Воин-Врач II (СИ). Страница 21

— Да? Ну, может быть, — милостиво разрешил Всеслав. — Вот прятки мне больше по душе. У меня на днях, веришь ли, митрополит один так спрятался — не найдёшь. Ромеи, говорят, целый Вселенский собор собирали, искать хотели. Как Диоген, с факелом. Не, не Роман Диоген, император Византии, а тот, другой, который Синопский. Который ещё, говорят, в бочке жил и днём с огнём по улицам бегал.

Речь князя лилась мягко и вольно, как у общительного и радушного хозяина дома, что развлекает гостей лёгкой и непринуждённой беседой. Только гость был всего один и на непринуждённого походил откровенно слабо.

— Я понял, о ком ты, — с плохо, но скрытой неприязнью заметил брат Сильвестр.

— Ну вот и замечательно! Приятно временами поговорить с умным и образованным человеком. А временами и неприятно бывает, и мне, и человеку тому. Сложный я собеседник, — вздохнув с почти искренней грустью, сделал князь печальное лицо.

— Расстраивают глупцы? Не с кем по душам поговорить? — о, как стойку сразу сделал. Профи, точно. Того и гляди в друзья набиваться начнёт. Видали мы таких вербовщиков бойких.

— И не говори! — с повышенным воодушевлением подхватил Всеслав. — Говоришь им одно и то же, а всё бестолку! Упрутся рогом, бугаи негибкие, хоть кол им на голове теши. Приходится тесать, что ж делать, — сокрушённо вздохнул князь. А монаха передёрнуло.

— А потом ещё вопят: тира-а-ан! Де-е-еспот! Колду-у-ун!

Последнее слово Всеслав выдал с подвывом. Вроде шуточно, но передёрнуло теперь не только гостя.

— Тут давеча от помянутого только что Романа Диогена народ приезжал. Да богато так, все причалы подарками заставили, не пройти! Неделю беседовали, может, и побольше. Они вина своего виноградного привезли — море. День-другой вполне и не упомнить могу, — заливал Чародей едва ли не заговорщическим тоном, каким с самыми близкими друзьями обсуждают вещи, которые с родными и упоминать-то нельзя. Судя по блеску глаз монаха, он клюнул сразу на оба крючка: и на вымышленное ромейское посольство, и на бражничество-пьянство русского вождя. Ну а что, не человек он, что ли, тот князь?

— Ох и гулеванили мы, Сильвестр! Дым коромыслом, собаки воют, девки срамные кругом! Эти-то, гости, не только по девкам, — казалось, сиди они рядом, князь бы по-дружески толкнул шпиона плечом, а так только подмигнул со значением, сально. Монах ответил смиренной понимающей улыбкой, в которой продолжали ярко блестеть слишком голубые глаза.

— А, да чего я тебе говорю-то, вы ж там тоже знаете про это всё не понаслышке! Душевно, в общем, прошло посольство, есть, что вспомнить. Хотя пару дней — те, да, как корова языком. Про Болгарию, помню, разговор был.

— А что не так с ней? — с интересом, включившись в неожиданно резко оживившийся разговор, спросил монах.

— Да сплюнь ты, всё так с ней, чего с ней будет-то? А после той штуки, что ромеи задумали, так и вовсе хорошо дела пойдут у них.

— Чего за штука-то? — латинянин втянулся в беседу и уже на полную «зеркалил» жесты, мимику и интонацию князя. Со стороны глянуть — друзья закадычные как минимум, а то и родня.

— Не-е-е, брат, шалишь! — хитро́ покачал головой и погрозил ему пальцем Всеслав. — Это вы, слуги верные церкви римской, католической, спрашивайте сами у церкви православной, греческой. А лучше — у окружения Евдохи, весёлой вдовы. Посольство-то больше от неё было, чем от Романа-примака.

Так всегда бывает: если разбавить парой сомнительных, но не проверяемых фактов откровенное враньё, то принимается оно значительно легче. Если же факты будут бесспорные — за чистую монету легко примут любую брехню. Рим знал, что Евдокия, вдова предыдущего Византийского императора Константина Дуки, «горевала» меньше года. В конце мая 1067 года овдовела, схоронила мужа, а первого января 1068 года уже выскочила замуж за военного, «красивого-здоровенного» Романа, сделав того императором, грубо говоря, через постель. Он старался доказать всем, что это было не так, и совался теперь в любые военные авантюры. А Евдокия, наверное, тоже не особо скучала во дворце. И, как любая мать, продумывала наперёд, что и как оставить наследникам-сыновьям. В этом контексте заход про возможное расширение границ Восточной Римской Империи в ущерб Западной был вполне объясним и понятен. Сильвестр только что уши к голове не прижал, как пёс-ищейка, взявший след.

— Так что и не уговаривай! Я им, ромейским ребятам-то, слово дал молчать! Да и разговаривать насухую не с руки как-то, а ты, вон, не подготовленный приехал. А у вас там, в Италии, говорят, чудо-напиток навострились из винограда делать, такой, что с одного кубка будто бы сразу вокруг ангелы петь начинают. Или врут? — с якобы сомнением глянул князь на монаха.

— Святую правду говорят, Всеслав, — подхватил почуявший возможные варианты сближения с опасным дикарём дипломат-шпион. — Один-два кубка — и будто наяву райские врата видишь, и того и гляди ангелы вострубят! Моя вина, верно — не захватил я ни даро́в, ни чудесного напитка. Но не беда! Сегодня же куплю самого лучшего из здешнего, и пойдём туда, где с соседями-ромеями так весело отдыхали. А как до дома доберусь — семь корзин с чудо-эликсиром тебе пришлю, идёт?

— Семь? — с сомнением, будто раздумывая, не обидеться ли, покосился на него князь.

— А, сколь в лодью уместится — столь и пришлю! У меня в монастыре одном должник есть, у них та амброзия лучше всего получается. Вот у него и заберу. А ты если лодью свою дашь, то и ждать, пока венгры-мадьяры здесь расторгуются, не надо будет — сразу и отправлюсь. Но только сперва в то место, где с ромеями гуляли. Я угощаю! — он широко и щедро махнул рукой, будто уже успел где-то оскоромиться. Как говорит мудрый народ: «кто празднику рад — накануне пьян!».

— Рысь, а вели-ка морсику подать, брусничного! А то во рту пересохло. И лучин пару-тройку зате́пли, темновато, не видно ни пса!

Гнат, услышав условленную фразу, пропал из горницы, как иллюзионист: был — и нету. И что интересно, когда выходил — дверь и не вздохнула, а когда вернулся — взвыла-заскрипела так, будто кто древнюю могилу вскрыть решил. Всё шло точно по сценарию. Даже свет уличный стал тускнеть, когда Чародей сказал об этом. Будто кто-то снаружи стал медленно закрывать окно широкой снеговой лопатой.

— Морс любишь, Сильвестр? Брусничный? А я очень уважаю! Поутру знаешь, как оттягивает! Лучше вашей лимонной воды в сто раз! — зачастил князь. Встал резко, чуть толкнув стол на гостя, потянувшись за посудой к Рыси. И уже махал руками на того, указывая, куда ставить светец с лучиной:

— Да поближе сдвинь, не видно ж будет! Во, так хорошо. А этот к брату Сильвестру поближе, ему чтоб тоже глаза не трудить. Да не впритык же, бороду гостю спалишь или рукав, чего ты, Гнат⁈

За этой суетой монах смотрел с изумлением и тревогой. А как ты хотел, дядя? Обычный гипноз, да в связке с «цыганским», да после такой подготовки — это тебе не шутки. И то, что один из глиняных стаканов-канопок перед Всеславом оказался не пустым, он не приметил. Как и то, что посуды на столе было больше, чем народу в горнице. А стемнело в ней почти полностью, и всё внимание собралось в центре столешницы, меж трёх пляшущих огней от лучин.

— Не будешь? Точно? Ну, как знаешь, а я хлебну, — князь налил рубинового напитка и со вкусом выпил. А когда ставил посуду на стол, взгляд его был уже совсем другим. Волчьим.

— А теперь гляди, монах, что ты передашь Гильдебранду, а он — дальше, — тихо, опасно-шелестящим голосом проговорил Чародей. И Джакомо Бондини заметно вздрогнул.

— Вот границы моей земли. Вот Скандинавия. Вот ваша с Генрихом Европа. Вот Италия, вот Рим, — хищный низкий голос завораживал. Монах смотрел за мокрым от «морса» пальцем Всеслава, что выводил на столешнице узнаваемые контуры, как заколдованный, кивая, показывая, что слышит, согласен, и земли нарисованные узнаёт. На то, что запахло над столом чуть иначе, вроде бы и внимания не обратил.