Хорунжий (СИ). Страница 2

Шок волной накатил на меня. Это не сон. Это… прошлое? Как? Почему? Удар головой о землю? Галлюцинации? Или я… Тайком потрогал лицо. Густые брови, усы жиденькие. Нет, это точно не я старый.

Обрывки разговоров долетали до меня.

— … яицкие всё Пугачева сваво забыть не могуть. Гутарил вчерась с одним в Калмыковской крепостице. Я ему про Емельку, а он мне в ответ: «для тебя Пугачёв самозванец, а для меня он был великий Государь Пётр Фёдорович. Я его мальцом видел, как тебя».

— Скорее бы караван этот оренбургский подошел. Без верблюдов через степь на бухарской стороне — худо будет.

— А мне батя отписал, что в станице все спокойно. Коровы телятся, скоро посевная…

— А я слыхал, что наш 4-й Донской хотят на два полка разделить. Да качалинские старшины воспрепятствовали…

Живой современник Пугачева? Станица Качалинская и 4-й Донской полк? Караван из Оренбурга? Бухарская степь?

В голове закрутились шестеренки. Донское войско… Степь… Оренбург… Караван… Калмыковская крепость, яицкие казаки…

Выходит, мы где-то в уральских степях, недалеко от города Чапаев…

Индийский поход донцов!

Вспышкой в памяти встали строчки из учебников, статьи в журналах, которые читал в молодости, интересуясь историей казачества. Секретный поход Павла I на Индию, чтобы ударить по английским владениям в Азии. Двадцать две тысячи казаков под командованием генералов Орлова и Платова. Полная секретность. Официально — шли на Бухарское ханство.

Бухарская сторона! Вот о чем они говорят! Они не знают! Они думают, что идут на Хиву и Бухару освобождать русских рабов, как им объявили! А на самом деле…

И я знаю, чем это закончится. Совсем скоро Павел I будет убит. Или может его уже ударили табакеркой. Дворцовый переворот. На престол взойдет Александр I. И первым же его указом, одним из первых, будет приказ остановить поход и вернуть казаков домой. Зачем нам портить отношения с англичанами? Которые к тому же и сильно поучаствовали в перевороте. Александр им будет еще долго благодарен.

Так, стоп! Почему отряд, в котором я оказался, забрался так далеко? Какая Калмыковская крепостица? Вроде, от Волги полки недалеко ушли, только первый эшелон Платова в степи нырнул… То есть получается, я сейчас в его авангарде, который ждет караван верблюдов из Оренбурга?

Доел кулеш, на автомате облизал ложку, сунул ее обратно в сапог. И тут меня подозвал к себе пожилой, седоусый казак, сидевший чуть поодаль, у другого, меньшего костра. На нем была форменная серо-рыжая шинель без погон, но с аксельбантом — выходит, старший начальник. Полковник? Его лицо, жесткое, обветренное, казалось знакомым, но я не мог вспомнить, где видел его раньше. Может быть на картинах в будущем?

— Хорунжий! Подойди-ка сюда!

Значит, это я. Петр Василич — хорунжий. Младший офицер. Ну, хоть не рядовой.

Я поднялся. Ноги слушались чуть лучше, но все еще были ватными.

Полковник прищурился, глядя на меня в отсвете костра.

— Ты чего, Петро Василич, прихворнул что ли? Бледный как полотно. Голова кружится?

— Никак нет, — голос прозвучал чужим, молодым, но вроде твердым. — Просто… прилег отдохнуть. Приснилась чепуха какая-то.

— Отдыхать еще успеешь, — отрезал он. — Посты ночью обойти надо. Пароль «Святой Николай угодник». Отзыв «Господи спаси». Казачки расслабились, ждут караван этот проклятый. А степь — она хитрая, да и лихие люди могут объявиться. Гляди в оба. Особо на южной и восточной стороне.

Он посмотрел на меня испытующе.

— Слушаюсь. Все будет исполнено.

— Вот и ладно, — кивнул полковник. — Ступай.

Я отошел. Вернулся к костру, где уже спали казаки, свернувшись калачиками под чекменями. Что делать? Я в ловушке. В чужом теле, в чужом времени, среди людей, которые идут на бессмысленную войну. И знаю, что ее не будет. Или будет? Если я что-то изменю? Если что-то скажу?

Нет. Сказать я не могу. Меня тут же сочтут сумасшедшим. А то и шпионом, в такое-то время. Да и как я объясню, откуда мне известно про переворот и смерть императора? Что же делать? Плыть по течению? Возвращаться со всем войском на Дон? А там что? Родственники, которые мигом раскусят. Дезертировать? Меня аж передернуло от одной этой мысли.

Нужно осмотреться. Понять, кто я здесь.

Осторожно, стараясь не разбудить никого, я сел у еле тлеющего костра. Достал седельные сумки. Мыло, опасная бритва, запасное белье, пистолет тульского завода. Порох, пули… Шашка обычная, в черных ножнах. Нашел я еще точилку и письмо уголком, написанные трудно читаемыми каракулями.

При свете угольков с трудом удалось разобрать почерк с завитушками и ятями. Писано было мужской рукой. Писарь станичный?

'Здравствуй, сынок мой, Петро! Шлем тебе нижайший поклон с матерью твоей Агриппиной Ильинишной и родительское благословение. Помогай тебе Всеблагой! Пишет тебе батя твой из станицы нашей, Качалинской. Дошла до нас весть, что поход тяжелый вам выпал, еле Волгу одолели. Держись, сынок! Снега стают, дальше легше у вас пойдет. Коня заводного береги, и все домашнее, что на нем.

Ты у меня казак видный, роду знатного. Не посрами честь нашу. Мать твоя, Агриппина, все молится за тебя, свечки ставит. Сестра Параша, как сговорено, замуж выйдет по весне за Тимофея Семенова, того, что из Нижне-Чирской, помнишь? Останемся одни одинешеньки. Слава Богу, все у нас спокойно. Ждем тебя с победой, сынок. Царску службу сполняй справно, старших офицеров слухай, как меня. Войсковой старшина Василь Черехов'.

Василь — отец, Агриппина — мать. Параша — сестра. Вот она, моя новая биография. Молодой хорунжий Петр Черехов, из Качалинской, сын Василия Петровича. Семья ждет. Он идет на войну, гордится, старается не посрамить честь. Но прославить фамилию не получится. Совсем скоро придется бултыхать по грязи обратно. Искать переправы на другой берег. Лед-то — сошел!

Я сжал письмо в руке. Чужая жизнь. Чужая семья. Чужое тело. А моя жизнь, моя семья, мои внуки… Там, в моем времени. Это все было? Или это сон там?

Аккуратно убрав письмо в сумку, я потер виски. Вроде помогло. Голова шла кругом, но задание полковника я не забыл. Обошел первый раз посты вокруг лагеря. Никто не спал, все бдили. Особо ни с кем не говорил, сразу уходил к следующему караулу. А то спросят что-то, чего я не знаю, а должен — и все, подозрения начнутся. Больше прислушивался к телу. Молодое, резкое, давно так себя не ощущал. Будто можешь на месте сальто сделать. Хоть вперед, хоть назад.

На последнем карауле сторожевой казак доложил:

— Господин хорунжий! Отблески костра видел в той стороне, — он махнул рукой на восемь часов, где, если хорошо приглядеться, на стыке темного неба и земли вспыхивали едва заметные искры.

— Далеко?

— Кто ж его во степу разберет? Но точно не караван. Его ждем с противуположного конца.

— Поглядывай! Степняки, наверняка.

— Слушаюсь!

Последний обход совершил под утро. Степь за ночь окончательно остыла, прохлада стала пробирать до костей.

Сразу двинул к караулу, где попался бдительный часовой.

— Ну что там? Тишина?

— Кажись, выстрелы слыхать.

Я прислушался. Точно! Стреляют вразнобой.

— Я к полковнику, доложить!

Быстро добежал до нужного костра. Отчитался.

— Ты вот что, Петро, возьми два десятка казаков и пошукай, что там стряслось.

Эээ… Где мне казаков брать?

Полковник раскусил мою растерянность.

— Сотник! Нестреляев! Хорунжему малый деташемент составь (1). Пулей!

Завертелось. Посыпались команды. Не прошло и пяти минут, как мне подвели оседланного коня. Горячего жеребца. Отдохнул за ночь, готов скакать. И отряд построился, каждый уже верхом. Пики вверх торчат, глядят молодцами. Дисциплина!

Тронулись.

Чем ближе к месту, откуда доносилась стрельба, тем она все реже и реже. Кого-то явно добивали. Приказал ускориться, сменить походную легкую рысь на галоп. Сперва на горизонте заметили какую-то рябь. Приблизившись, разглядели мельтешивших на безбрежной равнине без единой балки, холма или кустов всадников, числом не меньше полусотни. Это были степняки. И они кружили вокруг чьей-то стоянки — вопили, размахивали кривыми саблями, время от времени стреляя из длинных ружей прямо с седла. Обороняющиеся отвечали редкими выстрелами, порой сбивавшими с лошади очередного неудачника. Нападавшие отвечали громкими криками.