Ночная радуга. Страница 26

Четыре фильма короткого метра я просмотрела за сорок минут. Перевела дыхание, глотнула еще вина, включила тихую, спокойную, томную мелодию. Музыка не отвлекала критическую мысль и анализ, лишь очищала от шока и предрассудков эмоциональный отклик. Да, во-первых: это, несомненно, не любительская стряпня. Это хорошая профессиональная работа. И снимали не любительской камерой, а на настоящую технику. Исполнители, мама и Бедун, — они работали. И они жили. Воспользовались уникальным шансом соединить две главные возможности своего существования. Полноту страсти в том объеме, который не должны видеть посторонние взгляды, и потребность оставить себя во всех своих проявлениях на экране.

Туповато-мрачный, брутальный Николай Бедун, исполнитель характерных ролей, оказался редким любовником. Его беспощадная страсть сочеталась с неожиданной нежностью. Мама, ни в жесте, ни в звуке не потерявшая своего величественного высокомерия, щедро дарила яркую, пылкую прелесть своей наготы напоказ. Она так самозабвенно купалась в восторге двух тел. Она была прекрасна. И они были свободны, как первые и последние мужчина и женщина на земле. Словно это они открыли великое счастье греха, влюбились в его красоту.

Что я могу сказать как зритель: это шедевр. Что я могу сказать как критик-эксперт: все, что прекрасно, что поднимает человеческую природу, — не может быть низким и вредным. Это не порнография, независимо от степени обнажения актеров. А что я могу сказать как дочь? Да все то же. У меня не было, по сути, матери, но я родилась у самой удивительной, необычной и талантливой женщины на земле. И как дочь я хочу, чтобы этот лучший мамин фильм видели другие люди. У этого есть смысл: отношения мужчины и женщины так опошлены, так опущены и запущены. Настоящие фильмы о страсти появляются пару раз в столетия. И нужны они, чтобы зритель что-то узнал о восторге, его критериях, о его величии. О главных откровениях людей, которые скрываются, как самая запретная тайна. И хорошо, что скрываются. Даже такой интимной сферы, точнее, именно такой сферы не должны касаться любители. Порнография — это мерзость и торговля бездарных дилетантов для еще более тупых дилетантов.

Я позвонила Сергею.

— Ты мне нужен по очень важному поводу. Это имеет отношение к убийству мамы. Если коротко, отец Дианы продает интимные фильмы, в них — он и мама. Это хороший, дорогой товар. Смотрите сами, не мотив ли это. Что-то у него уже выкупила Зина, торгуется сейчас со мной. Хочет за них мамин алмаз, говорит, что у нее есть что-то еще для меня.

— Как много ты успела! Но я не могу приехать: подписку заменили на домашний арест.

— Завтра буду у тебя. Перед выездом позвоню. Можешь позвать и следователя. Только не нужно ничего хватать, изымать у Бедуна. Я хочу это все купить. Это его работа, имеет право продавать.

Перед тем как погасить свет в спальне, я отчиталась перед портретом мамы:

— Вступаю в права наследства, дорогая. Не знаю, что с этим делать, но защитить сумею точно. Ты была очень хороша. Пусть люди тебя не забудут.

Ночью я думала: смогла бы я сняться в таком кино? Как все актрисы, мама с детства водила меня на съемочную площадку. Я снялась в нескольких детских фильмах. Режиссерам нравилось. У меня получалось. Но было слишком много людей, от которых я зависела. Слишком категоричные команды: «начали», «мотор», «работаем». Мама больше не настаивала после того, как я резко отказалась. И только сейчас я поняла, в чем была проблема на самом деле. Актерский талант — это не просто дар перевоплощения или дар оставаться самим собой под тысячами взглядов. Это высочайшей пробы моральный и психологический эксгибиционизм. Способность и потребность открыть для обозрения все — в душе и теле. Сбросить все одежды, снять все преграды между тобой и каждым человеком из той толпы, о которой ты ничего не знаешь. В чем разница между большой актрисой и дешевкой с полупанели, которая стремится вроде к тому же? Именно в этом. Дешевка останется грязью и дешевкой, вызовет в лучшем случае минутную похоть и всегда презрение. А истинная актриса поднимется над собственным стыдом и критикой, окажется там, где изысканный гений подскажет ей путь. Дойти до каждого сердца, смутить каждую душу, вызвать страсть любого тела. И остаться недосягаемой в своем предназначении одиночки над толпой. Кумира, ради которого можно умереть, но до которого нельзя дотянуться.

В этом разница между мною и мамой. Для мамы толпа — это публика. Это глаза, ради которых она существовала. Для меня толпа — даже из двух человек — это фон. Раздражающий, ненужный фон, от которого временами невозможно избавиться. Но от меня зависит, сокращать ли эти времена. Я могу почувствовать доверие и симпатию к одному человеку — на минуту, на час, на день. Дальше будет видно. А толпа для меня всегда враждебна и ничего, кроме брезгливости, не вызывает. Вот, это оно. Мама была щедрее, добрее, любвеобильнее, что ли. И в этом тоже был ее талант. Она никогда до конца не отдавала себя одному человеку, но она отдавалась всем — без остатка. Она стремилась украсить сразу все жизни. Я в этом отношении скупа, как последняя скряга, скрытна, как увечный мышонок, и напрочь лишена доброты. Этой великой и бессмысленной доброты ко всему человечеству. Пусть ему будет хорошо, но я бы даже пяткой на обозрение не пожертвовала, чтобы внести свою лепту в его кайф. У меня никогда не было комплексов по поводу своей внешности. Да, я бы не хуже, чем мама, смотрелась бы в таком кино. Я в контакте со своим телом. Я люблю любовь. Но пусть у меня попросят последнюю рубашку и последнюю корку хлеба — отдам без капли сожаления. А себя я оставлю для себя. Я люблю Кирилла, но всякий раз с болью рву собственные границы, отдавая ему свое тело. И ни при чем тут злая судьба, муж-садист, псих Артур. Маму не изменили бы никакие люди и обстоятельства. Есть такая непреклонная вещь, как генетика. Мне с детства говорили, что я похожа на сестру своей бабушки. Она была самой красивой среди четырех сестер. И только она никогда не была замужем. Я была совсем маленькой, но запомнила слова дедушки об этой родственнице: «Она настолько злая, что ни одному мужчине на свете не пожелала красивой жены». Злая ли я? Нет. Просто недобрая. Не люблю делать и получать подарки. А мама была подарком людям. Вот такой талант.

Ах, Кирилл. Уже во сне я приплыла в его тепло, вдохнула его запах, захлебнулась в своей тоске. Вскочила в поту. Как дожить до утра? Утром я добьюсь, чтобы меня пустили к нему. Я заберу его с собой. Разрезанный, немой, слепой, глухой, неходячий — любой. Но пусть он дышит рядом со мной. Все остальное потом.

Подарок Диане

Не припомню, чтобы я когда-то развивала такую бурную деятельность. Я торопилась, как будто от меня в тот день зависела жизнь Кирилла. Как будто до вечера я могу угаснуть сама, ничего не успев. Как будто со всех сторон до меня доносятся стоны. Я верила, что когда Кирилл будет под присмотром моих кукол — тогда я помогу Диане, разберусь с ее чертовым отцом, распоряжусь своим главным наследством — скрытым от всех творчеством мамы. И, может, заработает, наконец, следствие, которое параллельно ловит всех карманников и сажает всех мирных пикетчиков. Может, они предъявят мне хоть одного убийцу? Ведь такое впечатление, что мои убийцы размножаются друг от друга. В тиши и покое.

Хронологию событий того дня я восстановила лишь поздно ночью. Увидела и услышала себя словно со стороны. Я звонила по разным телефонам, обвиняла в чем-то всех, даже бесценного Масленникова. Требовала, взывала, в глубине души умирая от страха: сейчас меня все пошлют, передо мной закроют все двери — и всему конец.

Но как-то получилось. И Кирилл, который все время молчал, лишь страдальчески морщился то ли от боли, то ли от ужаса перед моей агрессией, — вот он. Дома. Удивленно и насмешливо рассматривает кукол, терпеливо ждет, пока я прерву свои метания вокруг него.

— Остановись, — поймал он меня за руку, когда я подсовывала под него очередную подушку. — Ты замучила меня. Летаешь надо мной, как золотая пчела. Прекрати запихивать в меня еду, питье и таблетки. Я ничего не хочу. Я даже не очень хочу, чтобы зажили раны и прекратилась боль. Пусть все это будет как повод лежать рядом с тобой. Только этого я и хочу.