Сэр (лп). Страница 32

Нет. Я быстро убеждаю себя. Ревность приносит больше вреда, чем пользы, и это отвратительное чувство. Из-за него я бродила по всем комнатам этого дома, испытывая столько боли.

Эйдан поворачивает ручку, чтобы уйти, но я резко протягиваю руку, останавливая его. Крепко сжимаю его руку, чтобы он не повернул ее. Я не уверена в своих намерениях. Мои брови сходятся на переносице, разум затихает, а тело реагирует само по себе.

Он замирает, его глаза встречаются с моими, и мы несколько мгновений смотрим друг на друга.

— Зачем ты пришел сюда? — шепчу я.

Его пристальный взгляд блуждает по моему лицу, останавливаясь на губах.

— Мне нужно было знать…

— Одна ли я?

Он отвечает не сразу, но его челюсть сжимается. Затем Эйдан придвигается ко мне, его тело прижимается к моему. Я чувствую его тепло, чувствую его запах под слоем алкоголя, и мое зрение затуманивается желанием.

Он заглядывает мне в глаза, выглядя таким же взволнованным, прежде чем ответить:

— Ты значишь что-то для меня. Я думаю… думаю, ты была хуже, чем Нина.

Хуже, чем Нина? Может ли такое быть?

С другой стороны, я разбила его сердце, не так ли? Может быть… может быть, я причинила ему боль сильнее, чем она.

У меня нет слов, чтобы ответить.

Он дважды проделывал это со мной в течение дня — достаточно сильно напугал меня, чтобы заставить замолчать.

Я чувствую боль в груди, и мне следовало бы уже привыкнуть к ней, но она кажется холоднее, чем обычно. Я внутренне сжимаюсь, когда отвожу от него взгляд. Отпуская его.

Он уходит, не оглядываясь, оставляя дверь широко открытой. Я закрываю ее, глубоко потрясенная его визитом, сердце все еще сжимается в груди от боли в его глазах.

Я несколько минут подряд меряю шагами апартаменты, отказываясь от сбора обеда, и не могу избавиться от ощущения, что Эйдан не в своей тарелке, и, возможно, мое присутствие здесь вызывает у него реакцию, противоположную той, на которую я рассчитывала.

Я потираю грудь, пытаясь сдержать холодную боль, и снова и снова вспоминаю выражение его лица — боль, которая появляется только после того, как он выпьет, когда он теряет бдительность, когда его эмоции выплескиваются наружу, а не заперты в его жестко контролируемом теле.

Я откусила больше, чем могу прожевать, и совершенно потеряна.

***

Эйдан

Я стучу в дверь, нетерпеливо ожидая.

Дрожь сотрясает мое тело. Меня переполняют странные собственнические чувства. Я пьян… очень пьян. Я теряю самообладание. И продолжаю слышать сердитые крики из прошлых лет. Сердитые лица и причиняющие боль руки. Я закручиваюсь в спираль, чувствую опасность, злюсь. Я не понимаю, что, черт возьми, происходит, не могу удержаться от реакции, стою перед этой гребаной дверью и делаю все, что в моих силах, чтобы не выломать ее.

Наконец она открывается.

Алекс смотрит на меня, и на его лице ничего не отражается, пока он ждет, что я скажу. Я смотрю мимо него на брюнетку в его постели, которая прячется под одеялом. Я бы мог подумать, что это Айви… ворвался бы в комнату и сбросил с нее эти одеяла, если бы сначала пришел сюда.

Блядь, что со мной происходит?

Я снова смотрю на Алекса, мои губы сжимаются в тонкую линию, когда я извергаюсь перед ним.

— Какого хрена тебе нужно? — требую я, повторяя во второй раз, когда он не отвечает. — Какого хрена тебе нужно, Алекс?

У него хватает наглости выглядеть смущенным.

— С чего бы мне чего-то хотеть, Эйдан?

— Ты в моем доме, не сказал мне ни слова с тех пор, как приехал, и все же пристаешь к моей ассистентке…

— В чем, собственно, проблема? — резко перебивает он.

— Почему? — снова требую я.

— Что почему? — парирует он, ухмыляясь мне. Чертов наглец. — Почему я здесь или почему она? Будь конкретнее.

Нахальный ублюдок.

— Держись от нее подальше, — говорю я ему, переходя сразу к делу. — Держись, блядь, подальше от Айви Монткальм, Алекс. Она не игрушка, с которой можно играть, когда ты скучаешь и возбужден…

— Я не скучаю и не возбужден…

— Она не твоя забота.

— Ты бы предпочел, чтобы она бродила здесь одна, Эйдан? Ты хочешь изолировать ее, держать взаперти в ее апартаментах, где, как ты знаешь, она находится все это чертово время? Тебе, конечно, насрать, что она в этой ужасной лачуге, тебе насрать, что по ту сторону этой двери ее почти каждую ночь окружают незнакомые люди, и что ей от этого может быть неуютно...

— Не притворяйся, что тебе есть дело до ее гребаного комфорта. Я вижу это дерьмо насквозь…

— О, правда?

— Она не очередная ассистентка, которую ты можешь заманить в свое любовное гнездышко, Алекс. Эта не твое гребаное дело…

— Да пошел ты, и я не собираюсь останавливаться, так что пошел ты, Эйдан! Кстати, я не буду обращаться с ней так, как с той девчонкой только после того, как ты ее, блядь, уволил. Не начинай кидать дерьмо мне в лицо, как будто я сделал что-то плохое. Ты не можешь снова сказать мне отвалить, как будто я слабый пятнадцатилетний подросток…

— Маленький неблагодарный засранец…

— Я неблагодарный?! — Глаза Алекса расширяются, прежде чем гнев заливает его лицо. — О, черт возьми, забыть — это, должно быть, такая роскошь, да? Забыть, каким гребаным ублюдком ты был по отношению к нам, забыть, блядь, кровавую бойню, которую ты оставил после себя, сердца, которые ты уничтожил и которые пытался в конечном счете залечить своими гребаными деньгами, и я должен быть благодарен за все это?!

Прошлое нахлынуло на меня, когда я вспомнил, как бросил Рут… бросил Алекса. Я помню все это, но не то, как просил прощения. Чувство вины душит меня, но мой темперамент слишком силен, чтобы сдержаться. Я прищуриваюсь, глядя на него.

— Если ты так себя чувствуешь, Алекс, никто не заставляет тебя здесь...

— Меня бы здесь не было! Зачем мне смотреть, как тебя снова выворачивает наизнанку?

— Так уходи.

— Да, знаешь, я мог бы в начале...

— Если ты так несчастен, Алекс, тогда уходи.

Он стискивает зубы, указывая на меня пальцем, и огрызается:

— Веришь или нет, придурок, я не собираюсь торчать в этом гребаном месте ради тебя! Я делаю это ради нее…

— Кем она была для меня? — обрываю я, не в силах больше сдерживаться, и шагаю ближе к нему с умоляющим взглядом. — Скажи мне это, Алекс…

— Я ни хрена тебе не скажу, — парирует он, не уступая моей ярости.

Дверь захлопывается у меня перед носом, и он запирает ее… черт возьми, запирает, как будто хочет меня соблазнить. Хочет, чтобы я вышиб эту чертову дверь, чтобы доказать его точку зрения — доказать, что я выворачиваюсь наизнанку — и, черт возьми, я бы так и сделал.

Как я делал в городе.

Как делал до того, как приехал сюда.

Я не успеваю сделать и двух шагов, как в ярости ударяю кулаком по ближайшей стене. Боль пронзает мою руку, заставляя голову на несколько восхитительных мгновений опуститься на плечи, но даже это не избавляет меня от боли.

Я тупо смотрю на дыру, которую оставляю после себя, и прижимаюсь к ней лбом, тяжело дыша. Меня переполняет безмерное сожаление. Я не должен был этого делать. Зачем я это сделал?

Эта женщина прорывается сквозь барьеры, сквозь стены, воздвигнутые апатией. Мне так больно, и это чувство настолько чуждо, что оставляет после себя острую боль. Я не знаю, что со мной не так. Почему у меня такое чувство, будто моя грудь сжимается сама по себе. Почему во мне столько боли — годы, и годы, и годы. Я не знаю, как во всем этом разобраться. Не знаю, как все это заглушить. Все, что я знаю, это то, что это чувство — эта боль — появилось в тот самый момент, когда голубоглазый дьявол вошел в мою жизнь.

Рут.

Мне нужна Рут.

Мне нужен кто-нибудь.

Я добираюсь до своей комнаты и падаю на простыни. И проваливаюсь в беспокойный сон.