Император Пограничья 8 (СИ). Страница 35

— Ты веришь в Бога, Матвей?

— Не знаю, — выдавил метаморф сквозь зубы. — Если Он есть, то почему допустил… всё это? Почему хорошие люди гибнут, а твари жрут детей?

— Вечный вопрос, — кивнул отец Макарий. — Знаешь, что я тебе скажу? Я не знаю ответа. Никто не знает. Но я знаю другое — даже в самой кромешной тьме остаётся место для света. Для выбора. Для надежды.

— Надежды? — Матвей криво усмехнулся. — Батюшка, вы видели, что Бездушные делают с людьми? Какая там к чертям надежда?

Отец Макарий задумчиво потёр переносицу.

— А ты знаешь, что я делал до семинарии? Был Стрельцом в рязанском отряде «Золотые копья». Старшим десятником. Прошёл тот Гон от первого до последнего дня. Видел, как погибали друзья. Как твари выпивали целые деревни. Как люди сходили с ума от ужаса.

Священник встал, подошёл к окну, глядя на темнеющее небо.

— И знаешь, что я понял? Многие думают, что надежда — это что-то светлое и чистое. Как ангел в белых одеждах, что ли. Такая хрупкая красавица из барских романов, которую нужно беречь от грубой реальности.

Он покачал головой и повернулся к Матвею. В голубых глазах читалась усталость человека, видевшего слишком много.

— А я тебе скажу иначе. Надежда — это не фарфоровая куколка. Она вся покрыта синяками и порезами, одежда её порвана и потрёпана, она только что выплюнула выбитый зуб, но снова лезет в драку с булыжником, подобранным с мостовой. Потому что истинная надежда — это не пустые грёзы, а готовность драться до последнего.

Матвей аж заморгал, услышав эту отповедь, после чего поднял на собеседника мутный от головной боли и тахикардии взгляд:

— И что толку драться, если всё равно проиграешь?

— А кто сказал, что проиграешь? — отец Макарий вернулся к табурету, снова взял в руки баночку с мёдом. — Вот ты — проиграл? Выжил в том Гоне. Да, потерял друзей. Да, пил двадцать лет. Но сейчас ты здесь. Трезвый. Готовый защищать людей. Разве это не победа?

— Это воевода заставил…

— Воевода дал тебе пинок. А встал и пошёл ты сам. И будешь идти дальше. Знаешь почему? Потому что где-то глубоко внутри у тебя всё ещё теплится та самая потрёпанная, избитая, но упрямая надежда. Иначе ты бы не приехал сюда.

Священник поставил баночку на стол, поднялся.

— Ломка пройдёт через пару дней. А пока — держись. И помни: надежда — это не когда легко. Надежда — это когда больно, страшно, тошно, но ты всё равно встаёшь и делаешь шаг вперёд. Хотя бы один маленький шаг.

Воспоминание схлынуло так же внезапно, как нахлынуло. Матвей оскалился — пасть метаморфа могла разодрать стальную пластину. Готовность драться до последнего? Что ж, сегодня он покажет этим тварям, на что способен выживший из прошлого Гона. На что способна его израненная, покрытая шрамами, но всё ещё непримиримая надежда!

Берсерк достиг края бастиона и без раздумий прыгнул вниз, прямо в гущу Бездушных, а за его стеной фрагмент частокол разлетелся крупными обломками. Враг всё же пробил преграду. Значит, нужно не пустить его внутрь.

Приземление сотрясло землю, несколько Трухляков просто расплющило от удара. Матвей взревел — звук вышел нечеловеческим, полным первобытной ярости — и начал прокладывать путь к Жнецу.

Когти рассекали прочнейшую шкуру Стриг, как бумагу. Массивные лапы сминали черепа Трухляков. Множественные глаза позволяли видеть атаки со всех сторон — красные фиксировали тепловые образы, фиолетовые пронзали магическую ауру тварей. Матвей превратился в живую мясорубку, перемалывающую всё на своём пути.

За ним по пятам следовали Северные Волки. Автоматы сухо затрещали, выкашивая Бездушных размеренными очередями. Два мага отряда поддерживали огонь заклинаниями — ледяные лезвия и огненные сгустки дополняли свинцовый град. Снайперы занимали выгодные позиции, методично выбивая наиболее опасных противников.

Жнец заметил приближение угрозы. Древняя тварь повернула безглазую голову в сторону Матвея, и тут же в воздух взмыли десятки обломков. Камни, куски брёвен, даже трупы Бездушных — всё полетело в метаморфа с убийственной скоростью.

Матвей уклонялся с невероятной для его размеров ловкостью. Что не мог увернуться — принимал на костяную броню. Пластины трескались от ударов, но держали. Боль только подстёгивала ярость берсерка. Он продолжал пробиваться вперёд, оставляя за собой кровавый след.

— Рвите их в клочья, моя стая! — выкрик Ярославы прорезал шум битвы.

Рыжеволосая воительница ворвалась в бой словно огненный смерч. Её эспадрон окутался режущими потоками воздуха, превращаясь в оружие чудовищной разрушительной силы. Первый удар — и Стрига разлетелась на куски, разрезанная воздушными лезвиями. Второй — и группа Трухляков превратилась в кровавое месиво.

Северные Волки расчищали пространство вокруг своего командира, создавая коридор смерти. Их слаженные действия говорили о годах совместных тренировок. Каждый знал своё место, каждый прикрывал товарища.

Наконец Матвей достиг Жнеца. Древняя тварь возвышалась над полем боя — кошмар на шести сегментированных конечностях, тело которого постоянно менялось, перетекая от костяной брони к жидкой ртути с отливом гнилой бронзы. Там, где должна была быть голова, зияла пустота, затянутая дрожащей плёнкой с клубящейся за ней тьмой.

Крестовский почувствовал ментальное давление — чужая воля била из пульсирующего в груди твари сгустка энергии цвета запёкшейся крови. Она пыталась проникнуть в его сознание, подчинить, сломать…

Берсерк расхохотался. Ярость боевого безумия делала его разум неприступной крепостью. Никакой ментальный контроль не мог пробиться сквозь стену первобытной ярости. Попытки Жнеца разбивались о его сознание, как волны о скалу.

— Моя очередь, тварь! — прорычал Матвей и бросился в атаку.

Его когти встретились с защитным барьером Жнеца. Воздух между ними заискрился от столкновения сил. Метаморф давил всей массой, пытаясь пробить преграду. Жнец отвечал волнами телекинетической силы, отбрасывающими берсерка назад.

В этот момент сбоку ударила Ярослава. Её клинок, окутанный воздушными потоками, врезался в бок Древнего. Вихревые лезвия прогрызали плоть, оставляя глубокие рваные раны. Жнец взвыл — звук пронёсся по полю боя, заставляя слабых духом защитников хвататься за головы.

Двойная атака заставила тварь разделить внимание. Пока Жнец отбивался от Ярославы, Матвей обошёл его с другой стороны. Массивные челюсти метаморфа сомкнулись на конечности Древнего, острые клыки пробили даже усиленную магией плоть. Кислотная кровь брызнула фонтаном, но берсерка это не остановило — он рванул головой, отрывая кусок.

Противник ответил могучим, но совершенно невидимым ударом. Просто огромная тяжесть, сравнимая с каменной плитой, рухнула на плечи Крестовского, пригибая его к земли. Благо, Засекина смогла переключить внимание врага на себя, позволяя метаморфу выбраться на свободу.

Битва растянулась в бесконечность боли и ярости. Минуты превращались в вечность, пока Матвей и Ярослава кружили вокруг Жнеца, ища бреши в его защите. Древний оказался куда более живучим противником, чем любая тварь, с которой метаморф сталкивался раньше. Каждая рана на его текучем теле затягивалась, перетекая жидкой ртутью. Отрубленные лезвия-конечности постепенно отрастали заново, а пульсирующее ядро в груди продолжало излучать волны ментального давления, изматывая даже защищённый яростью разум берсерка.

Северные Волки расстреляли уже половину боезапаса, пытаясь пробить постоянно меняющуюся броню твари. Двое магов отряда выдохлись, едва держась на ногах от магического истощения. Сама Ярослава дышала тяжело — поддерживать Вихревой клинок на максимальной мощности так долго было испытанием даже для Мастера её уровня.

Матвей чувствовал, как устаёт даже его изменённое тело — регенерация не успевала за накапливающимися повреждениями, а каждый удар шести лезвий-конечностей Жнеца оставлял всё более глубокие раны. Но оба упрямо продолжали атаковать, понимая — стоит дать слабину, и Древний прорвётся к стенам, где его уже никто не остановит.