, и честно, поэтому отношения в моём кругу редко длятся долго. Я не хотела бы ставить тебя в такое положение.

Он смеётся, но звучит это скорее самоуничижительно, чем весело.

— Было бы куда проще, если бы ты оказалась хоть немного эгоисткой и занозой. Может, с этого момента ты станешь похуже?

— Постараюсь, – шепчу я, и слеза, дрожавшая на ресницах, скатывается по щеке.

Это больнее, чем должно быть. Очень обидно – быть взрослой и принимать такое решение на пороге чего-то нового, а не в конце. Почему я влюбилась в человека, чей мир вращается вокруг совершенно другой оси?

— И что нам теперь делать? – спрашиваю я, уткнувшись лицом в его мягкую хлопковую рубашку, которая впитывает слёзы, которых мне так не хотелось проливать.

— Не знаю, – честно отвечает он, его пальцы всё так же лениво перебирают мои волосы. Наматывают прядь на палец. Отпускают. И снова наматывают – будто он наконец-то делает то, о чём мечтал все эти дни. — Чем заканчиваются «Римские каникулы»?

В моей голове снова всплывает лицо Грегори Пека.

— Одри…то есть принцесса Анна…уезжает и возвращается к своей жизни. А Грегори Пек – Джо Брэдли – остаётся в своей.

Его пальцы впиваются мне в спину. Не с надеждой. С отчаянием.

— А что было до этого?

Я грустно смеюсь, вспоминая, как Одри и Грегори ели мороженое, катались на мопеде, гуляли по Риму.

— Они хорошо провели время вместе.

Ной прижимает губы к моему лбу, задерживается так на полный вдох-выдох, прежде чем отстраниться.

— А если и мы так сделаем? Слишком эгоистично? Что, если я предложу просто забыть все наши правила и…

— Принять то время, что у нас есть? Это сработает, если сразу обозначить границы.

Я заканчиваю его мысль – слишком отчаянно надеясь, что он именно это и хотел сказать. Потому что если есть вариант, при котором я могу цепляться за Ноя изо всех сил, пока это возможно – эгоистично впитывать каждое мгновение с ним – я выберу его.

Чувствую, что мимолётный роман с Ноем будет лучше, чем целый год с кем-то другим.

Он вздыхает после паузы.

— Да. Это ужасная идея?

Но его пальцы уже скользят по моей ключице. Его прикосновения опьяняют.

— Очень, – я едва дышу. — И очень драматично. Но я за, если ты.

Он наклоняется, губы касаются нежного места на шее под ухом.

— М-м, обожаю драму. Можешь звать меня Мистер Драма отныне.

Я смеюсь и отталкиваю его, чтобы он лёг на спину. Затем забираюсь сверху, ставлю колени по бокам от его бёдер и чувствую себя…очень распутно (прямо как героини моих любимых романтических книг, которых у Ноя, конечно же, нет).

— Не лезь в мои прозвища. Это моя вотчина. А «Мистер Классика» тебе слишком идёт. Ты же лежишь тут весь застёгнутый на свою хлопковую пи-жа-му.

Мои пальцы скачут по пуговицам, как плоский камешек по воде.

В темноте я почти не вижу его, но ощущаю улыбку. Его руки мягко сжимают мои бёдра.

— Они идут комплектом. Рубашка тебе не нравится?

— Мне больше нравится то, что под ней. Можно?

Мои руки замерли у ворота. Пальцы дрожат, выдавая нервы под маской спокойствия.

— Давай.

Зелёный свет.

Сердце бешено колотится, пока я расстёгиваю первую пуговицу. Провожу пальцем по тёплому участку кожи на груди и обжигаюсь его жаром. С каждой новой пуговицей нервы скручивают живот и бьют в виски. Пульс – как отбойный молоток.

Четвёртая пуговица застревает – то ли нитка зацепилась, то ли пальцы не слушаются. Дёргаю сильнее. Резко вдыхаю. Ещё рывок – не поддаётся. Движения становятся резкими, неуклюжими.

Ной накрывает мою руку и смеётся.

— Ты дрожишь.

— Да, и это неприлично – указывать на это, – мой голос предательски срывается.

— Это слишком? Хочешь остановиться?

Он укутывает мои ладони своими. Не отпускает – не то чтобы я сопротивлялась.

— Нет, не хочу останавливаться. Просто…

Я стону и обмякаю, уткнувшись лбом в его грудь.

— Раньше от меня ждали определённого поведения. Из-за того, что я…знаменитость, парни думали, что я должна вести себя в постели как-то по-особенному. А потом разочаровывались, когда я не оправдывала их ожиданий. – Меня накрывает волна стыда. — Не знаю…

Ной издаёт глубокий, понимающий звук, который резонирует от его груди прямо в моё сознание. Он приподнимает меня, затем безжалостно рвёт нитку, мешавшую пуговице, и расстёгивает остальные сам.

Он садится, и теперь мы лицом к лицу, мои ноги обвивают его талию. Он стягивает рубашку – и вот он…кожа Ноя. Идеальная под моими пальцами.

Он берёт моё лицо в ладони, и я чувствую, как сильно горят его глаза. Кажется, Ной видит меня насквозь.

— Для меня ты просто Амелия. Та, что готовит ужасные панкейки и улыбается ярче солнца. Ты – всё, что мне нужно.

И в этот момент я чувствую себя в безопасности.

Я мягко целую его в губы, затем отстраняюсь. Провожу руками по его широким плечам, бицепсам, напряжённой груди, снова касаюсь губ. Пальцы скользят выше, ощущая морщинки улыбки. Я запомню его, даже если это будет последним, что я сделаю. Пронесу ощущение его улыбки через всю жизнь.

Одним плавным движением Ной переворачивает нас, прижимая меня к матрасу. Его вес – как землетрясение. Восторг. Блаженство. После долгих скитаний я наконец нашла якорь, и где-то в глубине сознания понимаю: больше я не хочу, чтобы кто-то другой касался меня.

Его губы ласкают мои медленно, сладко, искристо. Широкие ладони уверенно скользят по моему телу, разминают каждый сантиметр, пока пульс не замедляется, а конечности не становятся ватными. Он шепчет что-то на мою кожу – и я чувствую себя любимой, желанной, драгоценной.

«Я хочу этого навсегда,» – мелькает мысль.

За окном буря продолжает бушевать, но мы её не замечаем. До самого утра мы теряемся друг в друге, а Ной доказывает, что я – всё, что ему нужно.

Глава тридцать вторая

Ной

— Ты готова? – спрашиваю я Амелию, когда мы выходим из грузовика и останавливаемся плечом к плечу, глядя на город.