Отморозок 5 (СИ). Страница 18

— Мда, невесело, — сказал кто-то из притихших парней. — Мы-то все как раз москвичи…

— Многое зависит от самого человека, — снова подал голос Карасев. — Если пацан правильный четкий, и может за себя постоять, то он по любому не пропадет, будь он хоть из Москвы, хоть из Устьзажопинска. Я лично себя никому не дам припахать, и мне похер, кто там «дедушка», а кто «черпак».

— Ну, ну. Посмотрим, — иронично хмыкает в ответ Романов и продолжает свой ликбез. — Ну и самый последний и самый заебистый армейский порядок — это «уставщина». Там все происходит строго по Уставу как в учебке. Частей с настоящей «уставщиной» по Союзу не так много, и обычно это образцово показательные части, где офицеры будут драть всех от самого начала и до конца службы. Но для этого им надо сильно напрягаться. Поэтому настоящая «уставщина» в армии встречается не часто. В обычных, не показательных частях она бывает только периодами, когда командиру попадает вожжа под хвост и он хочет всех прижучить. Потом, через время, ему это надоедает и все возвращается к прежним порядкам. Офицерам всегда легче переложить все проблемы с молодняком на плечи «дедушек», а те обычно все скидывают на «черпаков» — вот кто настоящие звери. «Черпаки» очень хорошо помнят, как сами были «духами» и «слонами» и хотят отыграться уже на тех, кто младше по призыву. А если в части процветает «землячество», то офицеры сваливают все на лидеров из этого землячества, а сами бухают и забивают на службу.

— Вить, а припахать это как? — Снова слышу тонкий голос чернявого.— Чего делать заставляют?

— Припахать, это заставить выполнять работу вместо себя. Есть то, что положено делать каждому солдату по уставу, а есть своеобразное рабство, — отвечает Романов, — обычно у каждого «дедушки» есть свой «дух» или «салабон». Он подшивает ему подворотнички, чистит сапоги, стирает, гладит. В общем, полностью обслуживает. Наряды опять же несут обычно «духи» и «слоны», особенно самый тяжелый наряд по кухне или если есть, по подсобному хозяйству. «Дедушки» в наряды тоже ходят, но там на все тяжелые или непрестижные работы припахивают молодых, а сами либо дрыхнут либо в карты играют, максимум могут за печами в кочегарке присмотреть и прочистить воздуховоды в печах.

— А если отказаться? — спрашивает Карасев, который тоже заинтересовался рассказом.

— Можно отказаться, тогда бы будешь «бурым духом». «Бурых» никто не любит ни свой призыв ни старшие. Считается, что все солдаты должны пройти по каждому этапу от «духа» до «дембеля» тогда типа все справедливо. А «бурый» хочет выскочить сразу на самый верх. Тогда его будут учить, бить и ломать, то есть. Будут держать под постоянным прессом.

— А если не сломается?

— Разные способы есть, — туманно отвечает Романов. — Иной раз лучше бы били. Я слышал, что и опустить могут, как на зоне, только даже на зоне такое посчитали бы беспределом, а в некоторых частях — это в порядке вещей. Этим особенно кавказцы славятся. Или спецом под дизель, то есть дисбат могут подвести. В общем, бурым быть опасно, но и выполнять все что скажут, тоже не в масть. Надо для себя сразу определиться, что ты сделаешь для «дедушки», а что не будешь хоть убей. Одно дело пахать за других в наряде по кухне, а другое стирать чьи то носки или трусы.

В пол уха слушаю Романова. Мне в советской армии служить не довелось. Помню, как закончил первый курс института в 1989 году, и когда меня вот-вот должны были призвать по возрасту. Мишка Меченый тогда как раз издал указ, чтобы студентам давали доучиться, а не выдергивали посреди учебного процесса. Тех студентов, которые находились в армии, тогда вернули назад доучиваться, а тех, кого должны были призвать, оставили в институтах. Моих бывших однокурсников призванных в армию, как раз и вернули обратно. Они, прослужив один год вместо двух, оказались на курс младше меня и все еще удивлялись, как я их обогнал, а все было просто, меня не успели призвать. По окончании института, я не стал работать по специальности, а сразу рванул в Москву и там устроился в охранное агентство к Ване Карабанову.

Так бы мне, наверное, и не удалось послужить Родине, но началась первая чеченская и Карабанов вскоре после ее начала, закрыл свое охранное агентство и ушел на контракт. Мы к тому времени уже сильно сдружились, поэтому я пошел туда за ним. Но там где я служил, никакой дедовщины и в помине не было, тем более среди контрактников. На контракте были все люди взрослые, бывалые, многие как и Ваня служили в Афгане, и имели реальный боевой опыт. Попробуйте таким объяснить, кто «дедушка» и вас сразу сделают бабушкой.

Да никто в здравом уме и не будет устанавливать подобные порядки там, где у всех боевое оружие всегда под рукой. Ведь какой-нибудь особо усердный «черпак, или 'дедушка», легко может словить свою пулю совсем не с той стороны. Вся эта фигня работает только в мирное время, когда вырванные с гражданки восемнадцатилетние пацаны, вместо того «чтобы учиться военному делу настоящим образом» как завещал нам еще дедушка Ленин, начинают тупо грызть друг друга потому, что так удобно бездельникам офицерам, опухшим от пьянства где-нибудь в далеком забытом богом гарнизоне. И то и при Советском Союзе и в России периодически в воинских частях бывали расстрелы. Когда забитый «дух» дорвавшись до автомата кладет своих мучителей на смерть. Ничем хорошим для него это не заканчивается, но приезжает комиссия из Министерства Обороны, и летят головы непосредственных начальников. Тогда занявшие места новые командиры начинают дрючить старшие призывы чтобы они не сильно зверствовали с молодыми. Все на время затихает, а потом возвращается на круги своя, до следующего подобного случая.

Колеса поезда уютно выбивают дробь по рельсам, убаюкивая и навевая воспоминания уже из моей нынешней жизни. Сумев почти месяц назад благополучно уйти из милицейской засады, я решил не испытывать больше судьбу и залечь на дно. Выхватив сверток с деньгами у нумизмата, я, кроме всего прочего, рисковал еще и статьей о грабеже, но рискнув, фактически вернул все, что потратил за все время пребывания в Москве. Это была, некая компенсация за попытку меня подставить.

На этот момент у меня припрятано двенадцать золотых десяток. Так что, если даже сдать их очень дешево — по пятьсот рублей, сумма составит шесть тысяч, а если по семьсот, как продавали десятки мне, то выручить можно будет почти восемь с половиной тысяч. Но сдавать их и после армии я точно не буду. Червонцы мне понадобятся гораздо позже, когда деньги резко обесценятся и все полетит в тартарары. После дембеля, в восемьдесят седьмом году, я, уже не спеша, подкуплю себе еще золотишка и валюты, чтобы в девяностые выгодно их прокрутить и удесятерить как минимум. Кроме золота у меня еще осталось около трех с половиной тысяч рублей. Через два года они станут стоить меньше в абсолютном выражении, но это будет все еще весьма внушительная сумма. Как раз мне должно хватить, чтобы с комфортом устроиться и начать осуществлять свои дальнейшие планы.

В восемьдесят шестом году, после известного двадцать седьмого съезда КПСС, страна начнет неотвратимо катиться к обрыву. Поначалу почти незаметно, но постоянно набирая ход, как будто огромный камень, катящийся с горы. Перестройка, гласность, демократия, свобода — такие манящие, не набившие еще горькой оскомины слова. От них так и веет чем-то волнующе новым и еще неизведанным. Народ в любой стране часто падок на речи профессиональных демагогов типа Горбачева. Типа фабрики — рабочим, землю — крестьянам, воду — матросам, бабе — мужика, а мужику — водки.

Я помню, как сам тогда горячо приветствовал происходящие в стране перемены, еще не понимая, куда они нас приведут. Да и откуда мне пацану тогда понимать было — ни ума ни жизненного опыта. Помню только как один дедушка, которому было уже далеко за восемьдесят, слушая выступающего по телеку Горбачева ехидно хмыкнул и сказал. — Поживете еще немного при этом пятнистом балаболе, а потом будете вспоминать застойные годы правления Брежнева как самое счастливое время своей жизни.