Проклятие прабабки. Книга 1 (СИ). Страница 14

— Бери, если меня угостишь.

— Да угощу, ты же не зря со мной на могилки гонял, — улыбнулась я. Настроение было приподнятое. Я включила на телефоне свой плейлист и достала из холодильника банку молока, колбасу, сыр и оливки. Чайник закипел и забурлил, пыхая паром. Я сняла его с плитки и плеснула в кастрюльку. Вспомнив про Димин тоскливый взгляд, налила ему в кружку чай и поставила перед тарелкой. Остальной кипяток мне понадобится для спагетти.

Пока варились макароны, я быстро нарезала ветчину и сыр. Сгоняла на огород за луковыми зелёными стрелами и заодно нарвала пучок мяты. Обожаю мятный чай!

Когда спагетти сварились, откинула их на дуршлаг и отставила в сторонку. На сковороде растопила сливочное масло из Диминого холодильника, кинула колбасу. Через две минуты кухню охватил приятный аромат. Я почувствовала, как голодна. Закинула в сковороду спагетти и сыр, а сверху плеснула жирного деревенского молока. Вместо сливок сойдёт и оно. Когда всё вместе потомилось минут пять я решила, что хватит. Слишком хочется есть, и томиться дольше просто нету сил.

Разложив порции по тарелкам, посыпала зеленью и достала вилки.

— На, труженик, ешь, — довольно проговорила я и в следующую секунду набила рот восхитительной макаронной тягучестью и копченым ароматом колбасы. Мммм. Захотелось мычать от удовольствия.

Я вспомнила про оливки, вскочила, открыла банку и стала есть прямо оттуда. Обожаю!

Дима ел молча, изредка провожая взглядом мои метания по кухне. Запивал чаем, заедал бутербродом. Как он тут один всё лето жить собрался?

Когда с едой было покончено, я убрала тарелки со стола и самодовольно сказала:

— Ну а посуду моешь ты, раз обед был с меня. У меня маникюр, — помахала я пальцами перед его лицом. Налила себе кружку воды, схватила ноутбук и пошла во двор, в беседку. Нужно было закончить стратегию для Глеба и быть готовой к встрече.

***

Когда два часа спустя я, потирая занывшую поясницу, вернулась в дом, я услышала громогласный Димин храп. Отличный отпуск у парня, ничего не скажешь. Против обеденного сна и я бы не отказалась! Но зато появился отличный повод сбежать на кладбище в одиночестве, без лишних глаз.

Я аккуратно пробралась в Томин сарай, схватила тяпку, ведро, тряпки и налила пятилитровку воды. Чёрт, как я это всё попру? На глаза попалась тележка, с подобной пенсионерки рвали мне колготки в трамвае в студенческие годы. Точно! Пришла пора поиметь от тебя хоть какую-то пользу.

Перчатки! Маникюр же, — улыбнулась я про себя и схватила огородные прорезиненные перчатки. Кажется, я готова.

Проверив, на месте ли телефон, я толкнула калитку и вышла. Малыш даже не шелохнулся. У него, как и у Димы, свои послеобеденные ритуалы.

До кладбища я дошла быстро. Был четвертый час дня, солнце всё также палило, но тени становились длиннее. Кроме того, на небе появились белые кучевые облака, и солнце то и дело пряталось за них. Идти было легко, тележка сзади катилась с небольшим дребезжащим звуком. Деревня будто вымерла.

А вот и знакомая ограда. Сейчас свернуть налево, потом прямо три квартала и опять налево. И мне снова не показалось — над могилами Зелениных снова веет серый дымок, как будто кто-то разжёг костёр из сырых сосновых игл. Это был отличный ориентир, хотя и очень странный.

Я дошла до оградки, внимательно осмотрела фронт работ и натянула перчатки. Сначала выдрала сорную траву, помогая себе Томиной тяпкой. Это заняло точно не меньше часа. Пот стекал со лба, я вытирала его грязной перчаткой. Да, не самая чистая работёнка. Потом я вынесла траву в ближайший мусорный контейнер и принялась мыть кресты. Оттёрла бабушкину фотографию, откуда на меня смотрело родное лицо. Молодое. Я такой бабушку никогда не видела. У нее на макушке был пучок, а вокруг лица вились еле заметные прядки. Наверняка рыжие, но фотография была чёрно-белая, поэтому оставалось только гадать.

«Бабулечка моя, милая. Вот я и пришла к тебе», — произнесла я мысленно. Почему-то говорить вслух на кладбище мне казалось неловким. «Прости, что так долго не шла к тебе. Больше десяти лет… Зато вот сейчас прибралась у тебя на могилке. И соседку твою приберу», — мысленно продолжила я монолог. Почему-то мне казалось это успокаивающим.

Я отряхнула пыль с креста и фотографии Лидии Ивановны, протёрла металлическую оградку. На большее воды не хватило. Нужно было ещё оставить для мытья рук. Затем окинула критичным взглядом плоды своих трудов и осталась довольна. По-хорошему надо было ещё покрасить и оградку и кресты, но уже не в этот раз. Мысленно сделала себе зарубку, что вернусь сюда с банкой краски и лака.

Затем в голову пришла ещё одна мысль. Я собрала все инструменты в тележку и пошла к выходу. Оставила её у калитки и пошла собрать полевых цветов. Набирала и белые зонтики тысячелистника, и розовые бутончики клевера, и сине-фиолетовые соцветия люцерны. Нашла и полянку со зверобоем, а рядом несколько веточек колокольчика. На душе стало легко, захотелось петь. Завела с полный голос:

Буйный ветер веет, былинку колышет

Былинку колышет, рубашенку сушит

Рубашенку сушит, в гости к мамке спешит…[1]

Слышала, как пели мама с Томой за столом, после рюмки-другой тёткиной наливки. Протяжно, тоскливо. Слышался мне в этой песне вой ветра по русской равнине, да тоска неизбывная по тяжкой женской доле. А сейчас захотелось прикоснуться к корням. Сзади были — сосны, вокруг — луг с душистыми травами по пояс. Дул ласковый ветер, пригоняя тучи издалека и обещая скорый дождь.

Набрав огромный душистый букет, потащила его обратно к бабушке и её родственнице. Поделила его на две больших охапки. Первую положила на могилку к Лидии, а вторую, со слезами на глазах — к бабушке. Когда убирала руку, почувствовала, как меня ударило током. Отдернула, посмотрела на палец. И чего я ожидала там увидеть? Палец был розовый и обычный.

Но в воздухе ощутимо запахло электричеством. Я повернула дверцу в низенькой оградке и меня второй раз ударило током. Обалдеть! Я посмотрела наверх. Реально собирается дождь, и, наверное, скоро начнётся гроза. Я ускорила шаг и поспешила к калитке, у которой меня ждала моя тележка.

Но едва вывернула за ограду, как сверху услышала оглушающий раскат грома. Посмотрела наверх — точно замочит. Я протянула руку вперёд и мне на ладонь упала первая тяжелая капля. Потом кожа ощутила ещё одну каплю и ещё. Я закрыла глаза и подняла лицо к небу, по-детски собирая капли ртом. Мне хотелось смеяться и плакать одновременно. Я почувствовала огромную связь с этой землей, этими соснами, этим цветущим лугом. Поднесла руки к носу — кожа пахла горькой полынью, как в песне про Былинку.

Я отбросила тележку и бросилась бежать по траве, раскинув руки и желая обнять весь мир. Так вот она какая, свобода. Вот какая ты, родная земля! Я кружилась на мокрой земле и смеялась дождю, ветру, раскатам грома. Мне хотелось взлететь, как птице, и полететь над облаками. Мокрая трава хлестала по коленям, а я смеялась и плакала одновременно, испытывая огромное чувство освобождения.

Я носилась по лугу, как полоумная, и мне было так хорошо, как никогда ещё не бывало. Я была всемогуща!

Внезапно впереди, на дороге, я увидела одиноко бредущую фигуру. Женщина куталась в яркий платок с бахромой, а мокрая юбка обвивала её лодыжки. Из-под платка кончик тёмно-рыжей косы бил её по пояснице. Она шла вперёд, зябко поводя плечами, и явно стремилась поскорее найти укрытие.

Впереди сверкнула молния. Одна, вторая, третья. Яркие стрелы били из туч прямо по деревьям, но это было где-то далеко. Кончики моих пальцев потрескивали, если бы я сейчас взялась за что-то металлическое, то точно ударилась бы током.

Ноги сами понесли меня к женщине, я догоняла её и ещё не знала, что я хочу ей сказать и зачем её догоняю. Но тело действовало быстрее, чем я думала, и уже через минуту я схватила её за плечо, чтобы остановить. Женщина развернулась и на меня взглянуло серое бесцветное лицо с горящими тёмными глазами. Она открыла рот и отчетливо, но беззвучно шевеля губами, произнесла какое-то слово. В ту же секунду молния, ударившая прямо между нами, осветила её лицо, которое оказалось черепом с пустыми глазницами, и вырубила меня. Мир потух.