Вишневый сад для изгнанной жены дракона (СИ). Страница 4

Я стояла среди переплетённых сухих ветвей, разглядывая остатки того, что когда-то было гордостью поместья. Вишнёвые деревья выглядели мёртвыми — изломанные сучья, иссохшая кора, корни, обвитые сорняками. Земля под ними была твёрдой, как камень. Глядя на это, я чувствовала, как что-то внутри меня сжимается. Мои потуги в первый день едва ли принесли плоды.

Мать любила этот сад. Говорила, что деревья — это символ семьи: если их холить и лелеять, они будут плодоносить, если забыть — зачахнут. И сейчас сад напоминал мне о том, что наша семья умерла. Осталась только я, последняя, сломанная ветка, выброшенная в грязь.

— Нужно правильно обрезать сухие ветви, — сказал Томас, старший из рабочих. — Дать земле воздух. Потом удобрить. Но это займёт время.

— Время у меня есть, — тихо отозвалась на это.

Я взяла секатор, вжала его в ладонь. Холодная сталь обожгла пальцы. Подошла к первому дереву и вздохнула. Оно было старое, иссушенное, с перекрученными сучьями, словно в мучении пытавшееся дотянуться до солнца. Я подняла руку, сжала ручку секатора — ветка хрустнула, упала в траву. Затем другая, третья. Работала методично, но внутри всё переворачивалось. Казалось, я режу не дерево, а саму себя. Обрезаю прошлое, детские воспоминания, последние следы родительской любви.

Я сделала очередной срез, и в этот миг замерла. На месте среза, там, где ещё секунду назад была сухая ветка, появилась крошечная зелёная точка. Росток.

Моргнула, думая, что это усталость или игра света. Но росток был настоящим. Он пробился сквозь древесину, словно отзываясь на мой срез.

Я сделала шаг назад, сдавленно дыша. Это невозможно. Никто, кроме меня не заметил. И это, наверное, к лучшему? Вдруг, скажут, что так и было и мне это все просто привиделось? Я продолжила работать, но теперь руки дрожали.

В груди поселилось странное чувство. Словно я пропустила нечто важное. Ощущение, знакомое, но давно забытое.

Ночью, лёжа на грубой постели, я прижала ладонь к животу. Тело ломило от усталости, мышцы ныло, как будто я сражалась весь день без передышки. Но самое тяжёлое было не это. Внутри поселилась странная тяжесть — нечто большее, чем просто изнеможение. Меня бросало то в жар, то в холод. Сердце билось слишком быстро, а затем замедлялось, словно пытаясь прислушаться к чему-то незримому.

Закрыла глаза, дрожа от страха, но с новой, глухой решимостью. Завтра я должна понять, что происходит. Должна узнать правду. Мне было плохо. Усталость, тошнота, тяжесть внизу живота. Я списывала всё на работу, на стресс, на недоедание, но что-то внутри не давало мне покоя.

В голове всплыло воспоминание — ночь в замке. Боль, жар, кровь. Они сказали, что я потеряла ребёнка. Но если так… почему я чувствую это сейчас? Почему иногда мне кажется, что внутри меня ещё что-то живёт?

Утром я продолжила работу. Рабочие занимались починкой дома и прочих строений, Гаррет уехал, и я снова стояла в саду. Вчерашний росток был на месте. Он выглядел сильнее. Я не знала, что это значило, поэтому и не хотела говорить об этом никому. По крайней мере, пока не разберусь сама.

Вечером, когда рабочие уехали, а Гаррет остался, чтобы помочь мне с ужином, я почувствовала, как что-то щемит в груди. Это была не только усталость. Это было что-то другое.

Я сидела у восстановленного и прочищенного камина, рассеянно перебирая пальцами грубую ткань подола своего платья. Пламя потрескивало, отражаясь в тёмных глазах Гаррета. Мы ели молча, но я чувствовала, что он наблюдает за мной. Он всегда замечал, когда со мной что-то было не так. Наверное, поэтому я и решилась заговорить.

— Гаррет, — сказала я тихо, не поднимая взгляда. — Я… я чувствую, что что-то не так. Что-то внутри меня.

Он не ответил сразу. Только положил ложку на деревянную тарелку, сложил руки и внимательно посмотрел на меня. Этот взгляд был глубоким, старческим, полным понимания.

— Что ты имеешь в виду, девочка? — его голос был низким, почти ласковым.

Я сжала кулаки на коленях, а затем медленно, словно через силу, положила ладонь на живот. Движение было почти бессознательным. Воздух вдруг стал тяжёлым, словно натянутый канат.

— Я… я думаю, что ребёнок… что он всё ещё там, — голос сорвался на шёпот, почти на испуганный выдох.

Гаррет не шевельнулся. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но я видела, как он напрягся. Он не пытался спорить, не сказал, что это невозможно. Просто смотрел. А затем медленно заговорил:

— Ты уверена?

Я покачала головой, сжав пальцы на ткани юбки. Она была грубой, натершей мне кожу за день работы в саду, но сейчас это казалось неважным. Важным было только то, что я чувствовала.

— Нет. Но я чувствую… что-то. Иногда это просто слабость, иногда… будто внутри есть жизнь, — я сглотнула. — Но ведь это невозможно, да? Я же… потеряла его.

Гаррет вздохнул и наклонился чуть ближе. Тепло от огня коснулось его лица, подчеркивая глубокие морщины, рассказывающие о годах пережитых невзгод.

— Завтра я привезу тебе кое-кого. Кто сможет помочь разобраться, — в его голосе не было сомнений.

Только твёрдое, непоколебимое обещание.

Утро выдалось холодным, несмотря на наступившую весну. Я стояла у окна, грея ладони о чашку с горячим травяным отваром, и смотрела, как солнце медленно поднимается над горизонтом.

Сегодня должен был приехать Гаррет. Он сказал, что привезёт с собой человека, который сможет помочь, но я не знала, стоит ли мне этого бояться или надеяться. Я не привыкла ждать хороших новостей — последние месяцы доказали мне, что жизнь скорее отнимет, чем подарит. И всё же ловила себя на том, что считаю минуты, прислушиваясь к каждому звуку за окнами.

Мои пальцы непроизвольно скользнули к животу. Страх смешивался с надеждой. Если старуха скажет, что я ошибалась, что ничего нет… Сможет ли моя душа пережить ещё одну потерю?

А если всё правда? Если жизнь, которую я считала потерянной, всё ещё теплится во мне?

Стук копыт заставил меня встрепенуться. Я поставила чашку на подоконник и вышла на крыльцо. Гаррет спрыгнул с лошади, а следом за ним из телеги, закутанная в тёмный плащ, медленно выбралась старуха.

Она была невысокой, сутулой, с цепким взглядом, который сразу же впился в меня. Лицо её, испещренное морщинами, выглядело так, будто ей довелось видеть больше, чем большинству людей в этой империи. Голову покрывал выцветший платок, а из-под него выбивались пряди седых волос.

Она напоминала мне тех старух, что сидят на крыльце в любой деревне, щурясь на солнце и бормоча что-то под нос. Но в её глазах, в том, как она держалась, скрывалась далеко не старческая сила и мудрость.

— Значит, ты и есть девонька, которую погнали взашей из дворца, — проговорила она хрипловато, не сводя с меня пристального взгляда. — Айрис, да?

Я кивнула. Видимо, Гаррет сказал ей мое имя заранее.

— А вы…

— Зови меня бабка Эдвина и не смей мне «выкать», не на дворцовом приеме, — она громко шмыгнула носом и покосилась на Гаррета. — Ну, чё стоишь? Веди в дом, а то на ветру все кости промерзнут.

Гаррет лишь усмехнулся и махнул мне рукой, мол, не перечь.

Я провела их в гостиную, одну из первых комнат, которые удалось привести в порядок и в которой я ночевала. Здесь больше не было запустения: полы вымыты, камин разожжён, старый стол прикрыт чистой тканью, на полках аккуратно сложены редкие уцелевшие вещи. Дом всё ещё казался пустым, но уже начинал напоминать настоящий.

— Хорошо у тебя тут, уютно, — пробормотала Эдвина, усаживаясь в кресло, которое Гаррет пододвинул к камину. — Теперь давай, девонька, ближе подойди. Гляну, что с тобой.

Пусть внутренне я и колебалась, но подчинилась.

Она взяла мои руки в свои, тёплые, мозолистые, с ногтями, за которыми застряла земля. Закрыла глаза, чуть склонив голову набок, словно прислушиваясь. В комнате повисла тишина. Только огонь потрескивал в камине.

Потом её морщинистое лицо исказила ухмылка.