Хорунжий (СИ). Страница 3

На наших глазам смерть или ранение одного из них отключила инстинкт самосохранения у степняков. Они бросились со всех сторон на свою жертву.

Сейчас добьют. А вдруг наши? Нападем-ка мы с тыла, пока нас не заметили.

— В пики!

Казаки перестроились в плотный ряд, выставили длинные пики перед собой и начали вслед за мной набирать скорость. Молча. Без свиста и понукания лошадей. Послушные тренированные кони перешли на резвый галоп.

Ветер засвистел в лицо, рука привычно потянула из ножен шашку. Пистолет из седельной кобуры не доставал — черт его знает, как им пользоваться.

Проворонили нас степняки, увлеклись добиванием жертвы. Подставили нам спины в грязный халатах, за что и поплатились. Я, будто всю жизнь только этим и занимался, полоснул одного по нечесанной башке, другому ткнул в подмышку, когда он замахнулся. Скакавшие рядом казаки не зевали — враги валились снопами, вылетали из седел, сбитые точным ударом. Некоторые своей смертью отнимали у моих братьев пики, и тогда донцы хватались за пистолеты и шашки.

Точно враги! Ошибки нет!

На земле я увидел окровавленные тела в мундирах. В этой степи в военной форме можно встретить только русского.

Осадил коня, завертел головой в поисках живых. Казаки погнались за противником, разделывая банду под орех. Степняки уносились прочь, не помышляя о сопротивлении и позабыв, как маму звали. Под три десятка тел оставили в молодой траве. И еще неполный десяток принадлежал русским. Зеленые форменные кафтаны, пудренные парики, двууголки, карабины — видимо, драгуны. Все мертвые — кто зарублен, кто застрелен.

Слез с коня и двинулся на поиски живых.

— Корнет! — раздался слабый не то возглас, не то стон (2).

Я завертел головой, пытаясь понять, кому среди зеленых мундиров принадлежал этот голос. Чтобы добраться до его владельца, пришлось осторожно сдвинуть два тела.

Не жилец! Это я определил сразу, как только увидел рану лежавшего без движения на холодной земле человека. Зеленый мундир распахнут, на груди кожаная сумка, верхний угол которой пробит пулей из карамультука кочевника. Сделанное на коленке, с фитильным замком, такое ружье оставляло в теле страшную дыру. Если в районе легкого, шансов выжить в полевых условиях никаких.

— Вы драгун, офицер? — спросил я, наклоняясь к самому лицу несчастного мужчины.

Он захрипел, вытолкнул с трудом слова:

— Вас ввел в заблуждение мой мундир. Я императорский фельдъегерь… Приказ… Везу походному атаману Орлову важное письмо…

— Как же вас занесло так далеко к югу?

— Думал вы уже у Калмыковской… От Царицына по степи на восток… Искал…

Он говорил все хуже и хуже. Тонкая струйка крови потекла из края рта.

— Доставить… Сумка на груди… Атама…

Глаза его закатились. Через несколько мгновений он уже не дышал. За неимением зеркальца, поднес плашмя шашку к самому его рту. Дыхания не было.

Я подцепил лезвием ремень сумки. Он натянулся, но остро заточенная шашка легко справилась с яловой кожей. Сумка у меня в руках. Оттер ее от крови о землю, раскрыл.

Внутри плотный пакет, залитый кровью. Бумага слегка размягчилась, большая сургучная печать с выдавленным на ней двуглавым орлом с опущенными крыльями отклеилась. Чтобы спасти важный документ, вскрыл конверт и вытащил из него плотный свернутый дважды лист бумаги. Развернул. Глаза впились в текст, выхватывая отдельные фразы:

«Судьбам Вышнего угодно было поразить Россию роковым ударом… ЕИВ Павел I скоропостижно скончался… восшествие на престол нового императора, реченого Александром Первым… достигнем вознести Россию на верх славы… привести к присяге… Поход срочно прекратить… одарить казаков родительскими домами… хранить все в строжайшей тайне…».

Я в полном обалдении смотрел на лист бумаги, дрожащий в моей руке. «Судьбам Вышнего угодно было» не поразить Россию роковым ударом — ничего божественного в ударе золотой табакеркой в висок Павла I я не усматривал. Этим судьбам было угодно вложить мне в руки судьбу индийского похода — безбожной авантюры или, в случае успеха, достижения, способного перевернуть ход мировой истории!

Оглянулся, как вор, чтобы убедиться, что свидетели отсутствуют. Кругом только мертвые. Вдали рассмотрел возвращавшихся казаков, гнавших небольшой табун захваченных лошадей. Моя рука, будто сама по себе, словно подчиняясь неведомой воле — то ли древней, казачьей, то ли моей, из двадцать первого века — не дрогнув, отправила письмо за ворот нательной рубахи.

Я быстро разрыл шашкой ямку в земле. Бросил туда сумку и прикопал.

(1) Деташемент — временное войсковое соединение, отряд.

(2) По указу Павла I от 22 сентября 1798 г. казачьи чины приравняли к армейским: войсковых старшин — к майорам, есаулов — к ротмистрам и капитанам, сотников — к поручикам, хорунжих — к корнетам, урядников — к унтер-офицерам. Промежуточный чин между сотником и хорунжим — квартирмистер; выборная должность, были старшие (полковые) и младшие (в сотнях). Помимо хозяйственной деятельности на них была возложена обязанность заниматься разведкой.

Глава 2

Для казака война не смертоубийство, а в первую голову доходный промысел. Потому я был совсем не удивлен, когда возвратившиеся назад после преследования станичники не хвалились геройством и удачной погоней, а горевали:

— Эх, сходили за зипунами, а воротились с драными халатами, — жаловались мне по очереди.

А глаза у всех такие честные-честные, особенно у одного, который, к моему удивлению, был вылитым татарином, хоть и носил синий чекмень. Будто я не видел, что привели с собой немало коней, и на них было что понавешено. И в карманах, поди, кое-что можно сыскать. Да и вокруг добра немало валялось.

Что делать с казенными лошадьми, оружием и формой? Откуда ж мне знать?

— Уважение к мертвым проявите! Девять русских служилых людей головы сложили. Проводим по-людски.

— Как ни проводить? Конечно, проводим по-походному. Отпеть некому, так хоть сами молитву прочтем, — потупили глаза казаки, избавляясь от боевого азарта.

— Кто на них наскочил, как себе меркуете?

— Да кто его в степи разберет? Азиатцы, все они на одно лицо. Может, калмыки балуют, или киргизы из Младшего Жуза, хотя они вроде нашу руку держат, а то и вовсе туркмены аль хивинцы могли так глубоко забраться. Отощали после зимы, — посыпались разные предположения.

— Ладно! Кто бы они ни были, все одно уже трупы. Добычу — на общий кош, — сказал всем, сурово сдвинув брови. — Драгунов раздевайте до исподнего и хороните, лошадей их и все армейское сдадим полковнику.

Казаки заворчали, но подчинились. Кто-то громко крякнул: «эх, пропали сапожки, бедны мои ножки». Видать, положил глаз на драгунские сапоги.

— Вашбродь, — подкатил ко мне с предложением тот самый щуплый кривоногий татарин, на которого я обратил внимание. — А давайте на лучшего казенного коня сбрую от киргизов навесим и себе заберем.

Многие, расслышав, начали подначивать:

— Ты, Муса, как привык лошадей у немирных воровать, все не успокоишься.

— Шалишь, брат, клеймо не скроешь.

— Где это видано, чтоб у азиатцев рысак задоньской породы объявился? Как глаза не жмурь, все одно видать!

— А ну отставить разговорчики! — прикрикнул я, заставив всех подобраться. — Нам тут зимовать не с руки, полковник нас ждать не будет. Быстро за работу!

Казаки тут же прекратили зубоскальство и принялись за дело. Офицер сказал — надо исполнять. Бросили на землю несколько драгунских шинелей и начали на них грудой сваливать все, что находили. Отдельно аккуратно складывали казенное добро.

— Эй, как там тебя… Муса! Подойди, — окликнул я татарина.

Тот подошел, настороженный, насупленный. Разноса что ли ждал?

— Тебя как величать? Фамилия есть?

— Тахтаров я, Муса, — удивившись, ответил он.

— Видишь офицера? — показал я глазами на фельдъегеря. — Похоронить надо с честью. В форме. И хоть холмик небольшой сложить из камней, крест сладить. Возьми себе кого-нибудь в помощь.