Крик Ворона (ЛП). Страница 10

Не хотелось бы об этом узнавать.

К тому же, что я теряю?

Он уже заплатил мне. Я могу начать расплачиваться с долгами. Если он передумает и убьет меня, так тому и быть. У меня нет никаких причин цепляться за жизнь, кроме папиного дома.

Близких родственников тоже нет.

Кроме отца, который, возможно, уже мертв. Не то чтобы меня это волновало. Этот ублюдок никогда не был мне отцом.

Oh, merde (с фр. Ох, дерьмо).

Отец!

Все вещи моего отца на втором этаже. Как я могла забыть об этом?

Я вскакиваю с кровати, и крошечное тельце Шарлотты с шумом выскальзывает из моих рук на кровать. Я запихиваю ноги в тапочки и накидываю халат, спотыкаясь, выхожу из комнаты и поднимаюсь по лестнице.

Никто не должен знать о моем отце, особенно безымянный незнакомец.

Задыхаясь, я останавливаюсь перед дверью второй спальни и стучу.

Ответа нет.

Я пытаюсь снова, уже громче.

Меня встречает еще более оглушительная тишина.

Странно. Несколько минут назад раздавался стук. Наверняка он внутри.

Аккуратно я открываю дверь. Она слегка скрипит в знак протеста. Через приоткрытую дверь виднеется темная комната.

Я замираю на пороге, пытаясь разглядеть хоть какие-то очертания.

— Эй?

Ответа нет. Вместо этого до меня доносится приятный запах кожи. Что он делает? Играет в прятки или что-то еще?

Я вслепую тянусь к стене справа, пока не нажимаю на выключатель.

Комната заливается желтым светом. В поле зрения попадает полуголый мужчина. Он сгорбился возле кровати. Его крупные мускулы выставлены на всеобщее обозрение. По подтянутому животу расплываются замысловатые татуировки в виде птиц.

Губы стиснуты от боли, он сжимает голову обеими руками, словно пытаясь остановить ее взрыв. Между бровей образовалась болезненная складка. На лбу выступает пот, смачивая светлые пряди и стекая по правой щеке.

— Что случилось? — я осторожно придвигаюсь к нему. Один нерешительный шаг за другим. Когда он не реагирует, я приседаю рядом с ним.

Из глубины его горла доносится тихий звук. Что-то среднее между хныканьем и стоном.

Этот звук притягивает меня ближе, будто мотылька на огонь. Боль и страдание, написанные на его лице, тревожно напоминают мамины. Даже когда она пыталась скрыть от меня свою боль, чтобы позволить мне греться в глупой надежде, которую я сама себе нарисовала. В глубине души я осознавала, что ей осталось недолго, но предпочитала не замечать этого.

Я качаю головой и сосредотачиваюсь на английском пациенте.

Моя рука автоматически тянется проверить его рану. Я не вижу безымянного незнакомца, беглеца или даже убийцу. Я вижу человека, которому больно. Моя жизнь может ничего не значить, но жизни других людей – это совсем другая история.

Я никогда не брошу человека в беде, если можно помочь. Каким бы чудовищем он ни был.

Мои пальцы обхватывают его запястье, чтобы проверить пульс. Он учащен. Я снимаю повязку. Ожидаю инфекцию – возможную причину его бреда, – но рана чистая.

Странно.

Мужчина все еще хнычет – низкий призрачный звук, который вскоре переходит в глубокое горловое рычание. Первобытный, звериный и с такой болью.

Он мечется на месте, плечи вздрагивают, пока не упираются в кровать с грубой силой, и я инстинктивно отталкиваю его. Мы не имеем права прикасаться к пациенту во время припадка, если только не можем с ним справиться. Чтобы усмирить этого английского пациента, потребуется несколько медбратьев.

Во рту у меня пересохло, пока я наблюдала за тем, как этот крупный мужчина, похоже, одержимый демонами, раскачивается вправо и влево. Вены на его бицепсах и жесткие мышцы сокращаются при каждом движении. Замысловатые мелкие татуировки блестят от пота. Затем я бросаю взгляд на большую татуировку, покрывающую его спину. Клюв птицы раскрыт в широком крике, выпуская бесчисленное множество маленьких птичек. Звука нет, но рисунок настолько яркий, что я почти слышу этот пронзительный крик.

Ворон.

Татуировка темнеет вместе с изгибами тела мужчины. Тени становятся такими же жуткими, как и сам незнакомец.

Как раз в тот момент, когда я думаю о том, чтобы вызвать скорую – и, возможно, раскрыть его, что означает взорвать мой дом, – припадок стихает.

Он остается совершенно неподвижным, если не считать подергивающихся пальцев и тяжелого дыхания. Его глаза остаются закрытыми, но лицо окутано плащом умиротворения, как будто и не было припадка.

— Эй... — говорю я, неуверенно протягивая руку, чтобы встряхнуть его. — Ты в порядке?

В тот момент, когда мои пальцы соприкасаются с его плечом, большая рука обхватывает мое запястье, и все тело дергается вперед.

Я вскрикиваю, глаза закрываются. Мои руки тянутся, чтобы ухватиться за что-нибудь для равновесия. В итоге я ухватилась за что-то теплое.

Что за...?

Мои веки медленно приоткрываются, и на меня смотрят самые сексуальные глаза, которые я когда-либо видела в своей жизни. Я сижу у него на коленях, ноги по обе стороны от его твердых бедер, а обе руки лежат на его голых плечах – немного в стороне от заживающей раны. Мой халат сбился, а ночная рубашка задралась до середины бедер.

Пульс учащается от близости и от того, насколько крошечной я себя чувствую по сравнению с его размерами. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки. Никогда раньше не была так близко к мужчине.

Как олень, попавший в свет фар, я просто смотрю в ледяные голубые глаза, которые никогда не должны были появиться в моей жизни. Или в моем доме. Или вообще где-либо рядом со мной.

Вместо смерти, которую они обещали, в них светится нечто совершенно иное. Зловещее обещание. Темное путешествие. Вместо безопасного оцепенения, которое я обязана чувствовать, в моих ушах отдается сердцебиение, вызывая дрожь по позвоночнику.

Впервые за целую вечность оцепенение не захватывает все вокруг. Что-то царапает его поверхность. Что-то дикое, неизведанное и... возбуждающее.

Возбуждающее.

Oh la la (с фр. О Боже). Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз испытывала такое чувство. Что вообще значит «возбуждение»?

Полагаю, это связано с мурашками, ползущими по моим конечностям.

— Нарушаешь свое собственное правило, не так ли? — он говорит с завораживающим британским акцентом. Наклоняя голову в сторону, он приближает нос к пульсирующей жилке на моей шее. Мужчина вдыхает меня в течение нескольких секунд, пока не возникает чертова уверенность, что мое сердце выпрыгнет из горла.

— А? — через несколько секунд удается хоть что-то, потому что, видимо, я стала немой.

— Ты запретила ходить на свой этаж, так что же делаешь на моем?

Хороший вопрос. Для чего я вообще сюда пришла?

Было что-то срочное, потом у него случился припадок, потом он дотронулся до меня, а потом... ничего. И все. Все сразу.

Его пальцы скользят по моим ключицам, легкие, чувственные, едва касаясь. Я подавляю вздох, когда по всему телу пробегает дрожь.

Сочетание запаха его кожи, его твердой груди, прижимающейся к моей ноющей тяжелой груди, и его мускулистых рук, обхватывающих меня, – это уже слишком. Добавьте к этому его прикосновения, и моя кожа оживает под его кончиками пальцев.

Желание отдаться этому чужому ощущению настолько сильно, что я не в состоянии уловить ни одной мысли, кроме этой.

Как будто я ждала этого момента целую жизнь. Как будто ждала, что он воспламенит то, что таилось внутри меня.

Что, черт возьми, со мной происходит?

То, что происходит в моем теле, не должно возникать. Особенно с беглецом, о котором я не имею ни малейшего представления.

Это неправильно. Абсолютно неправильно. Я хочу вернуть то знакомое оцепенение.

— Отпусти меня. — Я толкаю его в грудь, но что-то подсказывает мне, что жест получился слабым, как и мой голос.

— Повтори это еще раз, только серьезно, — он понижает голос до вызывающего дрожь хрипа.

Его большая рука крепко сжимает мой затылок, пока моя голова не откидывается назад. В животе все переворачивается. От хорошего. От странного.