Дочь самурая. Страница 36

Матушка была настоящим кладезем знаний, но мне было неловко забрасывать её вопросами, поскольку меня зачастую интересовали вещи странные, пустячные, неважные — например, почему в церкви женщины в шляпах, а мужчины без, почему в некоторых изящных домах на стенах висят фарфоровые тарелки, почему гостей ведут в спальню — сокровенный уголок! — и предлагают класть плащи и шляпы на кровать, место, где положено или спать, или лежать болеть; почему визиты делают по вечерам (в Японии это время досуга); почему на Хеллоуин и Первое апреля забавляются и чудят; наконец, почему существует такой любопытный обычай класть подарки в чулки — в чулки, самую презренную часть гардероба!

Меня удивляло, что ни в разговорах, ни в газетах, ни в книгах об этих обычаях не упоминают ни намёком, ни словом. В Японии и традиции, и фольклор, и значение символов у всех на слуху. Наряды людей на улице, торговая марка на больших качающихся занавесях в лавке, узоры на фарфоровой посуде, клич уличного торговца, головной убор солдата, хакама, которые носят школьницы, — за каждой из этих вещей стоит всем известная история как и почему. Даже на узком сине-белом полотенце рикши и на коробочке из нескольких отделений, в которой рабочий берёт с собой обед, красуются узоры, намекающие на какой-нибудь древний стих или народное предание, знакомое каждому японскому ребёнку, как детям американским — песенки Матушки Гусыни.

Как-то днём на небольшом приёме одна из гостий любезно заметила, что в такой обуви, как мои сандалии, ноги не болят, и с неодобрением отозвалась о высоких каблуках и острых носах туфель, которые тогда были в моде.

— Но почему их носят? — спросила я. — С чего это началось?

— Без всякой причины, — ответила дама. — Просто модно, ну вот как… ну вот как ваше платье запахнуто таким образом, что левая часть оказывается поверх правой.

— Но для этого есть причина, — возразила я. — Правую часть кимоно запахивают поверх левой только на усопшем.

Дама заинтересовалась, и мы вкратце поговорили о том, что японцы чтят левое выше правого во всём, начиная от трона императора до узлов. Затем, легонько коснувшись моего пояса, дама спросила:

— Не могли бы вы рассказать, для чего этот свёрток? Чтобы носить детей?

— О нет, — ответила я, — это пояс, он исключительно для красоты. А детей няньки носят в платке, который на манер гамака висит у них на плечах.

— Какая красивая ткань у вашего пояса, — откликнулась дама. — Могу я спросить, почему вы сворачиваете его в виде плоской подушечки, не лучше ли было б расправить, чтоб показать узор?

Заметив, что ей действительно интересно, я охотно объяснила: существуют несколько способов завязывать пояс в соответствии с положением, возрастом и родом занятий человека, равно как и ситуацией. Наконец мне задали последний вопрос: «Почему вы тратите столько материи?»

Для японца материальная красота вещи неизменно вторична по отношению к её символике. И я, воспользовавшись случаем, охотно рассказала даме, почему пояс искони двенадцати дюймов в ширину и двенадцати футов в длину, объяснила, что в древних восточных верованиях это олицетворяет мифологию и легенды о небесных светилах.

— Как интересно, — произнесла напоследок дама, — особенно про знаки зодиака и прочее, но всё-таки жаль, что складки пояса не дают рассмотреть его роскошную парчу. И не кажется ли вам, маленькая госпожа, — тут она весело улыбнулась мне, — что попросту грешно покупать столько ярдов прекрасной материи и тратить её на всякие пустяки?

И ушла, а за нею по полу тянулся длинный шлейф дорогого бархата.

Матушкина мебель — прекрасного дерева, некоторые её предметы украшала резьба — сперва внушала мне ощущение, будто я в музее, но потом, побывав в других домах, я увидела, что простой и невзрачной мебели нет нигде. Многие дома напомнили мне хранилища, до того много в них было вещей, и не только стульев, столов, картин, но и всяческих безделушек — статуэточек, пустых ваз, раковин, фотокарточек в рамках, редких и дорогих украшений; всё это было довольно небрежно рассредоточено по всему дому — не то что в Японии с её представлениями об уместности и порядке. И лишь через несколько месяцев я избавилась от впечатления, что всё это разрозненное множество вещей здесь временно и вскоре их перенесут в хранилище. Причём вещи по большей части были красивые, но некоторые были в виде туфли или ступни. То ли такая форма всем очень нравилась, то ли мой неодобрительный взгляд неизменно замечал её всюду, но едва ли не в каждом доме я встречала пресс-папье, вазу или ещё какую-нибудь вещицу в этом роде. Один раз мне даже попалась на глаза деревянная подставка для зубочисток, изготовленная в виде башмачка.

Подобная мода вызывала у меня отторжение, ведь в Японии на протяжении веков ступни считались наименее почтенной частью тела, и самый прекрасный или дорогой подарок утратил бы всякую ценность, если б его изготовили в форме обувки.

А японские безделушки! Они встречались повсюду, причём порой в самых неожиданных и неподходящих местах. Бэнто и миски для риса на столиках в гостиной, дешёвые картины-свитки на элегантных стенах, гонги из святилищ, чтобы сзывать к столу, эфесы мечей в качестве пресс-папье, чернильницы, в которых держали носовые платки, и шкатулки для писем, в которых лежали перчатки; свадебные чашечки, приспособленные под булавки, и даже маленькие бамбуковые плевательницы, куда — я сама это видела — ставили срезанные цветы.

Со временем мой упрямый ум приучился до определённой степени отделять предмет от его окружения, и я начала видеть его художественную ценность глазами американцев. И обзавелась привычкой: всякий раз, как мне случалось заметить нелепость, происходившую от слабого знакомства с Японией, я тотчас же пыталась вспомнить такую же нелепость, только в Японии по отношению к вещам иностранным. И мне всегда удавалось подобрать не один пример. Как-то раз невинный вопрос молодой женщины — она недоверчиво уточнила у меня, правда ли, что в Японии, как им рассказывали на лекции, элегантно одетые дамы порой набрасывают на плечи вместо шали обычные дешёвые скатерти из синели, — пробудил во мне воспоминания. Я лишь рассмеялась и признала, что несколько лет назад это действительно было модно. Импортные товары были редкими, дорогими, а поскольку в Японии скатертями не пользуются, нам и в голову не приходило, что это вовсе не шали. Правда, мне не хватило духу признаться, что я и сама носила такую «шаль», — сказала лишь, что помню такие случаи из своего детства в Нагаоке.

Как-то раз мой отец из очередной поездки в столицу привёз Иси и Кин по большому турецкому полотенцу с цветной каймой и длинной бахромой. Обе служанки, преисполнившись гордости, накинули эти полотенца на плечи и отправились в храм на службу. Я до сих пор вижу, как они важно выходят за ворота, а на их плечах поверх японского костюма с длинными рукавами белеют полотенца, новые, жёсткие, и болтается бахрома. Сейчас подобное зрелище меня позабавило бы, тогда же я любовалась и ничуть не удивлялась, что Иси и Кин завидовали все, кто их видел. Но как я ни старалась смотреть на японские предметы глазами американки, всё-таки одно особенно негармоничное сочетание самым глупым образом несколько месяцев не давало мне покоя. Когда я впервые нанесла визит миссис Хойт, хозяйке прекраснейшего дома, взгляд мой упал на чудесную резную магонотэ — «руку внука», как её именуют в Японии, в Америке же такие вещицы называют попросту чесалками для спины; магонотэ висела на шёлковом шнурке на шкафчике эбенового дерева, а рядом с ней на том же шнурке висели чётки из хрустальных и коралловых бусин. Магонотэ вырезали из слоновой кости, чётки — из редкого розового коралла и безупречного хрусталя, но такое неуместное соседство убивало, на мой восточный взгляд, всю красоту. Всё равно что положить на столик в гостиной рядом с Библией зубную щётку.

Я не стала критиковать выбор хозяйки. Её безупречный вкус во всём, что касалось искусства, не подлежал сомнению, а в Америке наша магонотэ — произведение искусства, и только. С этой точки зрения её повесили куда нужно. Я это понимала и всё-таки каждый раз, как заходила в эту комнату, упрямо отворачивалась от шкафчика. И лишь через два года тесной дружбы с хозяйкой дома я набралась смелости признаться ей в том, что так шокировало меня в первый визит. Она по сей день смеётся, и я вместе с ней, но всё-таки на душе у меня теплеет, стоит мне вспомнить, что чётки и магонотэ уже не висят рядом.