Крик Ворона (ЛП). Страница 17

В ее глазах по-прежнему присутствует врожденный страх перед неизвестностью, но есть и любопытство. Когда она, наконец, рассматривает наше сверкающее голубое окружение, любопытство перерастает в благоговение.

— Ух ты, — говорит она, не отрывая взгляда от моря внизу.

— Ты прожила здесь всю свою жизнь, но никогда не совершала эту прогулку?

— Бывало. Мой дедушка приводил меня сюда, — она встречается со мной взглядом. Близость заставляет меня вдыхать ее запах, ее притягательный аромат и тот маленький страх, который все еще сковывает ее мышцы.

Я принимаю все это. Я хочу ее всю. Не могу представить, что не смогу получить все, что она может предложить.

— Я просто давно здесь не была, — продолжает она и возвращается к восхищению видом.

Отличный выбор. Еще секунда пристального взгляда ее глаз, и я сброшу нас обоих с обрыва.

Я останавливаюсь на вершине холма как раз вовремя, чтобы оранжевый оттенок покрыл горизонт.

Элоиза не шевелится, наблюдая за солнцем, поднимающимся из-за сверкающего синего моря.

Я совсем забываю о восходе и сосредотачиваюсь на чем-то более ярком.

Элоиза.

Ее губы приоткрываются, глаза расширяются, и в них завораживающе отражается желто-оранжевый свет. Из-за ровного ритма прикосновения ее груди с моей, мне трудно контролировать свою эрекцию.

— Merveilleux (с фр. Восхитительный), — пробормотала она, полностью поглощенная пейзажем.

— Действительно, восхитительно, — мое дыхание касается ее шеи, потому что я, возможно, неосознанно наклоняюсь вперед и вот-вот пущу слюни, как гребаная собака.

Внимание Элоизы переключается на меня, и, словно только что осознав, что сидит у меня на коленях, она спрыгивает с мотоцикла, щеки окрашиваются в пунцовый цвет.

Это так охуенно очаровательно.

— Итак... — она оглядывается по сторонам, повернувшись спиной к обрыву, а лицом ко мне. — Что теперь?

— Сейчас, — я прислонился к мотоциклу, — время секретов, красавица.

— А?

— Ты должна выпустить это наружу, чтобы почувствовать себя лучше. По крайней мере, так говорят на сеансах терапии.

На ее губах появляется небольшая улыбка, и Элоиза прикусывает внутреннюю сторону щеки.

— Ты хоть раз был на терапии?

— Какое это имеет отношение к делу?

Она пожимает плечами.

— Думаю, никакого. Но я не буду говорить только потому, что ты мне это сказал. Ты не мой психиатр.

— Твой психиатр плохо работает. Я – лучшая альтернатива.

— Все равно нет, — но Элоиза улыбается, а это хороший знак. Пора ее подкупить.

— Взамен можешь спрашивать меня о чем угодно.

Ее интерес возрастает, и она делает шаг вперед.

— Правда?

— Давай. Валяй. — Не то чтобы мне было что раскрывать.

— Какое твое настоящее имя? — спрашивает она так быстро, что я едва успеваю уловить вопрос.

— У меня его нет.

— Конечно есть. У всех есть.

— Я не все. Даже если и есть, я его не помню.

— Почему? — она опирается на мотоцикл рядом со мной, ее взгляд пытливый, как у любопытного котенка.

— Потому что меня взяли в члены организации убийц в раннем подростковом возрасте. Все, что было до этого, как в тумане.

Она шумно сглатывает.

— Даже твоя семья?

— Даже моя семья. — В голове всплывают обрывки туманных воспоминаний – воспоминаний, уничтоженных «Омегой». — Я помню только, что мы были так бедны, что иногда я спал на улице. Думаю, моя мама, или мачеха, или кто там еще, была русской, поскольку всегда ругалась на этом языке. И у меня была кот. Рыжий бродячий кот, которого я взял под свое крыло и назвал «Апельсин», потому что, видимо, мне тогда не хватало воображения.

— Неужели ты никогда не пытался их найти?

— Нет.

Пару раз я думал об этом, но ответ всегда был: «Нахуй, нет». Что бы я сказал?

«Привет, мама. Привет, папа. Помнишь сына, о котором вы не позаботились и которого в итоге похитили? Так вот, сюрприз, ублюдки, я не умер, а стал убийцей. И я рад видеть вас снова, но, возможно, нам придется прервать это воссоединение, потому что я живу в долг из-за «Омеги»».

Все эти разговоры обо мне заставляют меня чертовски покрываться мурашками. Не то чтобы так и должно быть. Я уже давно смирился со своим прошлым, потому что принял «Преисподнюю» как обитель, где мне самое место. Но после ломки и разговора с этим гребаным Призраком я уже не так уверен.

Разговор об этом с Элоизой заставляет еще больше сомневаться в том, где мое место.

— Хватит обо мне, — я поворачиваюсь, чтобы она оказалась в поле моего зрения. — Расскажи о себе.

Она молчит, покусывая щеку.

— Сделка есть сделка, Элоиза.

Вздох вырывается из глубины ее тела, когда ее взгляд устремляется в море.

— Я прожила в этом доме всю свою жизнь с папой и мамой. Это был мой рай с самого детства. Потом мы потеряли моего дедушку. И хотя это разбило меня вдребезги, у меня все еще была мама.

— А как насчет твоего отца?

Она переводит взгляд в мою сторону.

— Он британец, как и ты.

— Ты не договариваешь, — я узнаю свой насмешливый тон и быстро продолжаю: — Полагаю, именно благодаря ему твой акцент не такой ужасный, как у остальных французов.

Она подталкивает меня.

— Ну, твой французский акцент тоже ужасен.

— Итак, о твоем отце...

— Он... — она делает паузу, явно взвешивая слова. — У мамы был бунтарский период в конце подросткового возраста, она сбежала в Англию и встретила отца. Через несколько месяцев мама вернулась жить к моему дедушке со мной в животе. Отец никогда не был рядом и навещал лишь раз в несколько месяцев. Потом, когда мне исполнилось пятнадцать, он больше не появлялся. Не думаю, что он когда-нибудь планирует вернуться.

Это сомнение. Надежда. Мать вашу. Она надеется, что он вернется? Когда-нибудь я должен исправить это предположение.

— Долгое время мы с мамой были вдвоем. Потом, в выпускном классе, у нее обнаружили рак мозга. Я выбрала сестринское дело, чтобы заботиться о ней. Семь лет мы боролись, — ее голос ломается, и Элоиза вытирает глаза – даже если слез нет. — Несмотря на неудачные операции и планы восстановления, мы боролись. Я должна была знать, что она хочет сдаться и провести все оставшееся время со мной в нашем доме, а не привязанной к больничным аппаратам и испытывающей боль. Я вела себя эгоистично. Не хотела провести с ней всего несколько недель. Я хотела прожить с ней всю жизнь, и поэтому подтолкнула ее к еще одной операции. Операцию, которую она не пережила. Вот и все, — она улыбается мне, и слеза скатывается по ее щеке в уголок рта. — Я убила свою мать.

— Нет, не ты. Это сделал рак, — я хочу заключить ее в объятия, но риск того, что она снова убежит, заставляет остановиться. — Поэтому ты хотела умереть?

— Почему ты говоришь об этом в прошедшем времени? — ее плечи напрягаются. — Я все еще хочу умереть.

— Я думал, ты сказала, что хочешь чувствовать себя живой.

Она складывает руки, постукивая ногой по грязи.

— Это невозможно для такой, как я. Будет лучше, если я просто умру.

— То есть проще. И трусливее.

Элоиза пристально смотрит на меня.

— Кто ты такой, черт возьми, чтобы судить меня?

— Я осуждаю твою гребаную ложь. Ты не хочешь умирать, медсестра Бетти.

— Я сказала, что хочу!

Через секунду я сжимаю ее затылок одной рукой. Другой сковываю ее запястья за спиной и тащу к краю обрыва.

Элоиза вскрикивает. Камешки вылетают из-под ее ног и падают в нескольких метрах, прежде чем встретиться с водой.

— Тогда позволь исполнить твое желание, — шепчу я ей на ухо. — Обычно я беру много за убийство, но твое исполню бесплатно. Считай это чертовой благотворительностью. Одного толчка достаточно, чтобы разбить твой череп об эти камни. Один толчок, и игра будет окончена.

По ее телу пробегает дрожь. Она дрожит в моих объятиях, ее лицо пылает румянцем. Широкие зеленые глаза не мигая смотрят на воду внизу.

Ебать меня в рот.

Неужели она действительно об этом думает?