Попав в Рим (ЛП). Страница 52

— Она же уезжает, Ной, – вот и всё объяснение Эмили, и её слова вонзаются в мои лёгкие, как иголки. Она смотрит на Джеймса, явно надеясь на поддержку, но тот лишь качает головой и опускает глаза – не вступается, как она ожидала. Мэдисон кладёт руку на её предплечье, но Эмили резко отстраняется. Лёгкость нашей музыкальной игры испарилась, атмосфера накаляется.

Я вижу, как меняется поза Ноя: его широкие плечи слегка опускаются, взгляд становится мягким, успокаивающим. Он кладёт руку на колено Эмили.

— Эм, я больше не уеду. И обещаю, что если вдруг соберусь, ты узнаешь заранее. Не как в прошлый раз.

Между ними происходит целый безмолвный разговор. Эмили смягчается и кивает. Я не знаю, о чём это было, но по тяжести в воздухе чувствую – что-то важное. Она выглядит так, будто медленно протрезвела. На её лице – смущение.

Она грациозно выходит из спора, уходя в гостиную и возвращаясь с тарелкой, на которой лежит холодный, твёрдый как камень панкейк. Садится, кладёт тарелку на колени и накалывает кусок на вилку. Думаю, это её способ извиниться передо мной.

— Тебе не обязательно это есть. Все же в порядке, правда, – искренне говорю я, потому что не стала бы кормить этими блинами даже злейшего врага.

Она всё равно подносит вилку ко рту, и мы все молча наблюдаем, как она откусывает. Жуёт. И жуёт. И жуёт. Наконец с трудом проглатывает, вздрагивает и решительно кивает, после чего залпом допивает пиво. Затем твёрдо кивает мне, и я улыбаюсь в ответ. Это было больше, чем извинение – это была клятва на крови.

В комнате раздаётся смешок, и постепенно разговор возвращается в привычное русло. Сёстры и Ной обсуждают расписание на следующую неделю – решают, кто в какой день навестит бабушку. Мы шутим и ругаемся, а Энни тем временем исправно ставит галочки напротив наших имён, чтобы в конце вечера все знали, сколько должны друг другу. Она даже не спросила, можно ли добавить меня в список — просто сделала это. Я мельком увидела её блокнот: «Амелия». Рядом с остальными. И моё сердце рассыпалось, как конфетти.

Вот Эмили встаёт, собирает пустые бутылки и тарелки. Компания начинает расходиться, бормоча что-то про усталость и бла-бла-бла. Какая мне на их усталость – они не могут нас сейчас бросать!

— Постойте! – в панике хватаю Энни за рукав, не давая ей уйти. — Вы не можете уходить! Ещё рано!

— Уже за десять, – Мэдисон внезапно назначает себя хранителем времени.

— Вот именно, рано. Останьтесь. Давайте сыграем ещё во что-нибудь. В «Монополию» или типа того.

Джеймс смеётся.

— Да ни за что. «Монополия» – это на всю ночь. Кое-кто тут с петухами встаёт. Валите из моего дома.

— Не переживай, – Энни говорит мне своим сладким южным растягиванием. — Мы ещё соберёмся до твоего отъезда.

Она совсем не понимает, почему я хочу их задержать.

Я проигрываю. Они рассыпаются по комнате, как шарики, и за столом остаёмся только мы с Ноем. Наши взгляды встречаются – и это ошибка. Его ухмылка искажается – на его лице та же неуверенность, что и у меня. Мы оба в ужасе от мысли вернуться домой и остаться наедине. Оба не верим, что у другого хватит силы воли держаться подальше.

Глава тридцать первая

Амелия

Уже давно за полночь, но я всё ещё не сплю и уставилась в потолок. Когда мы вернулись домой, Ной и я не проронили ни слова. Он открыл дверь, включил свет, а я юркнула в свою комнату, как мышка, уносящая сыр. Ной даже не попытался меня остановить, и мне кажется, это было правильное решение.

Чтобы не дать мыслям унести меня в сторону «А что, если мы просто…», я представляю лицо Грегори Пека. Но через какое-то время оно начинает меня раздражать, и я воображаю, как беру маркер и рисую ему над губой маленькие усики. Лицо Грегори превращается в лицо Ноя, и он улыбается, потому что Ной точно посмеялся бы над этими фальшивыми усами. Может, и не показал бы этого явно – он же всегда такой сдержанный, – но улыбнулся бы точно. А потом закатил бы глаза и напёк мне панкейков.

В сердце прокрадывается грусть, потому что больше всего на свете мне хочется разобраться в этих чувствах к Ною. Хочется следовать порывам. Сердце твердит: «Это может быть прекрасно. Очень прекрасно». Но разум снова и снова прокручивает все причины, по которым этого нельзя. Почему Ной этого не хочет.

Я чувствую себя примерно как шоколадный батончик, размазанный грузовиком по раскалённому асфальту. Обычно, когда мне так грустно, я включаю фильм с Одри Хепбёрн. Её уютная, знакомая атмосфера обволакивает меня, и к концу фильма мне уже не так тоскливо. Но сегодня я этого не делаю, потому что единственный фильм, который я взяла с собой в эту поездку, – «Римские каникулы». По понятным причинам смотреть его сейчас не хочется. Возможно, вообще никогда.

Я злюсь на Одри. И злюсь на себя за то, что пошла по её стопам, приехала сюда, встретила Ноя с его угрюмым взглядом, его потрясающий городок и его добрых, чудаковатых сестёр.

Я в ярости дёргаю одеяло. Потом ещё сильнее. И ещё. На этот раз добавляю переворот, полностью сбивая с себя всё покрывало. Так приятно дать волю гневу. Сжимаю кулаки и колочу ими по матрасу – мне наконец-то удаётся выпустить пар, и я не хочу останавливаться. Добавляю тихий свинячий визг, упираясь пятками в скомканные простыни и подушки, потому что Я В ЯРОСТИ.

В бешенстве.

Я злюсь, что мою машину скоро починят, и через неделю мне придётся уехать. Злюсь, что не готова отказаться от карьеры. Злюсь, что вернусь домой к одиночеству. Злюсь, что мама больше не мой друг, а отец никогда не хотел меня знать. Злюсь, что за эти годы превратилась в робота, угождающего всем, лишь бы никого не расстроить. И злюсь, что только здесь, в этом городке, в этом доме, на этой кровати, я впервые за долгое время могу выпустить свои эмоции и быть собой, не боясь последствий.

Но больше всего я злюсь, потому что влюбилась в Ноя, а жизни с ним у меня никогда не будет.

Будто земля тоже злится на меня, громовой раскат сотрясает дом. Мне хочется взвизгнуть от восторга и потрясти кулаками в воздухе – так здорово наконец-то дать себе право беситься. На дом обрушивается ливень, поднимается ветер. Кажется, я следующая злодейка вселенной Marvel, раз мой настрой вызвал эту бурю. Хочется встать на кровать, раскинуть руки и позволить шторму унести меня. Громко захохотать, растопырив пальцы.

Но вместо этого я рыдаю.

Это тот вид плача, который ты сдерживаешь изо всех сил, делая вид, что не видишь в нём нужды, хотя он смотрит тебе прямо в лицо. А потом однажды эмоции прорываются, и гнев растворяется в горьких слезах, которые не остановятся, пока подушка не промокнет насквозь. Ничего не поделаешь – никакого волшебного ответа или ошеломляющего откровения не найдётся. Всё, что остаётся, – обхватить себя руками и дать телу выплеснуть всю эту боль, пока не станет чуть легче.

Раздаётся стук в дверь. Я сажусь, с опухшими от слёз глазами и мокрыми щеками.

— Ной?

Дверь открывается, и в темноте на пороге стоит он. Сердце бешено колотится в груди, и когда внезапная молния озаряет комнату на долю секунды, я вижу на его лице муку. Это не ночной визит «для развлечения». Что-то не так. Я протираю глаза тыльной стороной ладони.

Без слов он подходит к кровати, и его взгляд скользит по скомканным простыням и одеялу. Мне становится немного стыдно.

— Я закатила истерику, – честно признаюсь, потому что с Ноем могу быть только такой.

Он кивает, болезненная морщина всё ещё лежит между его бровями. Его взгляд останавливается на мне, и я инстинктивно протягиваю руку, беру его ладонь. Край его пижамной рубашки касается моих пальцев. Он в моей комнате, посреди ночи, в своей любимой пижаме. Для него это уровень уязвимости «десять из десяти». Он замечает, что я плакала, но не спрашивает, в чём дело. Кажется, он и так знает. Вместо этого он проводит большим пальцем по моей скуле, стирая новую слезу.