Больница на окраине города (СИ). Страница 13

А вот сама роженица уже не кричала, должно быть, весь ее голос остался там, в многочасовых схватках. Я даже в какой-то момент испугалась, что она уже не дышала, но нет, на мгновение я поймала ее измученный, почти бессознательный взгляд.

Никогда прежде я не делала сама этой операции, и всего дважды присутствовала при ее проведении в больнице Альтевии. Но сейчас я постаралась об этом забыть. Любое неуверенное движение могло оказаться роковым.

Ребенка я доставала осторожно, давая ему возможность войти в этот мир не торопясь. Мальчик! Мокрый, синюшный, без крика.

Я аккуратно передала его повитухе.

— Поднимите его за ноги и легонько шлёпните!

Возможно, она знала это и без меня, но выяснять это было некогда. Через секунду гнетущую тишину комнаты разрезал первый детский крик.

Слёзы потекли у меня из глаз. И я уже почти ничего не видела. Но повитуха, передав малыша бабушке, подошла ко мне и своим платком промокнула мне и слёзы, и выступивший на лбу пот.

А губы Эсме вдруг дрогнули в улыбке. Хотя, возможно, это была всего лишь судорога.

Но расслабляться было рано. Теперь нужно было заняться зашиванием тканей. Эта часть операции прошла словно в тумане. В университете нам говорили, что смертность женщин во время такой процедуры очень высока, а здесь ко всему прочему добавлялись еще и совершенно не подходящие для этого условия.

Но тот факт, что Эсме выдержала хотя бы саму операцию, уже внушал надежду.

— Ваша дочь не должна оставаться здесь, — сказала я ее матери, когда сняла халат и стала мыть инструменты и руки. — Может быть, вы заберете ее к себе домой?

— Я сделала бы это с радостью, госпожа доктор, — всхлипнула она, — да только разве они отпустят ее? Она же у них как служанка — трудится с утра до ночи, не покладая рук.

— Но раз ее муж умер, то разве не может она вернуться в дом своих родителей? — удивилась я. — Тем более, что здесь с ней обращаются так дурно.

— Лучше бы вам не вмешиваться, мадам! — угрожающе прорычал мужчина, заглядывая в комнату. — Вы сделали свое дело, и мы вас более не задерживаем. А баба, которая вышла замуж, по закону должна оставаться в семье мужа, даже если сам он уже отправился в мир иной.

Это не укладывалось у меня в голове. Я не сомневалась, что даже если Эсме оправится от операции, то семья ее супруга сведет все мои усилия на нет.

— На протяжении как минимум месяца ей нельзя заниматься тяжелой работой! — сказала я, понимая, что они не придадут никакого значения моим словам. — Вы слышите меня, сударь?

— Кто вы такая, чтобы раздавать тут советы? Если Эсме вздумает вернуться к себе домой, я за волосы приволоку ее назад, и никто не сможет мне этого запретить!

Я с отчаянием посмотрела на ее мать, на повитуху. Но те лишь беспомощно вздохнули.

— Она может пойти в суд и обвинить вас в жестоком обращении! — воскликнула я.

Он хрипло рассмеялся:

— Пусть только попробует, и это будет последнее, что она сделает! Ни один суд не встанет на ее сторону.

Я уже готова была броситься на него с кулаками, когда услышала звенящий от гнева голос герцога Лавальера:

— А вот в этом вы ошибаетесь, сударь! Я лично прослежу за тем, чтобы суд встал именно на ее сторону!

Глава 18

Хозяин дома норовисто вскинул голову, явно собираясь грубо ответить непрошенному гостю, но стоявшая рядом с ним жена что-то шепнула ему на ухо. Должно быть, в отличие от него, она узнала его светлость. И мужчина тут же принялся низко кланяться, мигом переменившись.

— Простите, ваша светлость, не признал! Не изволите ли пройти и присесть?

Хозяйка судорожно обмахивала стоявшие возле стола лавки.

Но герцог не счел нужным ответить на вопрос, а вместо этого посмотрел на меня.

— Всё прошло благополучно, мадемуазель? — он, как и подобало правилам приличия, не произнес слово «роды». — Вы уже готовы вернуться в город?

— И мать, и ребенок живы, — тихо сказала я. — Но они оба очень слабы. И я хотела бы задержаться тут до утра. Здесь я сейчас нужней. В больнице, как вы знаете, у меня не слишком много пациентов.

Я постаралась, чтобы эти мои слова не прозвучали слишком горько, но, наверно, это у меня не получилось.

Герцог распахнул дверь, приглашая меня выйти на улицу, что я и сделала, признаться, с радостью. И тяжелый воздух этой избы, и те люди, что там находились, производили на меня гнетущее впечатление.

Когда мы оказались во дворе, было уже темно, но я увидела, что рядом с каретой его светлости уже стоял мой экипаж.

— Благодарю вас, ваша светлость! Ваша помощь была бесценной. Не смею вас больше задерживать. И я обязательно расскажу этой бедной женщине, кто за нее вступился в этот день.

— Но вы не можете остаться здесь одна! — возразил он, и я заметила, как он брезгливо поморщился. — И обратная дорога тоже может таить в себе опасности. Я просто обязан сопроводить вас до Тирелиса.

— О, я уверена, что после вашего вмешательства эти люди уже не осмелятся причинить вред ни мне, ни бедняжке Эсме. А утром, я надеюсь, мы сможем перенести и ее, и ребенка в дом ее матери. А у вас наверняка есть куда более важные дела.

Даже самой себе я не хотела признаваться в том, что сердце мое дрожало от страха, и при мысли, что я останусь в этом доме одна, мне стало не по себе.

— Важные дела? — усмехнулся он. — Вовсе нет. Я всего лишь собирался отдать кое-какие распоряжения относительно небольшого бала, который состоится в моем поместье через несколько дней.

Здесь, во дворе маленького крестьянского домишки, слово «бал» казалось совершенно чужеродным.

— Но, как вы понимаете, — продолжил герцог, — заниматься этим ночью я не могу. Так что до утра я совершенно свободен и готов составить вам компанию на вашем посту.

Представить себе настоящего герцога в этой грязной лачуге было решительно невозможно. Но я испытала облегчение, когда поняла, что не останусь здесь одна.

Дверь дома открылась, и я вздрогнула. Но это был всего лишь Жак.

— Матушка велела накормить вас, мадемуазель!

Он повел нас в соседний дом. Тот был таким же старым и с маленькими окнами, но внутри него было чисто и свежо. Мальчик зажег висевшую над столом лучину и принялся расставлять глиняные тарелки.

— Может, вам и не придется по нраву, но ничего другого у нас нет, — сказал он, налив нам овощного супа и порезав толстыми кусками мягкий хлеб.

Взволнованный взгляд его метался между нашими лицами.

Я взяла деревянную ложку и принялась есть. Во-первых, я была голодна, и чуть спавшее напряжение сразу этот голод обострило. А во-вторых, я понимала, насколько невежливо было бы пренебречь таким угощением.

Суп, несмотря на свою простоту, оказался очень вкусен. Украдкой я взглянула на герцога. Подумав немного, он тоже принялся за еду. И когда наши тарелки опустели, я заметила, как просветлело лицо мальчишки. Для него было важно, что мы не побрезговали их хлебом.

Он налил нам в кружки вкусного ягодного напитка и побежал на улицу, чтобы отнести хлеба и морса и кучеру его светлости.

— Какие ужасные тут нравы, — хмуро сказал герцог, когда мы остались одни.

— Вот как? — грустно улыбнулась я. — А что именно показалось вам ужасным? То, что женщину здесь считают человеком второго сорта? Но разве так в Эларии не везде?

Наверно, я не должна была этого говорить после того, что он сегодня для нас сделал, но я не смогла удержаться. И я увидела, что темные глаза его гневно сузились.

— Как вы можете равнять это, мадемуазель? — спросил он. — Я понимаю, что вы имели полное право упрекнуть меня в этом, но всё-таки между этими ситуациями есть некоторая разница. Да, я считаю, что идея равноправия мужчин и женщин не просто абсурдна, но еще и очень вредна для нашего общества. Но при этом я никогда в жизни не поднял бы руку на женщину. Обязанность мужчины — женщину защищать, потому что она слабее и в этой защите нуждается.

Распалившись, он говорил всё громче и громче. Но если он надеялся этим меня испугать, то он ошибся. Потому что я распалилась тоже.