Хорунжий (СИ). Страница 4



Момент истины. Распознают казаки мою уловку или нет, поймут ли что я офицером обозвал посланца государя?

Муса не распознал. И бровью не повел, со всех ног побежал исполнять мое приказание. Привел молодого казака — кажется, того самого, кто вчера звал меня кулеша отведать — и принялся разрывать землю, используя дрянные клинки, подобранные после степняков.

Я присел рядом на валун, окинул командирским взглядом, все ли при деле, и ушел в свои мысли.

Скрыв курьерскую сумку и письмо — я, считай, уже повернул историю в другое русло. Пока нарочных хватятся в Питере, да пошлют новых, да те заново доскачут сюда… Это месяца два пройдет. А то и поболее. За это время армия уйдет далеко на юг, в степи. Пойди ее найди — тут все мигом зарастает травой. Особенно по весне. Выходит, что минимум — бухарский поход состоится. Ну а максимум… То, как двадцать тысяч человек могут перейти через памирские перевалы, мне представлялось с трудом. Ну да только взятие Бухары и Хивы уже будет огромным делом. Сколько вреда причинили кочевники под рукой этих государств нашей стране… Не передать.

Отдавать письмо или не отдавать? Я никак не мог найти правильного ответа и уже корил себя за то, что возомнил себя чуть ли не творцом мировой истории. А бумага за пазухой словна жгла грудь, не давала покоя… В голове бился самый важный вопрос русской литературы: «тварь я дрожащая или право имею?». Если я попал в прошлое со всем послезнанием… То наверное, не просто так? Значит, я Игрок. Могу менять эту реальность в нужную сторону. Или не могу?

— Готово, Вашбродь! — вернул меня в степь голос Мусы.

Я тряхнул головой, освобождаясь от рефлексий, оценил работу, проделанную казаками. Могила для фельдъегеря была отрыта отдельно, он уложен в яму, руки скрещены на груди.

— Зови всех!

Пока татарин выкликал казаков, стоял у открытой могилы и мысленно просил прощения у служивого. Он исполнил свой долг до конца, можно сказать, подвиг совершил, добравшись так быстро до войска по весенней распутице, рискуя жизнью, переправляясь через вскрывшуюся ото льда Волгу, а я, как возомнил себя «Игроком», вот возьму и не исполню его последнюю просьбу. Грех.

— Господин хорунжий! — обратился ко мне самый старый из казаков, из ветеранов, седой уже, с серебряной медалью «За отменную храбрость при взятии Измаила».

Такого бывалого воина нелишне и послушать.

— Есть что предложить, старинушка?

Казак одобрительно крякнул от уважительного вопроса.

— Урядник Никита Козин, из сотни Багаевской станицы, — представился он по всей форме. — Не стоит, вашбродь, над могилой ни холма земляного возводить, ни камней набрасывать, ни креста ставить. Разроют татары, осквернят.

Я хлопнул себя по лбу, вспомнив старый обычай Кавказской войны, вычитанный у Лермонтова.

— Точно! Не сообразил. Землю ровно утрамбуем и костер над могилой разведем. Всю басурманскую дрянь в нем сожжем. Скроем могилу. Трава в рост пойдет, зарастет земля. Будет лежать наш офицер спокойно, не потревожен.

Казаки одобрительно загудели, удивляясь, что хорунжий молод, но соображает.

Так и поступили с офицерской могилой. А над общей, солдатской, навалили трупов врагов, раздетых догола. Только прежде чем зажечь костер, прочли отходную молитву, а потом, по моему приказу, дали холостой залп. Я не знал, есть такой похоронный обычай у казаков или нет, мне было все равно: только там, по-моему, мнению, следовало провожать в последний путь погибших солдат. И судя по одобрительным понимающим взглядам, не ошибся.

— Вашбродь, — снова обратился ко мне бывалый урядник, протягивая не то саблю, не то шашку — гарды нет, но прилично изогнутый клинок миллиметров 850 имел мощную елмань. — Дуван собрали, нашли для вас бухарской работы меч. Доброе оружие. Не сочтите за хабар, от сердца предлагаем и по обычаю (1).

Я принял клинок, взвесил в руке. Необычное оружие. Со смещенным к острию центром тяжести. Не шашка, а настоящая секира в умелых руках. Но требующая долгих тренировок. Конечно, с коня такой рубить, особенно с оттягом, одно удовольствие.

Руки сами собой пробудились, потребовали ее испытать. Отступил от Козина на несколько шагов, перекинул из ладони в ладонь простую рукоять с небольшим клювом, привыкая к балансу, сделал пару восьмерок-колоброд в разных плоскостях. Мышечная память проснулась, похоже Петр Черехов был мастером фланкировки — несмотря на непривычный центр тяжести, крутки выходили у меня без особых проблем.

Казаки заулюкали, засвистели.

Я, вздохнув, протянул шашку обратно уряднику.

— В общий кош. Попробую весь дуван гамузом продать в полковую казну, деньгу поделим в равных долях. Если, конечно, лошадей не хотите на завод себе оставить.

Похоже, мне удалось заработать еще несколько плюсов у казаков. Татарин Муса аж громко крикнул, хлопнув себя по ляжкам от переизбытка восхищения:

— Как бы нам нажить такого командира!

— Оставляйте себе «бухарца», господин хорунжий! Всем опчеством просим, — подвел итог ветеран-урядник и протянул мне обтрепанные ножны.

* * *

Мы возвращались обратно, а письмо все также не давало мне покоя. Я знал с абсолютной, леденящей душу уверенностью, что оказался на исторической развилке. Пакет, который может изменить все не только для двадцати тысячной армии Орлова, но и для всей страны, лежит у меня за пазухой. И одна мысль мучила меня. А точно ли я Игрок и могу менять реальность? Проверить это очень легко — просто улучить момент и бросить письмо в огонь.

И что из этого выйдет?

Я оглянулся на покачивающихся в седлах казаков и не мог не подумать: вот скрою письмо, и пропадет Дон! Столько будущих отцов собралось в этот подход — они не оставят после себя наследников (2). Как много ниточек оборвется, сколько узелков не завяжется! Стольких героев будущей войны с Наполеоном лишится Россия — и тех, чьи портреты висят в знаменитой галереи Зимнего Дворца, и тех, безымянных, без которых не вышло бы ни платовского рейда на Бородино, ни преследования до Березины Великой Армии, ни многих славных викторий европейского похода, ни купания коней в Сене. Ради чего? Чтобы отучить англичанку гадить по всему миру?

Почему собственно лишится? Если дойти до Бухары и на этом поставить точку, ничего принципиально не изменится, кроме существенного облегчения положения на наших степных границах. Вскрыть хивинско-бухарский гнойник — это дорогого стоит… Может даже побольше, чем вечный кавказский.

— Вашбродь!

Опять Муса. Крутится рядом на лошади, после того как я сунул ему свой пистолет и попросил зарядить, чтобы поучаствовать в похоронном залпе. Он моему приказу не удивился, все исполнил четко. А я пригляделся к процедуре. Теперь и сам могу зарядить.

— Что хотел?

— Возьмите меня к себе денщиком! У вас же своего нет?

Вот — удивил! А как же «каждый казак сам себе атаман»? Идти по своей воле, а не по приказу в услужение к офицеру, заниматься организацией его быта, зависеть от моего настроения?

Я внимательно на него посмотрел. Откуда взялся татарин среди казаков?

— Ты в Аллаха веришь?

— А как же! Пять раз в день намаз совершаю, если по службе получается.

Мусульманин среди православных, да не просто греческого вероисповедания, но старообрядческого?

— Из Татарской станицы я, из-под Черкасска. 11 станиц стоят на острове, и одна из них наша (3), — догадался Муса о подоплеке моего вопроса. Сообразительный и продувной казачина, к такому не грех и присмотреться.

Татары-казаки — звучит для непосвященного как оксюморон, но на самом деле, как я знал, много тюркоязычных воинов было включено в списочный состав Донского войска. Нагайбаки, мишари, черкесы, крымцы-перебежчики, тумы-полукровки… Да взять лишь старые казачьи фамилии! Половина, считай, имеет тюркские корни. Но, видимо, не все гладко по службе у Тахтарова. Третируют однополчане, оттого и просится ко мне?

— В сотне обижают?

Муса отвел глаза — выходит, догадка моя верна.




Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: