Ученик Истока. Часть I (СИ). Страница 15

— А если не ко мне, — поразмыслив, добавил старик, — У нас в Эпфире ещё один Путник живёт, мадам Диллия, травница. Правда, годков-то ей тоже не мало, так что, думаю, и она про странствия забыла…

— Так с чего мне начать?

— С поиска наставника, — безапелляционно ответил он. — Это самое важное. От того, кто тебя учить будет, всё зависит. Найдёшь наставника — и дальше всё спокойно пойдёт, если сам буянить не начнёшь, конечно.

— А потом?

— Потом — с основ. Сначала будешь книги читать — и читать много, и читать только сложные книги. А для этого тебе нужно местный язык выучить.

— Разве я на нём не говорю?

— Говорить-то, Максимка, говоришь, — усмехнулся Михейр. — Да только не возникало у тебя сомнений в том, как это ты так можешь в другом мире людей понимать? Не на русском же они балакают, правда?

— А как тогда?

— Это дар Путника, — многозначительно протянул старик, глотнув из бутылки. — Мы, когда в другие миры научаемся ходить, обретаем возможность на языке Вселенной разговаривать. Это универсальный язык, и все народности его как свой собственный понимают — никакие переводчики не нужны. Каверзные случаи раньше возникали, когда Путники начинали говорить что-то сразу нескольким людям из разных культур. Один слышит на своём языке, другой — на своём, и понять никак не могут, как это так происходит, что тот, кто их не понимает, понимает Путника. Приходилось втолковывать. А у бедняг крыша могла поехать от такой причуды!

— Значит, мы сейчас не на родном языке говорим?

— А чёрт его знает, — пожал плечами Михейр. — Может, и на родном. Мы-то с тобой соотечественники, наш родной-то язык — язык России-матушки. Стало быть, на русском и балакаем. Но окажись тут какой-нибудь англичанин — для него ты на английском бы балакал. Он бы тебе отвечал что-нибудь, а ты бы его понимал, хотя английского в жизни не ведал. Вот такая хитрость. Всё продумано, чтобы мы, когда в других мирах оказываемся, не терялись и не пугались.

— А грамота?

— Тут сложнее, — Михейр тихо рыгнул. — С письменностью тебе придётся повозиться, потому что письменность — это символы, а символы местные тебе неведомы. Так что вот что, Максимка — начни с изучения местного языка. Словарей там себе прикупи, как деньги будут, и засядь. Потому что книги по магии на местном написаны, и тут уж не будет интернета, чтобы перевод попросить, хе-хе!

Начать с грамматики, — отметил про себя парень.

— Что ещё… Ну, работу тебе найти надо, чтобы деньги были на книги магические, — продолжал размышлять Михейр. — Не есть же тебе вечно за счёт этого кузнеца. Он мужик хороший, но у всех есть предел терпения, и содержать Путника вечность он уж точно не станет — да и негоже это. Если бы ты у меня решил остаться, я бы тоже тебе дело дал, чтобы отрабатывать пищу. Продукты-то не бесплатные…

— У меня даже высшего образования нет ещё, кем я в этом мире могу устроиться?

— Да хоть кем! — нетвёрдо воскликнул старик. — Я вот в своё время был как раз переводчиком. На собраниях иностранных подданных присутствовал и повторял как попугай, что услышу, чтобы все другие понимали. Сейчас, правда, не знаю я, насколько это у местных востребовано, но попробовать стоит. Иди куда-нибудь к кадровикам, они тебе подберут дело по способностям. А как заработаешь достаточно — купи первым делом меч. На всякий случай. Хороший купи, вдруг что.

— А зачем он мне?

— Ты пока с местной флорой и фауной не знаком… — Михейр закатал рукав; по всему его предплечью тянулись узловатые белые шрамы. — …но рано или поздно познакомишься. В Паберберде и некоторые растения не прочь тобой закусить, так что держи ухо востро и не теряй бдительности, малец. Худой меч всегда лучше доброго шрама, хе-хе…

— Хорошо, Михейр, спасибо.

— Да, и ещё одно, — старик поставил руку на локоть и поднял вверх указательный палец. — К другим Путникам — особенно к Захарии, если ты к нему поедешь всё-таки — всегда только господин Захария. Господин Путник. Тут не принята фамильярность.

— Спасибо, господин Михейр.

— Молодец, — крякнул тот. — Быстро учишься. Мне бы твоей сообразительности в свои годы…

Он опрокинул бутылку вверх дном и наполовину её прикончил. Взгляд у старика поплыл, лицо покраснело, а веки слегка опухли — товарищ уже, что называется, был готов. В таком состоянии расспросить его можно вообще обо всём, но в голову Максу ничего толкового не приходило. Интересоваться магией, исходя из слов Спара, было ещё пока рано и опасно. О каких-то «геройствах» и речи не шло — Максим и не герой толком. Конечно, неплохо реализовать свой потенциал в этой области, но лезть на рожон он не планировал.

— Наставник сможет обучить меня военному делу?

— Если правильный наставник, то конечно, — довольно протянул Михейр. — Я вот смогу, есть ещё порох в пороховицах. Захария, если вдруг каким-то чудом согласится взять тебя под свою опеку — тоже. Мадам Диллия вот не сможет, она вообще дама миролюбивая… Ты вот к магистру Хаоса на поклон собрался — а ты знаешь про него хоть что-нибудь?

— Знаю, что его не любят, — честно ответил Макс. — Что он однажды вышел из себя и… реки пересыхали, скотина умирала — и всё в таком духе.

— Значит, знаешь только неправильное, — нахмурился Михейр. — Он-то хороший, на самом деле. Просто не понимают его люди, потому что он… странный. В полном смысле этого слова. Вечно в себе был, сколько его помню, молчаливый, серьёзный…, но ответственный. Как-то у него так мозги повёрнуты… не туда, что ли. Иначе он мир видит и людей вокруг, не так, как ты или я. А всем этим историям, мол, что он зло во плоти — не верь. Очень добрый был мальчишка. Очень! А своих-то как защищал, из Триады-то…

Наконец-то, вот оно! Вот о чём действительно можно спросить.

— Расскажете мне об этой Триаде? Я уже несколько раз слышал это слово, но не совсем понимаю, что оно значит.

— Это тройка пострелят моих. Они десятков пять лет назад… в одно время в одном месте появились.

— Какими они были?

Михейр сделал несколько больших глотков.

— Да ничем особенным от других не отличались — дети как дети. Испуганные, потерянные, но добрые ребята. Всё друг дружки держались, как оленята осиротевшие. Их сначала по Дендрием гоняли, как волков — это соседнее королевство, если что, где детки-то «упали», там с Путниками разговор короткий был… на тот момент. Потом кое-как по Паберберду полгода провозили их в каких-то тюках добрые люди, скрывали от стражи чудом. А уж потом только ко мне привезли — голодных, запуганных, нервных. Я как на них посмотрел, так чуть не разрыдался.

И правда, воспоминания тех лет уже смочили старику глаза.

— Взял к себе в ученики, конечно, куда их ещё было девать? Сначала теорию им объяснил, потом к практике перешли — так, в общем-то, всегда делать надо, чтобы чего не вышло нехорошего… Но Захарка уже тогда от них отличался. Они же, детки-то, с полгода почти жили как на пороховой бочке: погони, погони, без конца — сплошная угроза для жизни, куда ни пойди. И ни оторваться, ни отбиться — только прятаться и надеяться, что удастся ещё денёк небо покоптить. Жестокая это жизнь, да и не жизнь даже толком — выживание. Такое кого угодно в зверя превратит, а то дети малые, Максим, дети! Сколько им было-то — Маринке десять, Кольке девять с половиной вроде, да Захарке едва восемь стукнуло. В таком возрасте в песочнице играть надо, на велосипеде с сачком за бабочками гоняться… А они волками по лесам да полям рыскали, в канавах спали, неделями нормально не есть могли, на одной воде дождевой и корешках держались — долго ты на дубовой коре-то протянешь, скажи?

Неприятная вырисовывалась история, тут юноша спорить бы не стал. Представив, как ему самому по прибытию в незнакомый мир приходилось бы вот так вздрагивать от каждого шороха, а потом — вспомнив, с каким радушием приняли его в той же «Звонкой монете», — Макс и вовсе приуныл.

— Жизнь их вынудила повзрослеть, и не сладкая жизнь, — продолжал вспоминать магистр Воздуха. — Маришка долго потом кошмарами мучилась, ни одного мужчину к себе не подпускала на пушечный выстрел — долго я гадал, не сделали ли уж с ней чего… Да как спросишь-то, ребёнок совсем. Боялась каждого куста, каждой тени, как бы я её ни выхаживал — долго, очень долго боялась. Колька — тот в хитрецу пошёл: и подворовывал, и обманывал, и пакостничал по мелочи, да всё исподтишка. И такой уж он ловкий был на выдумку, что даже я диву давался — где только фантазию берёт. Из любой ситуации выворачивался, сухим выходил, даже когда я уверен был, что за хвост его поймал. А Захарка стал серьёзным очень. Вечно сосредоточенный, хмурился много, всё говорил как есть — и попробуй ему что запрети. Самодурства было — на трёх взрослых хватит, никаких авторитетов не признавал, и пока свои шишки не набьёт, хрен к мнению старших прислушается. Они за ним, Марька-то с Колюшей, как ручные ходили, хотя, казалось бы, старшие должны младшего защищать, а не наоборот. И всё к нему с вопросами, мол, Захарыч, как правильно — вот так или вот так?