Ученик Истока. Часть I (СИ). Страница 16

Михейр рассмеялся и хрюкнул.

— «Захарыч», представляешь? Младшего своего Захарычем звали… Хотя их понять можно было, он действительно был именно… Захарыч. С большой такой буквы… — ещё несколько глотков вина исчезло в глотке магистра. — Он им всё объяснял, что знал, а если не знал — то только тогда посылал ко мне. И правильно же объяснял-то, засранец! Добрый мальчонка был, но беспокойный. Дёргался, если кто рядом крикнет — да что там, даже если громко скажет что, — и всегда ходил с оружием… Их же по всему Дендрием травили, Максим, не представляешь, какая охота тогда была на Путников. Это было страшное время, жуткое! Пришельцев из нашего мира как собак последних жгли прямо в домах вместе с семьями, которые их приютили — вообрази себе! А тут сразу трое, да ещё дети совсем, ничего не умеют — все думали, что это хорошая добыча, лёгкая, прибыльная. Тогда наёмники за головы Путников такие деньги колотили, такой был бизнес — наши девяностые отдыхают. Хорошо, что сейчас такого нет, хорошо… Хотя в некоторых глубинках, от цивилизации далёких, нас ещё в пищу-то употребляют, будь уверен. Так что с тракта советую не сворачивать, Максимка. На тракте умные люди живут, прогрессивные, а вот дальше — там темень тёмная.

Чем больше Максим слушал, тем меньше понимал. Конечно, кое-что на свои места вставало, но основная мысль, которая у пьяного Михейра растекалась, не зная берегов, охватывала слишком большой пласт информации, чтобы успеть его осмыслить.

— Ты слушаешь ещё? — трясущимся голосом поинтересовался старик.

— Да, конечно, — кивнул Макс. — Так что с Триадой-то? Они чем-то известны, надо думать?

— Как же — известны, разумеется. И талантом, и деяниями. Захарка, ещё когда до меня не добрался, научился касанием руки вещи поджигать. Представляешь? Без теории, без наставника! А это, я тебе скажу, сильный дар должен быть, чтобы без теории-то, на одних только воле да страхе такому научиться. Когда они от облав сбегали, пару-то раз точно спасались только по той причине, что он вот так вот умел, иначе не добрались до безопасности да так и сгинули где-нибудь…

Он рвано вздохнул, сдерживая слёзы.

— Хорошие мои, такие добрые были, как оленята друг к другу жались всё время… Но Марька-то потом долго говорила, что ей кошмары снятся, будто Захар её заживо жжёт. Я ей пытался объяснить, конечно, мол, Мариночка, солнышко моё, глупости всё это, он тебя в жизни не обидит, он тебя любит. И она это знала, конечно, не могла не знать, и тоже его любила очень… Но спать с ним в одной комнате не могла, кошмары совсем замучили… И Коленька тоже говорил, будто ему снятся ужасы всякие, где Захар с огнём шалит. Так и пришлось их в другую комнату отселить. Представляешь, какая у него силища была? Я-то сразу понял, что это не дети просто так боятся, что это сила его во сне из-под контроля выходит и на мозги им капает. Сразу понял. Да только… Что уж там сделать-то было? Не убеждать же их, что это они неправы, когда им страшно…

Да и никак такое не объяснить маленькому ребёнку, — мысленно согласился Макс.

— Когда они подрастать начали, у него это сильнее проявлялось, почти с каждым днём сильнее. Встанет он с кроватки-то, оденется, а в глазах пламя полыхает со сна. Пару раз, помню, спускался он во двор на тренировку, а волосы опалены. Я ему пытался объяснить, что это просто сны — ему же всё время снилось, как на них охотятся головорезы, как он им глаза выжигает… Он поэтому-то, наверное, и ходил такой сосредоточенный: сам боялся, что из себя выйдет и дел натворит. Пытался сдерживаться, все чувства свои закрыл, чтобы только не сорваться на кого-нибудь и непоправимого не наделать. Сложно им было, бедным, ох сложно… Попасть в чужой мир в таком юном возрасте, стать объектами охоты, прятаться ото всех, не доверять никому… Такие они были дружные, Максимка, не представляешь. Кто-нибудь что-нибудь не так сделает — все вместе признаются и вместе наказание отрабатывают. Вместе, говорят, веселее. Такие дружные… Помочь ему пытались, но куда им помочь-то ему? Захарка сам был как факел — и для них путеводной звездой, и по магии пламенем управлял, а пламя-то очень неспокойная стихия, в ней такой самоконтроль должен быть! Он же буквально горел у меня на глазах, истлевал день за днём!

Глаза рассказчика заблестели. Растроганное воспоминаниями пьяное сердце готово было расплакаться. Пьянел он непозволительно быстро — видимо, не просыхал со вчерашнего вечера. А может, и того дольше. Но, как бы то ни было, говорил ещё членораздельно, а значит, сохранялась возможность слушать.

— Мариночка под моим руководством мысли читать обучилась быстро, — продолжал рассказчик. — Я поразмыслил, что, может быть, если она этому научится и будет окружающих-то проверять, может, поймёт, что не каждый встречный человек её на суку вздёрнуть хочет. Откроется миру. И так и вышло — правда, не сразу. Она к этому ремеслу способная оказалась: так в мозги вгрызалась, что всю подноготную выскабливала, вплоть до самых ранних детских воспоминаний, о который человек и сам помнить не мог. Удивительный талант — но, признаюсь, страшновато мне стало, когда развился он до такой степени. Из-за страха много кто ума лишается и может бед натворить неосознанно, а Маришка долго боялась миру довериться, лет до шестнадцати, думаю. Слава богу, что обошлось — она всегда была разумная. Сейчас вроде как колдуньей в Эпиркерке трудится — а большего я не знаю.

Снова в его руке появилась бутылка.

— Вот Колька — этот был страте-е-ег. Не зря у него мозги работали как швейцарские часы, пока они по Дендрием бегали: он и падок был на схемы разные, и изобретал, и чего только не вытворял, на какие только ухищрения не шёл! Военное ремесло его больно интересовало: все книги по тактике ведения боя перечитал, с детства мечтал стать полководцем великим — магия ему не так была интересна, как Маринке с Захаркой. Но каков он сейчас — герой Эпиршира, как есть герой! Самому королю служит, генерал всех армий нашего королевства.

Михейр тяжело и рвано вздохнул, словно каждое слово давалось ему с неописуемым трудом.

— Сильными выросли, всех троих сильными вырастил. Коля — верховный генерал, правая рука Его Величества, считай. Марина усадьбу себе отгрохала в половину города — знамо дело, не просто так свой хлеб ест, где бы ни работала. Ближе, чем эти двое, у короля сейчас никого, наверное, нет — даже сын его, Айгольд, не так с отцом дружен, как мои ребятки. Захарка вот от них отделился только, но они и сейчас дружат, я уверен. Не бывает так, чтобы такая дружба разрушилась… Не может такого быть!

Магистр прикрыл ладонью лицо, и до Макса дошло вдруг, что старик говорит с таким жаром, потому что сам не верит в то, что говорит. Судя по его поведению, не так уж и хорошо дружат с Захарией другие двое членов Триады.

— Я тебе вот что скажу, Максимка, — отняв ладонь от лица, сказал старик. — Если друзей таких найдёшь, что за тобой на край света пойдут, никогда их не теряй. Держись за них со всей силы, потому что они и есть сила твоя настоящая. Захарка — хороший мальчик, замечательный, добрый, всем помогал всегда — а всё потерял, всех от себя разогнал, каждого против себя настроил. Теперь хорошего слова о нём добиться можно только от тех, кто его боится, да от тех, кто с ним уже долгие годы знается, кого он подпустил к себе раньше и уже не смог отпугнуть. Нельзя так жить, чтобы над твоим камнем могильным никто слова доброго не сказал, Максимка, нельзя!

И почему-то показалось в этот момент парню, что эти слова — и не слова пьянчуги даже, а будто бы предсказание, приказ, распоряжение на будущие события. Которые, чувствовал он, непременно произойдут. От этого осознания ему стало холодно.

— Ты тоже хороший мальчик, Максим, добрый, — сказал Михейр. — Вижу, что добрый. Ты ещё пока боишься, но это нормально — все боятся. Главное в свой страх с головой не нырнуть. Не дать ему тобой управлять. Захар очень сильный, очень — но боится, что людям навредит, до дрожи. Всё время, что он со мной тут прожил, боялся — и сейчас наверняка продолжает, потому-то и отворачивается ото всех, гонит от себя как можно дальше. Я, дурак старый, в этом виноват. Я ему сказал, чтобы он глаз не смыкал и не расслаблялся ни на миг, потому что сила в нём большая — и такая же опасная. Он меня, глупого, послушал, да слишком сильно послушал, видать — и теперь один совсем, а так жить нельзя, точно нельзя. Я сам один живу, потому что боялся, я знаю, о чём говорю. А ты, Максимка, не бойся. Ни его ошибок не повторяй, ни моих. Когда станешь сильным — а ты станешь, все становятся, если доживают, — живи с умом, но смело. В нас, Путниках, великий дар заложен — мы ни одним миром ограничиться не можем, настолько этот дар велик и сложен. Поэтому береги его и развивай.