Измена. Ты пожалеешь... (СИ). Страница 17

Умру от стыда и разочарования, которые разрывают сердце.

— Мам, ты как? Тебе получше? Не молчи, мам… Мама, я сейчас полицию вызовууу!

— Что ты выдумала? — отвечаю слабо. — Это просто токсикоз. Сильный, да… Но я почти в порядке. Почти…

— Тогда выходи. Тебе надо умыться.

— Мне надо…

Сжимаю глаза.

Как же противно и стыдно быть слабой.

Я же взрослая, сильная женщина. Я мать, я должна быть опорой…

А не слабой дурой и описавшейся истеричкой!

Как бы телепортироваться отсюда домой? Прямиком в квартиру… Ни с кем не встречаться, ни кого не видеть. Просто…

— Отвали! Боже, отвали! — верещит Стеша. — Не ломись сюда! Аааа…

— Успокойся!

— Это дамский туалет! Уходи!

— Хватит орать! — рявкает Влад, вломившись. — Вас слишком долго нет! Где она? Ей плохо?

— Уходи. Уходи!

— И что ты сделаешь? Или ты у нас больно взрослая и можешь помочь сорокалетней тетке в обмороке? А? — цинично интересуется Влад. — Ее всю третью беременность полоскало и прикладывало о каждую поверхность. История повторяется!

Его шаги замирают совсем близко рядом с дверью.

— Я знаю, что ты там, — шумно дышит. — Открой, Лиз.

— Я записала. Я… Я с подружке видео записывала и все-все записалось… — шепчет Стеша. — Я все отправила…

— КОМУ?! Да… Б…ь!

— Всем. Бабушке. Деду… Варе. Пусть полюбуется! Теперь все знают… И я не пойду на свадьбу… к Варе. Все знают, папа!

— Это последнее, что меня сейчас интересует. Выйди, деточка.

— Нет. Мне во… восемнадцать. У меня есть права и свободы.

— Как знаешь, деточка. Вот такая штука жизнь, мама и папа иногда ссорятся и страшно кричат, и говорят вещи, о которых потом вспоминать стыдно. Или что… тоже скажешь, что мы — динозавры?! Которым поздно?

Эта агрессия должна быть направлена на меня. Но Влад такой злой, что его гнев теперь просто фонит во все стороны, разливается в воздухе радиационным фоном и отравляет все.

Влад стучит по двери.

— Лиза. Хватит. Ты не вывозишь. И не вывезешь. Ни беременность, ни сложный развод. Хватит дурить. Выходи.

Замок хлипкий. Он его вынесет просто ударом кулака.

И рядом дочь, которая может только бравировать и больше ничего.

— Я разберусь со всей этой ситуацией. Мы можем выйти из нее с минимальными потерями.

— Плевать мне на потери, Влад. Я всю свою жизнь с тобой потеряла. Всю свою жизнь потратила не на того человека, сейчас я хочу приобрести хоть что-то.

— Сидя на полу ты приобретешь разве что воспаление по-женски. Для полного счастья и отягчения и без того непростой клинической картины для возрастной беременности.

С трудом поднимаюсь, с ненавистью глядя перед собой в дверь.

Вроде бы там выход, но для меня тупик.

И… я достаю телефон из сумочки.

— Алло, скорая?

— Да твою же мать…

Влад выносит дверь и выдергивает у меня телефон из рук, фоном звучат визги дочери.

Все скатывается в ад, и никто не в силах остановиться.

***

Позднее

— Что же ты, доченька?

Мама трясется и всхлипывает.

Трясется надо мной, но всхлипывает о Еве.

Все ее слезы — всегда о Еве, она как бельмо на глазу, как большой и некрасивый, гнойный прыщ на лице, который ничем не скрыть. Так мама воспринимает «славу» Евы, считая ее позором семьи. Сколько лекарств она выпила и из дома даже выходить не хотела, узнав о той сцене из фильма… Даже слегла, ничего не ела. Похудела, постарела, чуть в монастырь не ушла. Позорную славу дочери считает своим самым провалом в жизни… Справлялась с трудом, не приезжала к ним на праздники…

Кто-то вызвал полицию. Кто-то скорую…

Мне не пришлось мучиться от того, как же я выйду опозорившейся.

Меня на носилках вынесли.

Я, кажется, стала превращаться в кисейную барышню, которая спасается обмороками от всех неловких и сложных ситуаций.

Рассудок предпочитает накрыться спасительным капюшоном беспамятства…

Мы в больнице.

Не в частной дорогой клинике, в которой наблюдается вся наша семья.

Попроще, самая обычная. Но палата отдельная, папа подсуетился, попросив своего знакомого…

Влад разрулил с полицией, пустив в ход связи. Полицию вызвала администрация кафе, скорую — Стеша.

Родители примчались полным составом и позвонили брату, который решительно бросил: «приеду»

— Все деньги, деньги… проклятые. А ведь мы ему стольким должны. Обязаны… Ой… — замирает мама немного испуганно. — Вдруг назад требовать начнет? — икнула.

— Хватит. Пусть забирает, — подает голос отец. — Хочет со стариками повоевать, пусть воюет, а мы в передачу позвоним и пусть вся страна полюбуется на этого героя! Да, Стеша? Бери с внучки пример, какую шумиху подняла.

Внутри тревожно звенит: чем обернется для всех нас эта шумиха.

Влад же хотел сохранить все в тайне.

Теперь тайны нет.

Есть один большой грязный скандал и моя беременность, о которой разве что собака сутулая не говорит…

Глава 21. Он

— Папа, это что, правда?!

Еще одна головомойка.

Которая по счету? Я тупо не вывожу…

На сей раз мне прилетает претензия от солнышка, моей старшей дочери.

Варя с опозданием примчалась на разборки, была увлечена. Они с Гришей ездили куда-то за город, отдыхали от всех, этакая вылазка дикарями с выключенными телефонами.

Почему-то именно сейчас я вспоминаю те славные денечки, когда мы с Лизой делали точно так же. Ну, как… Не совсем так же.

Условия у нас были скромнее, чем у Вари. Под задницей не было роскошного кожаного сиденья лексуса, не было климат-контроля, набора для французского пикника, миниатюрного домика будто прямиком из сказки, фотосета на живописных местах и бог знает чего еще.

Мы с Лизой ездили дикарями. И у меня тогда не было тачки.

Мы ехали на автобусе.

Сначала до дачного кооператива, а потом галантно пересаживались на маршрутный автобус под названием пешкарус — то бишь на своих двоих.

Но сначала тряслись в стареньком дребезжащем развалюхе-автобусе, нашими соседями были бабки, дедки, пузатые тетки и крикливые младенцы. Тряслись, стоя близко друг к другу.

Жара, духота. Моя ладонь на тонкой талии, воздушные волосы Лизы, чуть-чуть прилипшие к мокрой шее, мое постоянное возбуждение и желание усадить красавицу к себе на колени…

Потом еще пешком тащились. И по жаре, и по духоте.

С очень счастливым видом раскладывали байковое одеяло, плескались в луже, занимались сексом где-то в высоких кустах и кормили собой местную мошкару…

Это та жизнь, из которой я так горел желанием вырваться.

Я, определенно, совершил квантовый скачок в своей жизни. Но почему так противно засосало под ложечкой и мне захотелось оказаться там, далеко в прошлом, где мы молоды, обсыхаем после купания в луже, именуемой какой-то речкой, моя рука мнет бедра девушки и крадется к ее трусикам… Впереди, без всяких сомнений, удовольствие и лучшая жизнь, которую я был готов выгрызать зубами.

Не только для себя одного.

Но…

Вот она, лучшая версия меня, по версии себя самого.

Все, чего я так хотел, есть, и даже то, о чем не то, чтобы мечталось, просто фантазировалось в намеренно грязном ключе, как порочное желание… Тоже доступно, лишь руку протяни.

Почему же все так паршиво?

Насыщения нет.

— Папа!

— Еще ногой топни, солнышко.

Я почти выплевываю последнее слово.

— Знаешь, я малость подустал выслушивать истерики, претензии, крики и угрозы.

Есть еще лесть, заверения, что со всем можно раскидаться без проблем, есть поддержка моей семьи. Еще бы они меня не поддерживали, я их из такой жопы вытянул, они с моих рук до конца своих дней жрать будут и говорить, что я прав, даже когда не прав.

— Поэтому, солнышко… Если тебе есть что сказать… В духе папиного солнышка, то говори.

— А если нет? — складывает руки под грудью. — То и слушать не надо?!