Воин-Врач II (СИ). Страница 23

— Господь сподобил меня многим чудесам, монах. Меня и моих воинов, — Чародей повёл рукой в сторону факелов, будто отшатнувшихся от его ладони.

А латинянина затрясло ещё сильнее. В тени, за пляшущим огнём, показались головы ближников русского вождя: того обычного, похожего на здешних идолов, вытесанных из дерева, и второго, чьё лицо было будто сшито на скорую руку из кусков других лиц. Показались и мечи их, в которых дьявольское пламя отражалось невероятно ярко. И больше ничего. Из мрака смотрели на монаха только головы и мечи. Тел, рук и ног у демонов не было.

— И все мы скорбим над безумцами и обманутыми, что решат бросить нам вызов. Поверь мне, монах: битва с нами — последнее, что ты хотел бы увидеть прежде, чем отправиться в ад…

Сильвестр был не в силах ни кивнуть, ни даже моргнуть в знак согласия.

— Вы можете жить в мире, монах. А можете не жить. Выбор за вами, — скорбно произнёс Чародей и резко махнул рукой.

Во мраке вспыхнуло яркое облако, ослепив вытаращившего глаза брата Сильвестра. Мы с Немым и Варом наоборот зажмурились, зная, чего ждать. И вышли из темницы бесшумно, по волчьи, подхватив плащи, не дожидаясь, пока проморгается от пороховой вспышки латинянин. И услышали из-за двери его судорожные истовые молитвы, прерываемые рыданиями.

К ужину едва не опоздали, задержавшись с Фомой и Свеном, которые пытали меня, выуживая неизвестно из каких глубин памяти все крохи и обрывки знаний о металлургии. Оставалось надеяться, что они из этого смогут извлечь какую-то пользу. И, судя по их горящим глазам, надеяться вполне обоснованно.

Рогволд сидел на коленях у отца Ивана вполне смирно, что бывало с ним крайне редко. Патриарх Всея Руси играл с княжичем в «Киса-брысь», то поглаживая, то легко шлёпая маленькую ладошку. Волька смеялся от всей души, когда успевал отдёрнуть руку. Дарёнка наблюдала за их игрой с таким счастливым лицом, что князь аж залюбовался.

Отужинав и отпустив женщин и детей, включая старших, остались с Гнатом и советниками, в число которых теперь входил и Иван, светлый старец с тёмным прошлым. С Яром и Ставром они беседовали на равных, можно сказать, тепло и со взаимным уважением.

— Не знаю уж, что вы сделали тут с этим бедолагой, но он прямиком с княжьего двора прибежал во храм, разыскал там меня и слёзно умолил об исповеди, — сообщил патриарх.

— Как-то быстро отдулся, — недоверчиво буркнул Рысь, покосившись на окно. — Такому, как по мне, только в смертных грехах исповедоваться дня три без передышки.

— На себя посмотри, — беззлобно поддел его Ставр.

— Наверное, только за последний месяц выдал, хитрец латинский. Перед отправкой-то к нам его наверняка папа римский наставлял, отпустил все грехи предыдущие, да на будущее запасец «отмолил» изрядный, — предположил дедко Яр.

— Если бы… — вздохнул, опустив глаза, Иван.

— Ты, отче, тайну исповеди свято блюди, — сказал князь задумчиво. — Слышал я, что кающегося сам Бог в лице пастыря выслушивает. А Богу не с руки сплетни разносить.

— Верно говоришь, княже. Но сказано в поучениях иереям, что услышанным на исповеди священник может воспользоваться для того, чтобы составлять свои проповеди, сообразно потребностям и нуждам паствы его, — размеренно и внятно, будто читая те самые поучения вслух, ответил патриарх. И посмотрел на Всеслава. — Чувствую я нужду в вас, дети мои, нужду острую в проповеди.

— Точно! И потребности! Острые, ага! — едва ли не хором, перебивая друг друга, среагировали тут же самые старшие из «детей»: сивый медведь Яр и Ставр, верхняя половина от лютого волка.

— Так внемлите же с почтением притче о том, что бывает, когда развращает человека власть и богатство. В одной дальней стране жил один юноша, и звали его Ансельмо…

В ходе проповеди Гнат ругался сквозь зубы, сжимая кулаки. Юрий хмурился, то грустно, а то и откровенно зло. Ветеран-инвалид совмещал оба этих варианта, а по завершении притчи подвёл ей итог собственной, более краткой. Без единого почти цензурного слова. А мы с князем, гоняя желваки по скулам, думали о том, что план наш исходный теперь можно смело расширять и углублять. В силу вновь открывшихся обстоятельств, нам появилось, о чём вдумчиво и вполне аргументированно побеседовать с властителями и народами нескольких стран и племён Восточной Европы.

— Полезная притча вышла, отче. Поучительная, — начал Всеслав, не обращая внимание на Ставра, что время от времени ещё взрывался грубой, но уже не такой громкой бранью — остывал, хоть и медленно. — Она, мыслю, и тебе нужной оказалась. Тяжко, поди, столько дряни внутри себя одного хранить.

— Верно сказал, княже. Как камень с души снял. И, чую, не зря. Пока эти лаялись, — кивнул он на нетопырей, — ты, по глазам судя, мыслил, как из узнанного пользу извлечь.

— Есть такое, Иван. Нам — пользу, супостатам — вред. Не дело, когда Божьим именем да словом такое творится. А, раз нет у Него других рук, кроме наших, то нам и начинать, — согласился князь. И коротко пересказал патриарху историю допроса и финальной обработки задержанного Джакомо Бондини. Который, если я правильно понял толкования Ива́новой притчи, был теперь немножко и наш агент тоже. Похоже, перевербовали мы шпиона случайно, в запале. Не рассчитали глубин воздействия на здешнюю, не избалованную чудесами и спецэффектами, психику.

Ранним утром, сквозь непроглядную тьму, не нарушаемую здесь ни светом из окон многоэтажек, ни фонарями, ни огнями реклам, до меня, привычно наблюдавшего за подворьем с крыши терема, донеслись радостные крики. Возвращения наших «болгарских» десятков ждали со дня на день. Гнат места себе не находил и, будь его воля, сидел бы сутки напролёт на причалах, дожидаясь возвращения первой русской команды нелегальной разведки с победой и вестями. А так вынужден был разрываться между князем, мастерскими, докладами осведомителей и полевой работой в городе. И на любой звук от ворот либо срывался к окну, либо поворачивался едва ли не прыжком, если был на дворе. Видимо, дождался наконец-то. Меня привычно закружило и втянуло в тело князя, который поднялся беззвучно, не потревожив жену и сына, и вышел из ложницы.

Живыми вернулись все. Ранены были трое, но у двоих всё заросло на обратном пути, а одного, того самого Корбута, что получил из Всеславовых рук наградной меч, сразу оттащили в баню, где я обработал и зашил глубокую, но несложную рану бедра. Обширного нагноения не было, и мы с князем очень рассчитывали, что чудодейственные порошки и отвары не допустят заражения.

За этой суетой было не до заслушивания докладов. А как разобрались с первоочередным — со спасением жизни и здоровья — переместились, отмывшись, в большую гридницу, где место за столом нашлось каждому из двух десятков диверсантов. Гнат, пока все степенно ели и поочерёдно уважительно благодарили Богов, князя и воеводу за защиту, помощь да науку, начал аж ногой по полу колотить на нервной почве, будто не Рысью был, а зайцем. Но вот, соблюдя все древние ритуалы, приступили и к отчёту о проведённой операции. Докладывал Корбут, на правах старшего, награждённого и раненого.

До точки добрались без проблем, латгалы проводили до укромной неприметной бухточки, откуда в ночь вышел большой струг с опытным кормчим и командой. Нашлась похожая бухта и в шведских водах, одинаково невидимая ни с моря, ни со скал. Парни с нужным опытом предположили, что такие хитрые отнорки мореходы использовали для контрабанды. И для пиратства они тоже вполне подходили. И князь пометил в памяти, что корабелов ладожских надо бы непременно щедро наградить, и про места такие удачные выспросить подробнее.

На торгу появление ватаги «южан» запомнилось, как и было запланировано. Над этим думали особо внимательно. Северяне верили в знаки, в приметы, чтили, как бы не изгалялась католическая церковь, старые идеалы: отвагу, храбрость и честь. И удачу. Поэтому, когда заблестело что-то по краю небосвода над заливом, а с берега донеслись крики сторожей, полгорода ринулось к причалам. На воде ещё что-то полыхало, когда на камни полезли из ледяной воды, отплёвываясь и явно не с молитвой на устах, какие-то боевого вида ребята. Они умело и от всей души ругались на пяти языках, это из тех, что поняли и узнали в «группе встречающих». Следуя древнему правилу моряков — «человек за бортом» — двадцать матерившихся воинов, а сомнений в том, что опоясанные мечами мужчины могут быть кем-то ещё, не возникло, оттащили в ближайшую корчму, называемую странным словом «хёрг». Там спасённых угостили рыбой и пивом. Потом и сами они, растеребив мокрые кожаные шнурки на кошелях, отдарились за спасение и гостеприимство. Неоднократно.