Крик Ворона (ЛП). Страница 11

От волнующего.

Горячие губы находят точку пульса на моей шее. От прикосновения по моему телу пробегает дрожь. Глубокий стон наполняет воздух. К своему ужасу, я понимаю, что это мой собственный.

Мои бедра плотно обхватывают его талию, желая получить трение или что-то еще.

Что угодно, лишь бы погасить жжение, охватившее меня.

Англичанин присасывается к чувствительному месту на моей шее, слегка покусывая. Мой живот сводит от нетерпения.

Глаза закатываются к затылку, требуя еще больше, что бы ни происходило. Несмотря на свое странное состояние, я различаю наши с отцом фотографии, разбросанные по полу.

Отец.

Одна только мысль об этом словно обдает меня ледяной водой.

Я пытаюсь оттолкнуть незнакомца. Он крепче прижимает меня к себе. Я кусаю его за руку. Сильно.

В итоге он сам отталкивает меня. Ледяной взгляд его глаз падает на меня с выражением абсолютного раздражения.

— Какого хуя ты кусаешься?

Я встаю на нетвердые ноги. Дыхание прерывистое. Место на моей шее, где он сосал, все еще горячее и покалывает.

Я поворачиваюсь к нему спиной и разглаживаю свой сбившийся халат. Затем наклоняюсь, чтобы поднять фотографии и альбомы. Стыд и смущение обжигают мои щеки. Если бы не отцовские снимки, неужели я позволила бы этому незнакомцу овладеть мною?

Хуже того, я хотела, чтобы он овладел мной.

Merde (с фр. Дерьмо).

Мне нужна серьезная консультация.

И множество.

Я виню гормоны и то, что чертовски долго была одна. В этом есть смысл.

Возможно, нужно больше гулять и перестать быть такой затворницей.

— Это твой отец?

Глубокий голос сзади напугал меня до смерти. Я знала, что он все еще там, но не предполагала, на сколько он близок, что его тепло разливается по моей спине.

— Это не твое дело. — Я обернулась, прижимая фотографии к груди.

У каждой семьи есть свой секрет. У моей — отец.

— Вообще-то, мое дело, поскольку теперь это моя комната. — Мужчина подходит ближе. При движении он не издает ни звука, что так противоречит его внушительному телосложению. Ловкий. Сильный. Скрытный. Все, чем должен быть убийца.

И я растаяла в его объятиях, как идиотка.

Он продолжает приближаться ко мне, и я не могу не сделать шаг назад. Я в порядке, пока он не прикасается ко мне. Я ни за что не останусь в этом неизвестном, пугающем состоянии.

Но и возбужденном. Ты забыла про возбуждение.

Я стряхиваю его голос, когда он наконец останавливается, но не раньше, чем врывается в мое личное пространство. Если это тактика, чтобы запугать меня, то она работает. Его запах и рост ошеломляют меня. Я отнюдь не маленькая; я всегда была самой высокой среди своих коллег-женщин, но его размеры и рост заставляют почувствовать себя такой малюткой. Все мои усилия уходят на то, чтобы перестать любоваться его грудью и татуировками и сосредоточиться на его лице. Эти непокорные светлые пряди так и просятся в руки.

Я прочищаю горло:

— Часто ли у тебя бывают приступы?

— Это не твое дело, — он отвечает ухмылкой, которую хочется стереть с лица.

Он меня раздражает.

— Если живешь под моей крышей, мистер... — я нахмурилась. — Как тебя зовут?

— Ворон.

Как у него на спине. Я постукиваю ногой по полу.

— Это не имя.

— Для меня – да. — Он указывает на дверь. — Если закончила допрашивать меня, то уходи.

Раздражение мгновенно выплывает на поверхность. Почему он всегда знает, на какие кнопки нажимать? Я не знаю, как перестать его провоцировать.

Поэтому обхожу его, прижимая к груди фотографии отца, и намеренно задеваю его больное плечо.

— Не то чтобы я хотела оставаться рядом с тобой.

Он сжимает мою руку, вынуждая остановиться. Ощущения, возникшие ранее, снова дают о себе знать. Горячее дыхание щекочет мне ухо, когда он наклоняется ко мне, чтобы прошептать:

— Похоже, ты не думала об этом, когда стонала в моих объятиях.

Мои глаза расширяются. Тысячи возражений застревают у меня в горле, но ни одно из них не выходит наружу. Я благодарна судьбе, потому что первой реакцией была бы болтовня.

Я вырываю руку и делаю то, что делает любой здравомыслящий человек – бегу.

И не останавливаюсь, пока не добегаю до своей комнаты и не запираюсь там.

Мало того, что сердце снова грозит покинуть грудную клетку, так еще и щеки чуть не взрываются от жара. И мое тело, мое чертово тело, жаждет вернуться к нему. Снова испытать эти греховные ощущения.

Oh la la (с фр. О, Боже).

Возможно, я многое потеряла после смерти мамы, но, по крайней мере, было оцепенение, которое защищало меня. Замок. Крепость.

Только вокруг Ворона эти стены кажутся бессмысленными.

Это пугает и завораживает меня до чертиков.

Домашние животные очень требовательны и надоедливы.

За исключением кошек.

Поэтому, когда я открываю дверь в свою комнату и сталкиваюсь с рычанием толстой собаки Элоизы, то подтверждаю, что не люблю собак. Ни капельки.

Эта маленькая тварь даже не достает мне до голени, но лает и рычит так, будто может вытащить мои кости и обглодать их.

— Шарлотта, да?

И вообще, что за женское имя такое? Я качаю головой. Французское.

— Буду звать тебя Чирио. Не будь сучкой. Уходи. — Не могу поверить, что разговариваю с собакой в готическом доме в глуши, без запланированных убийств.

Уничтожение жизни убийцы Ворона.

Чирио продолжает рычать, ее лапы с остервенением вонзаются в дерево. На серебристом меху видны пятна грязи. Кому-то нужна ванна.

— Хорошо. Я не причиню вреда медсестре Бетти. — По крайней мере, пока. — Обещание убийцы.

Собака, похоже, тоже мне не верит, так как бросается на мою лодыжку. Я держу ее за ошейник на расстоянии вытянутой руки. Псина издает писклявый звук, который издают собаки, когда им больно. Я отпускаю ее и тыкаю пальцем.

— Прекрати нападать на меня, или запру тебя под лестницей.

Словно поняв мои слова, она скулит и прячет голову под лапами.

Великолепно.

Я действительно разговариваю с собакой.

Поправив кожаную куртку, я выхожу на улицу, навстречу ночному летнему бризу. Океанский запах наполняет мои легкие, а от сырости кожа покрывается испариной. Я стою перед домом и глубоко вдыхаю воздух.

Когда я был на «Омеге», то ничего этого не замечал. Запахи. Простое ощущение воздуха на моих волосах и коже. Все эти базовые человеческие ощущения были поглощены наркотиком. Даже боль. В «Нулевой команде» это по-разному, но мы почти не чувствовали ничего, что стоило бы запомнить. Единственной сильной эмоцией была решимость пролить кровь.

Больше ничего.

Я надеваю шлем и сажусь на мотоцикл. Мое плечо болит в знак протеста. Боль еще есть, но терпимая.

Чирио наблюдает из окна грустными щенячьими глазами. Собака так же одинока, как и ее хозяйка. Это почти заставляет меня чувствовать себя плохо.

Почти.

Но у меня нет на это времени.

Нужно третью ночь подряд отправляться в город на поиски предателя. Или Пола. Которого начинаю считать предателем.

Я петляю на байке по извилистым грунтовым дорогам, ведущим в деревню. Вместо мыслей о том, как бы покончить с Полом максимально мучительно, меня занимает только образ Элоизы.

Это маленькое личико и зеленые глаза лани так и норовят ворваться в мои мысли без приглашения.

Три дня назад, когда я узнал, что доктор ебаный Джонсон – ее отец, моей первой мыслью было убить ее. Снести ей голову с этих симпатичных плеч за все те страдания, которые заставил меня испытать ее отец. За то, что превратил меня в ничтожество, которое даже не помнит своего имени.

За тот ад, который пережила и продолжает переживать «Нулевая команда» с тех пор, как стали подростками.

Но в основном это были симптомы отмены. «Омега» пыталась дать о себе знать. Как только эффект ослабевал, все стихало. Какой смысл убивать ее? Только потому, что она дочь доктора Джонсона? Она наверняка никогда не видела его после той фотографии. Месть не вернет мертвых членов группы.