Дочь самурая. Страница 35
Глава XVIII. Странные обычаи
В нашем пригороде была большая каменная церковь; денег в приходе вечно не хватало, и кружок прихожанок, так называемое Дамское общество помощи, чтобы собрать денег, время от времени устраивал ярмарки или концерты, на которых порой выступали наши местные таланты.
Однажды вечером мы с матушкой и Мацуо пошли на один такой концерт. В программе были классические вокальные произведения. Одарённая певица, дочь богатого горожанина, училась музыке в Европе. Я знала её как застенчивую девушку с нежным голосом и изысканными манерами; тем сильнее было моё удивление, когда, едва заиграла музыка, солистка бодро и непринуждённо вышла к публике, с улыбкой раскланялась и, придав лицу живое выражение, разразилась высокими звонкими трелями, показавшимися моему непривычному уху диссонансом — странным, однако волшебным: признаться, ничего удивительнее я в жизни ещё не слыхала.
В памяти моей остались стремительность, блеск, высокие звуки. Словом, полная противоположность нашей классической музыке, где преобладают приглушённые краски, медленные движения и мягкие глубокие тона. Вдобавок нашу музыку, как живопись, надо воспринимать глазами, не только ухом. В противном случае её прелесть ускользает.
Наша классическая сцена не меняется никогда. Сплошной задник из кедра с нарисованной на нём могучей сосной. Голый пол из камфорного дерева. Исполнители — разумеется, только мужчины — сидят неподвижно, как куклы. На них неяркие старомодные церемониальные наряды. Перед тем как запеть, каждый медленно отдаёт глубокий поклон и заученно-неторопливо кладёт пред собой веер. После чего, оперев ладони на колени, садится прямо и неподвижно; песня его с невероятным красноречием рассказывает чудесную историю о сражениях и любви, причём на всём её продолжении актёр не меняет ни выражения лица, ни положения тела.
Под конец, раскрасневшись от чувств, но по-прежнему с непроницаемым видом, актёр кланяется и аккуратно берёт веер; лицо его вновь принимает бесстрастное выражение. В зале гробовая тишина. Возможно, слушатели растроганы до слёз, взволнованы до глубины души, но понять это можно лишь по слышащимся то и дело сдавленным всхлипам и вздохам. На протяжении веков считалось хорошим тоном сдерживать чувства, и молчание зрителей — высочайшая похвала певцу или актёру классической драмы.
В Америке, помимо прочего, я никак не могла привыкнуть к шуткам по поводу женщин и денег. От мужчин и женщин всех сословий, из газет, романов, лекций, один раз даже с церковной кафедры я слышала забавные истории о том, как женщины прячут деньги в кубышки, как выманивают деньги у супругов, берут взаймы у подруг или откладывают тайком на личные нужды. При этом ничего плохого рассказчики в виду не имели. Деньги могли копить на новые занавески в гостиную или даже на подарок мужу на день рождения. Но эти шутки меня озадачивали, и чем дальше, тем больше, поскольку со временем я осознала, что, быть может, в основе этих забавных историй — чистая правда.
Все обитатели нашего маленького пригорода интересовались делами друг друга, и я была знакома почти с каждым. Я знала, что мои соседки — дамы образованные и культурные, но при этом права распоряжаться деньгами у них не было. Одевались они хорошо, мужья выдавали им деньги на всякие дамские нужды, но собственных средств у этих дам не водилось. Как-то раз я стояла за прилавком на церковной благотворительной ярмарке; несколько дам обошли зал, посмотрели, кто чем торгует, накупили недорогих безделушек, а про вещи дороже сказали: «Вот муж придёт, и я попрошу его купить». Или: «Вот придут джентльмены, тогда эти дорогие вещицы и продадутся». Я ни разу не слышала, чтобы японец купил что-то для дома, да его об этом и не попросили бы.
Как-то раз мы с подругой пошли за покупками, и она зашла за деньгами к мужу на работу. Мне это показалось странным, но ещё более любопытный случай приключился, когда мы с матушкой отправились на встречу дам из церковного кружка: они как раз собирали средства на какие-то особые нужды. В последнее время прихожанки частенько залезали к мужьям в мошну и на этот раз обязались раздобыть по пять долларов так, чтобы не пришлось просить у мужа. Я попала как раз на встречу, когда все принесли деньги, и каждая из дам, отдавая их в общий фонд, рассказывала, как ей удалось достать эти пять долларов. Большинство по чуть-чуть экономили на том и на этом. Одна призналась, что пошла на серьёзную жертву — вернула модистке новую шляпку (оплаченную, но ещё не ношенную) и получила в обмен другую, на пять долларов дешевле. Другая продала подаренные ей билеты в театр. Третья весьма остроумно поведала в стихах, как она, бедная дама из Дамского общества помощи, целую неделю на досуге — и ещё одна предстоит — штопала чулки детям соседки, богатой дамы, в обществе помощи не состоящей.
Встреча получилась невероятно интересной. Я вспомнила наши вечера стихосложения — разве что на собрании общества помощи было веселее и рассказы всё были на низменные темы. Но я слушала с удовольствием, пока не поднялась прехорошенькая, красиво и ярко одетая женщина и не заявила, что не умеет ни зарабатывать, ни копить. А поскольку она дала слово не мошенничать со счётом в лавке и не выпрашивать деньги у мужа, ей оставалось одно: она вытащила пять долларов из кармана супруга, пока тот спал.
Её признание всех позабавило, а меня опечалило. После того как она сказала: «Ничего другого мне не оставалось», все прочие истории показались мне прискорбными. Даже не верилось, что здесь, в Америке, где женщины свободны и верховодят, благородная культурная дама, хозяйка дома, мать вынуждена или выпрашивать у мужа деньги, или ставить себя в унизительное положение.
Когда я покинула родину, в Японии по большей части девочек воспитывали в духе старинных традиций: отвечать за благополучие всей семьи, в том числе мужа. Он, бесспорно, глава семьи, но жена — хозяйка дома и по своему разумению контролирует все расходы — на дом, на еду, на одежду и учёбу детей, траты, связанные со светской жизнью, с благотворительностью, сама оплачивает свои наряды, ткань и стиль которых обязаны соответствовать положению её мужа.
Откуда она берёт деньги? Муж обеспечивает семью, а жена выступает в роли банкира. И если мужу вдруг понадобятся деньги, он просит у жены, а для неё дело чести устроить всё таким образом, чтобы можно было выдавать мужу суммы сообразно его положению. Жена не задаётся вопросом, что именно требуется от человека его положения: она усвоила эти знания, когда готовилась к роли жены. Муж, конечно, может пожать плечами, заметить: «Не очень-то это удобно», однако хозяйство и занимаемый им пост для него дело чести, а любое упущение, способное навредить целому, — его вина. Следовательно, нужды семьи и дома на первом месте. Мужчина женился, в первую очередь чтобы выполнить долг перед богами и предками, во-вторых — чтобы у дома появилась хозяйка, которая будет вести его таким манером, что и дом, и семья станут для мужчины поводом для гордости. Если жена справляется с обязанностями, друзья мужа делают ему комплименты. Если нет — жалеют его.
Так было у всех сословий за исключением разве что владельцев больших поместий или финансовых и деловых магнатов. У них обычно имелся домашний казначей, но и он подчинялся хозяйке дома: это она решала, что нужно семье. Казначей мог только заметить, рассыпавшись в извинениях: «Досточтимая госпожа рискует превысить бюджет». Этих слов обычно бывало достаточно, поскольку любая японка, как и всякий, кто за что-либо отвечает, стремилась честно исполнять свой долг.
Год за годом традиционные формы теряют былую строгость, но правила, некогда обязательные для всех, по сей день влияют на человека. И любое заметное отступление от них по-прежнему считается дурным тоном.
Традиции моей родины и страны, что меня приютила, во многом так разительно отличались друг от друга, а моя любовь к обеим странам была настолько искренней, что порой меня посещало странное чувство, будто я лечу на облаке и взглядом оцениваю два разных мира. Сперва я постоянно пыталась объяснить в соответствии с японскими мерками все странные вещи, каждый день проходившие перед моим изумлённым взором, ибо никто, похоже, не знал ни откуда произошли самые распространённые обычаи, ни что они значат, ни почему существуют, ни почему их соблюдают. Я родом из страны, где у каждого покроя платья, у каждого правила этикета — да в общем, у каждой житейской мелочи — существует причина, о которой не забывают, так что подобное безразличие американцев немало меня удивляло.