Леона. На рубеже иных миров (СИ). Страница 20

— Не мели ерунды, девка, — шлепнула себя по бедру Любомира, — неудобное положение, этож надо было выдумать-то. Та Словцен-то и рад радехонек будет тебе свою комнату уступить, небось опять допоздна языками чесать будете.

— Матушка права, Леона. Не говори глупостей. Останешься у нас, — запихивая в рот булку, уверенно сказал Словцен, — а я могу и без кровати, вон наверху в нашей обеденной тюфяк соломенный себе кину. Мам, налей квасу, мы пока шли упрелись все. Солнце печет сегодня, аж жуть.

Леоне все же было неловко. Сама ведь опоздала, пусть и не по своей вине, но все же. Спорить было бы неправильно, ведь они искренни в своей доброй заботе. Зачем обижать радушную семью? Да и чего уж греха таить, ей несомненно было очень приятно. Она всегда чувствовала себя тут как дома. Ее здесь любили и всегда заботились, словно о родной. И все же ей совершенно не хотелось никого стеснять и чувствовать неловкость, поэтому она озвучила еще одну мысль:

— А может я просто на сеновале пока переночую, а как освободится одна из комнат, перееду, — предложила она, запивая булку кисло-сладким квасом.

— Нет уж Леонка, живи себе спокойно у Словцена. Чевой тебе на сеновале-то делать. Да и на этаже с комнатами для приезжих тоже нечаво. Тут люд заезжий. Разные бывают гости-то. Нет уж, с нами будешь жить, под присмотром шоб была. Ты уже не дитя малое, а девка красивая. Да и время щас такое, шо людей много собралося, не выйдет у нас за тобой хорошенько приглядывать, как обычно-то. Все, хватит разглагольствовать, все уже решили. — Сказала хозяйка двора, отламывая от пушистой сдобы еще один кусочек и сурово глядя на девушку. Своих дочерей у них с Изъяславом не было, и Леону они любили почти как родную, потому и заботились, от того и переживали.

— Спасибо вам, — Леона тепло и благодарно обняла Любомиру и улыбнулась Словцену.

— Ох, девчушечка моя, — женщина ласкова прижала к себе девочку, — нашла за шо благодарить-то. — Усмехнулась Любомира. — Ну все-все, держите да топайте отседова, там коняка уже устал небось ждать, когда его обиходют-то. — Любомира протянула им еще по куску сладкой булки, и они, на ходу засунув ее в рот, направились во двор. — И кликните Павлошку! Пущай сбегает до тех, с кем ты сговорилась, да скажет, шоб не ждали, да, что ты у нас останешься, — донеслось до них, когда они уже были в дверях.

Рассудив, что у конюха сейчас и без нее много забот, а мальчишка-помощник уже убежал по их просьбе на площадь, Леона решила сама позаботиться о своем копытном друге и, забрав Флокса с коновязи, направилась в конюшню. Словцен же, сказавшись пока свободным, остался помогать. Леона с радостью приняла предложенную помощь, и друзья, ни на секунду не замолкая и весело дурачась, вместе расседлали, почистили и напоили уставшего коня.

Когда Флокс, наконец-то вдоволь напившийся и отмытый от дорожной пыли, довольно жевал свежую копну разнотравья в выделенном для него деннике, друзья направились в дом, чтобы занести наверх оставленные на кухне седельные сумки. Едва за другом закрылась дверь, а девушка собралась упасть в долгожданную кровать, чтобы отдохнуть, в комнату постучала Любомира.

— Леонка, я тама баньку нашу затопила. Ты с дороги-то обмыться небось хочешь. Так беги, пока не остыло-то.

— Ох, Тетушка! Спасибо огромное! Я мигом! — Обрадованно ответила Леона, шустро начав собирать нужные для помывки вещи и, счастливо предвкушая, как легко будет дышаться коже после трех дней пути.

Не прошло и четверти часа, как она уже с блаженством снимала в теплом предбаннике походные сапоги и запыленные, пропотевшие штаны с рубахой. Первым делом она зашла в теплую помывочную, замочила в лохани грязную одежду в со щелоком, собрала волосы под валянную банную треуголку и, набрав в ковш горячей воды, быстренько обмылась, снимая первую грязь и разогревая тело, чтобы не перегореть в горячей баньке. И лишь затем зашла в натопленную парную, где ее тут же приятно обдало целебным жаром. Отряхнувшись от стекающих капель, она села на застеленную простынею среднюю лавку и, с наслаждением вытянув ноги, глубоко вдохнула разгорячённый ароматный воздух, блаженно прикрыв глаза. Терпко пахло деревом и еловым духом. «Эх, сейчас бы попарил кто» — с легким сожалением подумала девушка.

Хорошенько прогревшись и пропотев, Леона вернулась в помывочную, снова облилась теплой водой из бадьи, и взяв мочало[1], докрасна растерлась, снимая дорожную грязь. И все же не удержалась — вернулась еще разок в парную, а после быстро выбежала из нее и с уханьем облилась ледяной водой из бочки. «Как хор-рошо-то!».

Из бани девушка возвращалась чистая, раскрасневшаяся и счастливая. Пока дорожная одежда сохла, Леона оделась в чистую нижнюю рубаху и единственный взятый с собой сарафан, оставив запасные штаны дальше лежать в сумке. Незачем лишний раз ходить по деревне одетой словно мужик и тревожить чужие умы, тем более в знакомом месте, где тебя знают.

Когда на село опустились сумерки, а поток приезжих стал иссякать, семья дворничих собралась за большим столом на хозяйском этаже. Среди них была и Леона.

Во главе стола сидел Изъяслав — отец этого дружного семейства. Это был светловолосый высокий полный мужчина с румяным круглым лицом, голубыми смеющимися глазами и добродушной улыбкой, прячущейся в его густой бороде, с рыжеватым отливом. Подле него, по правую руку, сидел Тихомир — их старший сын — спокойный и рассудительный молодой человек, очень походивший чертами лица на своего отца, но в отличии от родителя, раздобреть он еще не успел, и как и его брат Словцен, был худ и жилист. Ввиду своей молодости, он еще не обзавелся на лице густой растительностью и носил короткую жиденькую бородку. Этой весной молодой человек отпраздновал свой двадцать первый день рождения.Место рядом с ним пустовало.

Оба мужчины, как и Словцен, были высокими и светловолосыми, но не обладали бледными веснушками, украшавшими лицо младшего сына, которые достались ему от матери, вместе с правильными чертами лица и красиво очерченными губами. Словцен умудрился взять от обоих родителей все самое лучшее и был весьма привлекательным голубоглазым юношей, от которого не у одной девицы уже щемило в груди. Но сам он, как ни странно то было, ни к кому еще не сватался, и вообще, будто и не шибко интересовался бабами. Хотя Тихомир в его возрасте уже отправлял сватов к красивой чернобровой девице с густыми смоляными волосами, дочке местного кузнеца, на которой в прошлом году и женился.

Леона расположилась рядом со Словценом, по правую руку от Любомиры.

Мужчины ее встретили как всегда радушно и, осыпав любезностями, стали расспрашивать, как поживает Ружена, все ли у нее справно, как здоровице, да не нужна ли ей какая помощь. Леона отблагодарила щедрых на комплименты мужчин и успокоила их тем, что наставница ее в добром здравии, в помощи, вроде как, не нуждается, и все у нее идет справно да своим чередом. По весне как раз продали вороную кобылку, ту самую, что приходится Флоксу матерью, да на вырученные деньги Ружена подумывает прикупить коровку или порсят.

— Тихомир, а где Беляна? — спросила Леона, когда собравшиеся вдоволь утолили свое любопытство, а обмен любезностями и новостями был окончен.

— А я ее к сродичам еешным сегодня отвел. К тятьке с мамкой. Она разродилась в начале травня[2], так ей зело тяжко пока самой-то, а я и помочь сейчас толком не смогу. Сама видела сколько народу приехало, работы много, — ответил Тихомир, накладывая себе вареную картошку и, хорошенько посыпая ее, рубленным укропом. — Тебе положить?

— Да, давай, — благодарно согласилась Леона, протягивая ему свою тарелку.

— Да и правильно, нечего ей тута делать-то с дитем новорожденным, когда тут такая толпа народу. Ей щас отдыхать надобно, силы набираться, да дите в спокойствии кормить. Мы то ей щас помогать не могем, — посетовал Изъяслав. — Леонка, передай перепелок, будь добра.

— А я ей сразу говорила, шоб к родичам своим пока шла, неча тут с крохой таким делать. Тут у нас хто только не захаживает ведь. А щас вона и вовсе, седьмицу целую будет не протолкнуться. Люд-то разный небось бывает. А она уперлась и все тут, хочу, говорит, с Тихомиром рядом быть, — всплеснула руками Любомира с возмущением качнув головой, и подложила Леоне еще картошечки. Ей всегда казалось, что девочка не доедает, — ешь-ешь давай, вон как исхудала-то.