Попав в Рим (ЛП). Страница 40

Ной хватает кепку с вешалки на стене, проводит рукой по волосам и резко натягивает её на свою чертовски сексуальную голову. Сексуальную? Нет…остановись, Амелия.

— Это было не… это, – сквозь зубы выдавливает Ной. — Ладно, я ухожу. – Он избегает моего взгляда. Кажется, ему слишком стыдно.

Сёстры расступаются, когда Ной пробивается сквозь них и выходит в ночь. Я ещё не видела, чтобы кто-то запрыгивал в грузовик и выезжал со двора так быстро.

Как только он уезжает, все поворачивают ко мне взгляды. Я вся горю от стыда. Словно нас поймали голыми за игрой в «Твистер», а не перед объятиями. Хотя, чёрт возьми, это должны были быть объятия на все времена. Объятия такой силы, что у Ноя мог бы появиться ребёнок.

Я поднимаю руки и лгу:

— Это не было чувственно.

Мэдисон фыркает.

— Да конечно, это было чертовски сексуально. Я знаю, потому что мне противно видеть своего брата в таком состоянии.

— Просто объятия! Вот и всё, – оправдываюсь я, больше для себя, чем для них.

— Эротические объятия, – добавляет Мэдисон с хищным блеском в глазах, толкая ногой дверь и запирая нас всех внутри.

Мы все шмыгаем носами и вытираем слёзы, когда на экране телевизора появляется «КОНЕЦ».

— Я её обожаю, – всхлипывает Энни.

— Я же говорила, что она потрясающая, – я промокаю глаза салфеткой. Неважно, что я смотрела этот фильм двадцать раз, «Римские каникулы» всегда заставляют меня плакать в конце. Рыдать. Как жалкий маленький ребёнок.

— Но… – Эмили делает паузу, чтобы успокоиться. — Но почему она должна была уйти в конце?

Мэдисон сморкается.

— Она обязана! У неё был долг перед страной. Она не могла просто остаться в Риме с ним навсегда. Она должна была уйти, Эм.

Мы все развалились в разных позах по гостиной Ноя. Я на диване с Энни, Эмили – в кресле, а Мэдисон лежит на подстилке из одеял и подушек на полу. Все мы растрёпаны и одеты для максимального уюта – в толстовки. Небрежные пучки собраны на голове. Мне приходится каждую секунду сдувать чёлку с глаз, потому что я ещё не привыкла, но оно того стоит. Я её обожаю. Обожаю то, что она для меня значит.

Девчонки замечают, как я тереблю чёлку, и многозначительно переглядываются.

— Что? – спрашиваю я, опуская руку со свежеостриженных прядей.

— Ты подстриглась, – говорит Мэдисон.

Эмили переводит взгляд с меня на экран и обратно.

— Прямо как Одри в фильме.

— И ты в Риме, – добавляет Энни.

Я ахаю и хватаюсь за голову.

— Вы правы. Но, ребята, клянусь, я не пытаюсь жутко копировать фильм! Я просто…ну, в начале я намеренно повторила его, сбежав ночью и приехав в Рим, но на этом сходство заканчивается!

Эмили толкает меня ногой в колено.

— Мы не об этом переживаем. Мы переживаем, потому что…Одри уходит в конце. Нет долго и счастливо.

А. Вот оно что.

Я сглатываю.

— Ну, это не совсем так.– Я цепляюсь за соломинку. То, что в начале моего приключения казалось освобождением, теперь ощущается как приговор. — Думаю, у Одри всё же был счастливый конец. Просто…не с Грегори Пеком. Она обрела своё счастье. И этого ей было достаточно. Думаю, нам всем стоит этому поучиться.

Перед мной три щенка, которые смотрят на меня так, будто я только что безжалостно их пнул. Мэдисон первой пытается вернуть радостное настроение, но её голос звучит слишком наигранно бодрым.

— Верно. И…мы же не ожидали, что ты…то есть Одри…останешься в Риме навсегда. Это непрактично для твоей…то есть ЕЁ карьеры.

— Но теперь мы знаем, что ты…она…или…ох. Ладно. Мы все говорим о тебе, и все это понимаем, – тихо говорит Энни, снова погружая всех в уныние. — И с тобой будет тяжело прощаться.

— А Ной… – добавляет Эмили, добивая настроение окончательно. — Ему тоже придётся с тобой попрощаться…прямо как Грегори Пеку с Одри.

Мы все в слезах переводим взгляд на экран телевизора, застывший на печальном лице самого Грегори Пека.

Ох, Грегори. Как я раньше не замечала, что этот фильм – трагедия? Да это же почти Шекспир! БОЖЕ! Как Одри могла просто уйти в конце?

Я моргаю, глядя на экран.

— Может, они поддерживали связь.

— Не-а, – фыркает Эмили, явно проецируя ситуацию. — У него серьёзные проблемы с доверием. Он никогда не согласится на отношения на расстоянии.

— Ты что, знаешь всю предысторию персонажа Грегори Пека? – ехидно спрашиваю я.

Эмили бросает на меня выразительный взгляд.

— Я знаю всё. Знаю, через что он прошёл. Знаю, что он заслуживает женщину, которая останется с ним и будет любить его так, как ему нужно. И знаю, что страстные объятия в коридоре не помогут, если Одри знает, что уйдёт в конце.

В этот момент Мэдисон швыряет в неё подушкой со своего матраса.

— Не лезь не в своё дело, Эм! Грегори не нуждается в твоём вмешательстве. Он сам может принимать решения.

— Грегори пережил столько боли, и я просто не хочу, чтобы он снова через это прошёл! В прошлый раз, когда женщина приехала в этот город и украла его сердце, он бросил всё, чтобы последовать за ней. А потом, когда ему пришлось вернуться домой, она растоптала его чувства, и он разуверился во всех женщинах!

Она резко переводит взгляд на меня, и её выражение становится мягче, чем когда она смотрела на сестру.

— Без обид, Амелия.

Я качаю головой.

— Никаких обид.

И правда, я не обижаюсь на её слова, потому что ни за что не хотела бы причинить боль Ною. Или кому-либо ещё. И, думаю, она права. Я не смогу дать Ною то, что ему нужно. Я же вот-вот отправлюсь в девятимесячное мировое турне, ей-богу. А Ной, кажется, из тех, кто хочет качаться на веранде в кресле-качалке и растить кучу детей.

Внезапно мой мозг цепляется за одну из фраз Эмили.

— Почему Ною пришлось вернуться домой?

— Окей! – Энни вскакивает с дивана, хватает ещё одну потрясающую острую куриную кальцоне, которую приготовила Мэдисон, и плюхается обратно. — Кажется, мы отвлеклись от темы. Грегори не понравилось бы, если бы мы выкладывали все его секреты на девичнике.

Мэдисон еле сдерживает смех.

— Нельзя говорить «выкладывать секреты» про мужчину, Энни.

— Почему?

— Потому что иногда мужчины называют свои яйца бобами.

Энни аж задыхается.

— Нет. Зачем им так говорить? Это отвратительно.

Мэдисон смотрит на Эмили.

— Вот почему нам нужно путешествовать и чаще выбираться в люди. Ей нужно больше узнать мир.

— Чтобы выучить больше слов для мужских гениталий? Нет, спасибо, – фыркает Энни, закутываясь в плед и откусывая кальцоне.

Эмили поднимает бровь в сторону Мэдисон.

— Ты тоже не видела мир, но отлично разбираешься в терминах мужской анатомии.

— Но я могу узнать больше! Представь: я научусь говорить «яйца» на французском! Итальянском! Испанском!

Энни цокает языком.

— Одри Хепбёрн никогда не сказала бы ничего столь вульгарного.

— Вообще-то, – вставляю я, — в другом фильме Одри играла девушку по вызову. В этом и её прелесть. Она непредсказуема. В одном фильме ты видишь её в бальном платье, в другом – в мужской рубашке без штанов. А в реальной жизни у неё был оленёнок в качестве питомца.

— Вот и всё. Я хочу быть такой, как она. – Мэдисон поднимает руку и начинает загибать пальцы. — Она путешествует. У неё безупречный вкус в одежде. И уж точно научила бы меня, как по-французски сказать «яйца».

— Думаешь, я просто так обращаюсь к Одри, когда теряюсь? – Я не говорю о том, что фильмы с Одри снова дают мне почувствовать связь с мамой, когда мне её не хватает.

Мэдисон указывает на меня.

— ДА. Вот что я буду делать отныне. Мне нужен наставник по жизни, а она – самое близкое, что есть.

Эмили фыркает.

— Я думала, я твой наставник по жизни?

— Самопровозглашённый наставник.

— Но всё же наставник, – ухмыляется Эмили.

Мэдисон не отвечает сестре улыбкой.

— Ты сделала из меня учительницу.

— И?

— Я ненавижу быть учительницей.

— О, со временем тебе понравится.