Ученик Истока. Часть I (СИ). Страница 24

— Учила тому, чему мыслила нужным, — ответил Спар, кое-как вернув контроль над голосом.

Они каким-то образом поняли, что здоровяк сказал им неправду. Чёрт, он же говорил, что они не умеют читать мысли! Или ошибся?

Тошнота и головокружение усиливались. Макс незаметно для глаз чужаков сжал в руках горсть сена и сдавил так сильно, что заболели костяшки. Им нельзя врать, им нельзя не отвечать — это он уяснить уже успел, хотя никогда сообразительностью, вопреки мнению Михейра, не отличался. Эти люди… нет, эти лошади — эти проклятые лошади знают, когда им лгут. Понимают, когда человеку нечего им сказать. И очень этого не любят… Или, напротив, только жаждут того момента, когда сказать будет нечего? Духота стояла невыносимая, вонь гниющего мяса слепила и резала глаза. Они застыли посреди поля, и нигде не видно ни единой души, нигде ни намёка на людей, способных их спасти, солнце выпаривает остатки влаги в теле как газовая конфорка выпаривает молоко из незакрытой кастрюльки, а ему даже не глотнуть воды из бурдюка — тело одеревенело от ужаса.

Что-то происходит, и совсем скоро всё может закончиться. Эти люди… эти кони несут в себе смертельную опасность. Они специально с ними говорят, чтобы выманить на неудобную тему. Заговаривают зубы, чтобы человек ошибся, замялся или соврал?

— Как вы относитесь к нашему королю, Хэдгольду Великому? — спросил наездник неожиданно.

— Как подданный.

— А что для вас быть подданным, мастер кузнец?

— Это воротить дела подданного.

— И что в дела подданного входит?

Спар не говорит им ничего конкретного, — наблюдая за развернувшимся представлением, вороша инертные от страха мысли в мозгу, собрал ещё одну догадку воедино Макс. — Только какие-то общие фразы, не описывающие его личного мнения практически совсем.

— В дела подданного входит быть подданным, — ответил кузнец, безбожно потея.

— Вы считаете себя хорошим подданным вашего короля?

— Любой что-то считает.

— А вы считаете?

— Любой что-то считает.

— Что вы думаете о современной философии?

Вновь вопрос, к величайшему ужасу Макса, застал Каглспара врасплох. Кузнец в последний момент успел взять себя в руки, прежде чем гнедые скакуны вновь ударят по земле ногами — прежде чем ударят в третий раз. Неизвестность, заключающаяся в том, сколько всего должно случиться этих ударов, прежде чем им наступит полный и окончательный конец — а именно это их ожидало за очередным неверным ответом, — парализовала дыхание.

— Современная философия имеется, — сообразил здоровяк. Очевидно, в вопросах пространных рассуждений он смыслил не много, и теперь выжимал из памяти все соки, чтобы произнести нечто вразумительное, да и «современная философия» едва выговорил без ошибок.

— И вы что-нибудь по этому поводу думаете?

— Любой человек что-нито думает.

— Наши боги милостивы к нам?

— Боги делают так, как решат делать.

— И вы согласны с их поступками?

— Я могу чуйвствовать али не чуйвствовать их решений.

— Но вы согласны с ними?

— Я живу с тем, что есть.

Максим вдруг совершенно ясно осознал: эти всадники, что бы ни задумали, не отпустят их. Как бы ни старался Спар избегать личных ответов, как бы ни напрягал память и нервы — рано или поздно его загонят в угол.

— Ваш спутник не хочет чего-нибудь сказать?

— Он молчит.

— А он хочет молчать?

— Каждый чего-нито желает.

Нервы Максима оголились и побелели от перегрева психики. Он вцепился в подстилку, не в силах отвести взгляда от лошади, вставшей посреди дороги, и даже моргнуть в себе сил не находил — настолько боялся потерять её из виду хотя бы на мгновение. Что бы ни происходило, ничем хорошим это не окончится. Счастливого конца не предвидится. Что бы ни происходило, Спар проигрывал. Путник видел торжество в глазах гнедого коня, видел нетерпение в движении широких и совершенно сухих ноздрей, мерно раздувающихся… и не вдыхающих ни кубического миллиметра воздуха в широкую грудную клетку зверя.

Каглспар проиграет эту битву. Это было решено с самого начала. Случится поражение через минуту или через час, но он не сможет переговорить незнакомца. Эти люди и эти кони — никто из них не нуждался ни в пище, ни в отдыхе. Они не дышали, не думали, не испытывали ничего, кроме жажды поскорее расправиться с повстречавшимися им на пути несчастными.

В скором времени от Макса с кузнецом не останется даже пепла.

Помогите, — взмолился парень мысленно, не зная толком, к кому обращается: дрожал даже внутренний голос, настолько ему было плохо и страшно. — Прошу кто-нибудь пожалуйста помогите нам мы застряли на тракте нас окружили здесь четверо всадников нам нужна помощь умоляю кто-нибудь хоть кто-нибудь спасите нас умоляю мы с Каглспаром застряли на тракте Каглспар-кузнец-из-Эпиркерка нам нужна помощь умоляю прошу меня зовут Максим я Путник нам нужна помощь Боги

Оранжевая вспышка, сопровождённая грохотом разорвавшегося в руках артиллерийского заряда, ослепила их напрочь. Перед глазами поплыли цветные круги, всё вокруг заволокло мраком — только слышались сквозь непрекращающийся звон в ушах полные ужаса вопли лошадей и отборнейший мат Спара. Что-то произошло — никто не успел осознать, что именно, — а когда мрак медленно растёкся в стороны и обнажил изменившуюся реальность, Макс, больше не видя необходимости сдерживаться, перегнулся через борт телеги и с нечленораздельным мычанием проблевался.

Из него вышел и утренний завтрак, и даже химический остаток прошлого вечера — вместе с едким желудочным соком комки непереваренной пищи стекали по колесу и скапливались в колдобинах подсохшей дороги, источая характерный смрад желчи. Он, может, и смог бы остановиться, но открыл зачем-то глаза и увидел, как по грунту вместе с его рвотой растекается багровая плоть, похожая больше на крупно перемолотый фарш, с ошмётками чёрной шкуры и кусочками белёсого, полного личинок мух гноя — и его продолжало тошнить до тех пор, пока желудок, измотанный, не отказался сокращаться в спазмах наотрез.

Над телегой вместе с испаряющейся на жаре влагой поднимался душный чад гнилого мяса, Максима прошиб ледяной пот, его колотило от ужаса, омерзения и внезапно отступившей духоты. Волосы встали дыбом на руках, зашевелились на загривке, и снова он почувствовал дыхание чудища над своей головой. Схватившись за край повозки и проскользнув по дереву мокрой как после бассейна ладонью, он едва не перевалился через борт и не улетел лицом в отвратительное месиво, часть которого сам и изрыгнул. От осознания ему вновь стало дурно.

Его услышали. Кто бы это ни был.

— Куда! — громыхнул кузнец и за ногу втянул его внутрь, как котёнка за шкирку.

Мутным от слёз взглядом Макс окинул изменившийся пейзаж: что-то случилось с кустами и травой — теперь, насколько удавалось осмотреться, все листья из зелёных окрасились красным. Только по блеску и игре солнечных лучей в отражении он понял, что это взрывом расплескало из всадников и их питомцев тухлую кровь. Он поднял глаза на Каглспара: его лицо, вся грудь и руки были пропитаны этой кровью, в волосах, бороде и на рубахе копошились, соскальзывая и осыпаясь как снег с ёлки, бледные личинки. Путник в ужасе взглянул на собственное тело — он и сам выглядел не лучше, скользкий, липкий и вонючий, а на голове вяло шевелилось что-то маленькое и холодное. Много чего-то маленького и холодного. Это их движение он ощутил на затылке, а не дыханье монстра из лесной чащи.

Кузнец в последний момент успел дёрнуть Плушу — тоже красную и мокрую, в мелкую белую крапинку (это личинки), испуганно прижавшую уши к голове (это личинки мух) и неистово и истошно надрывающуюся (это личинки мух они прямо на ней и на нём и на мне господи) от страха — ещё миг, и кобыла, похожая больше на гигантский мухомор, понесла бы их в овраг.

Выяснилось, что силы сокращаться в спазмах у его желудка, оказывается, ещё остались.

— Кабы в край не обезумела! Плуша, но, тише! — кричал Спар, смахивая с себя налипшую дрянь и тяня её за вожжи. — Тихо, девочка! Максим, хватит блевать!