Операция "Ловец Теней" (СИ). Страница 10

— И Сашку… Вернее старшего сержанта Селихова отпустите! — выкрикнул Уткин.

— Точно! — поддакнул Малюга, — он все сделал, как надо!

— Ну!

— Да!

— Нечего его за просто так строить!

Я хмыкнул.

Отрадно было видеть, как погранцы в очередной раз сплотились перед общей бедой. Все же Шамабад, граница закалили их. Дали понять, что только вместе можно продержаться в этих суровых местах.

— Вот значит как, — вздохнул Лазарев. — Значит что? Мятеж?

— Вы себя слышите? — Я встал к остальным пограничникам. — Вы вообще понимаете, что вы творите? Видимо нет. Потому, раз не понимаете, товарищ старший лейтенант, то коллектив вас сам научит, как можно себя вести, а как нельзя.

Со всех сторон снова полетели одобрительные выкрики погранцов.

Лазарев сидел с каменным лицом. Лишь слегка прищуренный взгляд выдавал его эмоции. А вот Вакулин держался иначе. Я заметил, как он, сидящий в тени, едва заметно улыбается.

И улыбка его тоже оказалась странной. Не было в ней ни злорадства, ни нахальства. Только какая-то странная удовлетворенность. Будто бы даже гордость.

«Гордость за кого? За нас?» — подумал я, нахмурившись.

Что-то во всем этом было не так: «заговорщики» сержанты, странное поведение начальника, слишком нахальное даже для «гаденькой мести», о которой я подумал сначала. А теперь еще и эта улыбка Вакулина.

На Шамабаде что-то происходило. И я должен узнать что именно, и насколько это опасно для нас.

— И как же личный состав меня «научит»? — хмыкнул Лазарев.

Я уже хотел было ему ответить, но не успел. Все потому, что из-за своего стола резко поднялся зам по бою Ковалев.

— Так все, — сказал он при этом, — это уже превращается в какой-то дурдом.

Лазарев, скрипнув стулом, обернулся к замбою. Глянул на него и Вакулин.

— Извините, товарищ старший сержант, но это уже переходит все границы, — сказал Ковалев.

А потом вдруг, в абсолютной тишине, что повисла в кабинете, прошагал к нам и встал рядом с пограничниками.

— Вы нарушили устав, товарищ старший лейтенант, — сказал Ковалев, заняв место рядом со мной, — и такого я стерпеть уже не могу.

Глава 6

Лазарев прищурил глаза. Уставился на Ковалёва с настоящей, немой немощью во взгляде.

— О каких это нарушениях устава вы говорите, товарищ лейтенант? — сказал Лазарев после недолгого молчания. — Можно ли узнать?

— Коллективные наказания запрещены, — решительно ответил зам по бою Ковалёв, — а то, что вы устроили сегодня во дворе, видится мне именно таким наказанием. И мы с вами оба знаем за что.

Пограничники, не на шутку удивлённые переходом Ковалёва на нашу сторону, затихли. Нарыв, что стоял рядом с ним, украдкой бросал на замбоя короткие взгляды.

А для меня «бунт» Ковалёва не стал неожиданностью. Скорее — дополнительным аргументом в нашу пользу.

Не скажу, что Ковалёв нравился кому-то на Шамабаде. Нет, это был сложный и достаточно закрытый человек, который никогда не переходил какую-то, самому себе выставленную границу в общении. На Шамабаде у него не было друзей. Только коллеги-офицеры и подчинённый личный состав. Он никогда не позволял себе сближаться с сослуживцами.

И это казалось остальным, особенно бойцам, крайне странным. Самого Ковалёва считали на заставе нелюдимым. А ещё до ужаса вредным.

Но кое-чего у него было не отнять — уважения к уставу. Ковалёв всегда чётко следовал правилам. Хотя иногда и понимал эти самые правила своеобразным образом.

Потому я знал — случившееся сегодня между нами и Лазаревым совершенно противоречило внутренним убеждениям зама по бою.

В жизни так иногда бывает, что сам не знаешь, когда получишь внезапного союзника, с которым только вчера у вас не было ничего общего.

— И за что же мне наказывать личный состав, по-вашему? — спросил Лазарев.

Ковалёв нахмурился.

— Я бы на вашем месте не стал бы обсуждать подобное в присутствии солдат, — покачал головой Ковалёв, после того как недолго подумал над ответом.

— Нет, мне очень интересно, что вы думаете, товарищ лейтенант, — настоял Лазарев, — давайте, скажите мне это в лицо.

— Я бы на вашем месте, товарищ старший лейтенант, не стал бы усугублять ситуацию, — вклинился я. — Иначе вы рискуете растерять остатки вашего офицерского авторитета.

— А ты, Селихов, рискуешь уехать на гауптвахту, — зло сказал Ковалёв, глянув на меня исподлобья.

Пограничники всей гурьбой принялись возмущаться. Сначала они зарокотали, но когда Лазарев сказал: «Тихо! Тихо всем! Отставить разговоры!» — рокот перешёл в возмущённые возгласы.

— Ну давайте, отправьте, — выступив вперёд и стараясь перекричать голоса парней, сказал я. — Посмотрим, как вы будете объясняться перед начальством после такого.

— Может, — помрачнел Лазарев, — напомнить, что было, когда ты, Селихов, привёл меня сюда, на Шамабад, в наручниках?

— Я жду, — невозмутимо сказал я, — прикажите арестовать меня прямо сейчас.

Лазарев поджал губы. Внешне он казался совершенно спокойным, разве что во взгляде его поблёскивала раздражительность вперемешку со злостью. И тем не менее по лицу его, по тому, как нервно он крутил большими пальцами сплетённых рук мельницу, я понимал, что он раздумывает. Решает, как ему поступить.

— Это будет произвол, — снова выступил вперёд Ковалёв, — если вы отправите старшего сержанта Селихова на гауптвахту — знайте, завтра же я подам рапорт о переводе на другое место службы. Я не стану служить там, где не уважают совсем никаких правил!

«Вот как. А Ковалёв-то оказался смелым парнем, — подумал я, — принципиальным. Кажется, я начинаю его уважать».

Ковалёв при этом глянул на меня. Решительный взгляд его тут же стал несколько растерянным. Он не выдержал смотреть мне в глаза и торопливо отвел их. Несколько замешкавшись, сказал:

— Ничего личного, Селихов. Меня волнует только надлежащее исполнение правил.

Ничего не сказав ему в ответ, я только хмыкнул. Зато обратился к Лазареву:

— Не многовато ли происшествий для одного дня, а, товарищ старший лейтенант? И меня на губу, и рапорт от товарища замбоя. У начальства будут вопросы.

Ни единая мышца не дрогнула на лице Лазарева. Только лишь большие пальцы продолжали торопливо мелькать в сплетённых у него на животе руках.

А потом он внезапно вдохнул.

— Ладно. Кажется, я погорячился.

Такая его реакция, откровенно говоря, меня удивила. Я ожидал, что он, как настоящий баран, станет упираться до конца. Станет психовать, закатит истерику, но точно не включит заднюю.

Даже пограничники принялись переглядываться в полнейшем недоумении.

— П-правда? — округлил глаза Ковалёв.

— Правда, — Лазарев медленно встал. — Товарищи пограничники, а также вы, товарищ лейтенант. Выражаю вам свои извинения. Признаю — погорячился. Первый опыт у меня в должности начальника заставы. Раньше только зампалитом служил. Так что вы понимаете, все допускают ошибки. Ну и я допустил. Потому впредь заверяю — такого больше не повторится.

Нарыв, наблюдая за Лазаревым, даже приоткрыл рот.

Его извинения стали для остальных погранцов обезоруживающими. Для меня — в высшей степени подозрительным.

«Всё, что делается тут, на Шамабаде, будет служить благой цели» — вспомнились мне слова Тарана.

Неужели и эта сумасбродная выходка тоже?

И чего добился этот человек? Этот Лазарев? Какая у него была цель? Мерзкая месть? Тогда бы он пошёл до конца, а я и правда бы сидел на губе. И хотя это меня мало волновало, он бы повёл себя так, как и надлежит вести себя офицеру-самодуру — до последнего настаивать на собственной правоте, когда уже и самому очевидно, что попал впросак.

Так чего он добился? Только одного — окончательно уронил собственный авторитет. Всё. И для меня это выглядело так, будто такой исход и был запланирован. Ну или Лазарев конченый идиот. Да только не походил он на идиота.

А что бывает, когда командир роняет авторитет? Верно — подчинённые слушают его вполуха и ни во что не ставят… Интересно… Очень интересно…