Ученик Истока. Часть I (СИ). Страница 25

Ага бля. Попробуй останови это теперь.

Когда кончились силы, парень упал на сено, сипло дыша, и принялся негнущимися пальцами стряхивать с себя дёргающихся в агонии насекомых. Личинки валились хлопьями с головы и загривка, усыпая подстилку и проваливаясь сквозь прорехи сена на дно телеги, и Макс подумал только о том, чтобы его не вырвало прямо под себя. Хотя и рвать-то уже нечем — всё вышло, как сказал бы тренер, «в первые два захода».

— Что это было? — проорал одичавший от страха кузнец. — Что стряслось?!

— Это я тебя, блять, спросить должен, что стряслось! — провизжал резаной свиньёй Максим, не способный больше ни следить за интонациями, ни фильтровать изрыгаемые из глотки слова. — Ты же здесь, ёбаный рот, дольше живёшь и больше знаешь!

— Не смей на меня орать, шмакодявка!

— Сам не лучше, на дорогу смотри!

— Я не ведаю, что приключилось, ясно тебе?!

— А я и подавно, с-сука!

Они мельком переглянулись, и глаза остались единственными белыми пятнами на их лицах, что не смогла застлать вонючая кровь. Смотрели, тяжело дыша, и не могли поверить, что остались живы. Трясясь и содрогаясь, Макс зарылся руками глубже в подстилку, вспомнил, что именно туда проваливались опарыши, с визгом вырвал ладони из-под верхнего слоя и истерично принялся размазывать тухлятину по щекам, чтобы капли не попали в глаза, потому что одним богам известно, сколько в этой мерзости заразы. Мутило от отвращения, от шока, от боли в животе и горечи во рту, но он рвано раздирал лицо, соскабливая ногтями кровь вместе с собственной кожей.

— Что это было? — прошептал парень, через несколько минут осознав, что это бесполезно, и плетьми уронил руки вдоль тела. — Кто это был?

— Боль дорог, — не особо энергичнее ответил Спар. Когда Плуша успокоилась, ему незачем больше было концентрироваться на деле, он остановил лошадь и перевалился в повозку вслед к своему спутнику. — Падальщики. Первые чудища в твоей жизни. Поздравляю с дюбютом.

— Скорее уж, с потерей девственности, — улыбка Максима больше напоминала оскал, и в ответ на недоумевающий взгляд кузнеца ему пришлось продемонстрировать грязную ладонь. — Смотри, сколько крови.

Они долго смотрели друг на друга.

А потом во весь голос расхохотались.

Говорят, у организма две основные реакции на происходящее с ним травмирующее событие: слёзы и смех. И тем, и другим образом тело пытается сбросить навалившееся напряжение, выплеснуть избыток гормонов и как бы перезапустить свои системы. Хорошо, что оба случайных попутчика оказались одинаково устроены. Они здорово перетрусили и, чего уж там, мысленно готовились к смерти, оба застыли в случившемся нападении с одним на двоих омерзением и желанием как можно скорее очиститься — смыть месиво чужих тел и личинок и забыть эту историю раз и навсегда. Конечно, в последнее верилось с трудом — такое попробуй забыть, — однако оставлять попыток не стоило. Ни Спар, ни Макс понятия не имели, какая сила их спасла и кому за это нужно помолиться, но одно знали наверняка: что бы это ни было, это чудо.

— Так что там насчёт неприятностей-то ты говорил? — Макс вытер выступившие от смеха (или, может, страха) слёзы. — «Остановок больше никаких не делаем», да? «Неприятностей не будет?»

— Иди к чёрту, — отмахнулся Каглспар. — Не мог я проведать, что такое вот стрясётся.

— Часто вообще «такое вот» происходит?

— Достаточно, — подтвердил мужчина мрачно и добавил, кое-как поднявшись на ноги: — Нам надобно съехать к реке. Я в эдаком виде домой не возвращусь.

— Полностью поддерживаю. Потрачу на стирку весь остаток сил.

— Ты как сам-то, подлеток?

— Хреново. Ты?

— Так же.

— Тогда едем к реке, — Макс запрокинул голову на борт телеги и закрыл глаза; в поле зрения всё ещё попадали сверкающие на солнце окровавленные листья кустов по обе стороны от дороги. — Поехали, умоляю тебя.

Каглспар вскарабкался кое-как на скользкие козлы — руки его ещё дрожали, — хлопнул липкими вожжами по мокрой шкуре кобылки, и Плуша с большим удовольствием поспешила покинуть место загадочной бойни, аж землю вскопала ногами. Жара после феерического взрыва тут же спала, теперь им навстречу бил нежный освежающий ветерок, остатки всадников быстро заветрелись, и их смрад слегка притупился, пускай это и стало для Макса слабым утешением — перед глазами ещё стоял образ инфернального длинноногого коня, алчно взиравшего на него и его товарища. Над полями вновь запели птички, сквозь высокие полупрозрачные облака на землю мягко ниспадали золотые солнечные лучи, мерно поскрипывали рессоры — мир выглядел так, словно не случилось всего этого неописуемого ужаса, творившегося, казалось, сто лет без остановки.

Природа не обратила ровным счётом никакого внимания на то, что на её лоне едва не случилось нечто страшное и непоправимое. Никто бы не заметил, как всадники и их кони — вернее, кони и их всадники — растоптали и разорвали бедолаг на куски. Озарение пришло, когда не ждали: для реальности, в которой теперь предстояло выживать Максиму, эти Падальщики были обычным явлением — кузнец же прекрасно понимал, что и как именно нужно им говорить, а значит, где-нибудь кто-нибудь наверняка оставил подсказки.

Следующие полчаса под палящим солнцем оказались не меньшей пыткой, чем эта поганая встреча — гнилая кровь окончательно свернулась, потрескалась и отшелушивалась теперь с мерзким хрустом, стягивая кожу. Насквозь пропотевшие, воняющие страхом, они молча направлялись к какой-то там реке, пока лучи нещадно жарили плечи и затылки. Личинки корчились из-за неподходящих условий обитания, и их медленная гибель стала тем единственным, что по-настоящему Макса порадовало.

Как когда-то радовало наблюдать за тем, как насмерть мучает голубей Стёпа.

Странно, как много в последние несколько дней он думал о покойном. Раньше такого практически не происходило — а если и накатывали воспоминания, парень старался гнать их прочь, а не рассматривать под микроскопом и проживать заново. Брат был фигурой неоднозначной даже в родной семье… Теперь же некому было его осудить. Интересно, существовал ли у Стёпки шанс переродиться вот так в одном из других миров? Случилось ли это? И если да, то удастся ли когда-нибудь его найти? Снова обнять, вдохнуть родной запах, посмеяться от души? Или, что вероятнее, его и правда растворило в небытии, оставив только труп в деревянном ящике…

Мог ли Стёпка переродиться здесь? Мог ли он каким-то образом стать… Захарией, например?

Юноша вздрогнул: он не собирался давать этой слабой надежде ход, даже когда она только-только появилась, но, видно, смертоносный диалог с самой Смертью пошатнул ментальные барьеры — и вот, пожалуйста, он вертит эту надежду, как неразумный ребёнок, рассматривая аргументы и опровергая догадки. Но всё же, если допустить, что в этом мире время течёт иначе… Может ли загадочный чародей оказаться его братом? И не поэтому ли Максим чувствует с ним такую необъяснимо сильную связь? Объяснения Каглспара, конечно, звучали куда правдоподобнее, но парню искренне хотелось верить, что в Эпиркерке его ждёт родственник. Единственный человек, по-настоящему его знавший. Знавший обо всём — и всё равно любивший.

О чём я только думаю, господи боже, — парень попытался закрыть глаза. Спёкшаяся кровь не позволила ему сделать это в полной мере. — Нас едва не сожрали взрывающиеся лошади. Я такими темпами скоро сойду с ума.

Телега слегка накренилась и скатилась по поросшей травой дороге в пролесок. Сразу за нестройным рядом деревьев сверкала гладь воды. Бугристая тропа уже не имела для Макса никакого значения — он вытянул шею, чтобы увидеть реку, и едва не всхлипнул, когда увидал. Выкатили на небольшой низкий берег, поросший травой зеленее, чем изумруд, сгрузились, стряхивая остатки мяса и насекомых, отстегнули от Плуши оглобли и ввели в реку, смыли со шкуры оставшиеся следы недавней мясорубки, отмылись как следует сами, выбросили грязное сено из повозки и выстирали одежду. Холодная вода придала им немного сил и бодрости, но психика безнадёжно утомилась.