Кровавый год (СИ). Страница 32

— Казаки! Казаки! — раздались громкие крики.

— Шассеры! — поправили более опытные.

Русские конные егеря закружили вокруг Петерсберга, в который уткнулись колонны отступавших французов. Генерал Рошамбо моментально оценил ситуацию и понял: если срочно ничего не предпринять, это конец. Его измотанным и обескровленным полкам наступали на пятки свежие части русских, следом, наверняка, двигался сам царь со своими окрыленными победой войсками и ротами полковой артиллерии. Пушки разнесут тут все к черту, кавалерия добьет. Неужели придется капитулировать?

* * *

Моя армия уподобилась рыбакам, с трудом вытягивающим из воды переполненный невод. Добыча нам досталась невероятная, огромная — чтобы ее посчитать, оценить, распределить и сохранить, потребуется немало времени. Императоров — одна штука, вице-королей — одна штука (с его размерами потянет на двоих), принцев — восемь, графов, маркизов и прочих виконтов замучаешься считать, из штаб-офицеров, попавших в плен, можно составить роту, из обер-офицеров — батальон или неполный полк.

Только для охраны этой оравы потребно не меньше дивизии. Вызвались богемцы, взбешенные состоянием своего Генерала — медикам пришлось побороться за жизнь Мясникова. Я был не против сурового обращения с пленными (но без садизма, расстрелов и мародерства). Разозлился, когда узнал, как обошлись с моими людьми, захваченными при разгроме полка Подляшской дивизии Жолкевского. Мы нашли их израненными и брошенными в домах деревни Гройцш без всякого ухода — и раздетыми до исподнего. Мало того, что им не оказали врачебной помощи и не дали даже стакана воды, так их еще грабили все подряд, в несколько заходов. Сначала пандуры отобрали все деньги, зашитые в разных укромных местах, потом их, окровавленных, обессилевших, начали раздевать — сапоги, шинели, кафтаны, — все сняли. И оставили умирать…

— Государь! — окликнул меня еле державшийся на ногах от усталости Суворов. — Полки построены, можно начинать.

Я кивнул, огладил совсем уже неприлично отросшую бороду, оправил на себе мундир, нацепил двууголку и двинулся вслед за генерал-поручиком к коновязи, где наши пути разошлись. Победителя и Мишку рядом не ставили — они только и ждали момента, чтобы определить, кто из них главный альфа. Поэтому их держали подальше друг от друга, а в моей свите Суворов был вынужден держаться чуть в стороне. Но это не мешало нам считать друг друга боевыми товарищами и достигать полного взаимопонимания. Тучи Липпендорфа тому свидетель!

Выбранное для торжественной церемонии поле еле вместило все полки, построенные покоем, внутри соорудили подиум с навесом, к которому я поскакал в сопровождении всех генералов. Войска встретили нас громким «Ура!», полковые оркестры заиграли марш, ветер трепал развернутые полковые знамена.

Поднялся на помост. Поднял руку. Над полем установилась тишина.

По сигналу Суворова, гарцевавшего на своем Мишке перед подиумом, слаженно загремели барабаны. С открытой стороны покоя церемониальным маршем двинулись шеренги офицеров, солдат и казаков — тех, кого ждало награждение. Первые ряды несли вражеские знамена, задние — пучки сданных генеральских шпаг и сабель. Стяги полетели на землю, на них бросали холодное оружие. Гора росла, полки снова закричали «Ура!». Освободившись от трофеев, герои строились справа и слева от помоста.

Снова поднял руку. Овация стихла, как отрезало. Все взоры обратились на меня, ждали моих слов, моей похвалы.

— Солдаты! Боевые мои товарищи! Ваши сердца вступили в бой раньше, чем ваши руки. Вы знали, за что шли на смерть, за кого и во имя чего! Но вы поклялись победить — и вы победили! Горжусь вами — лучшей армии мне не сыскать! Позади трудный путь — мы разбивали врага в чистом поле, брали крепости и сотни раз смотрели смерти в глаза. Выдюжили! И сокрушали снова и снова! И если снова на нас надвинется вражья рать, дадим ей отлуп, ее знамена бросим под ноги в грязь, отберем у нее и славу воинскую, и волю к борьбе! Отныне у наших противников — душа в пятки, лишь заслышат стальную поступь наших полков! Трепещи Вена, Рим, Париж, Мадрид и Царьград — мы идем! Ура!

— Ура! — понеслось над полем у Петерсберга — видит бог, мне нравилось это название!

— Никто не останется без награды! Жалую войско деньгами, каждому по десять рублей! Но это не все! Вы выбрали, как я приказал, самых достойных. Тех, кто особо отличился. Вот они — перед вами, стоят ошую и одесную от меня. Полковник Платов! Выйти из строя! Ко мне!

Матвей Иванович покинул ряды ждавших награждения и поднялся на подиум.

— Бывают в сражении моменты, когда все зависит от мужества немногих. Полковник Платов и его люди малым числом спасли армию, спасли битву в первый день сражения. Казакам не впервой биться с превосходящим их кратно врагом, но это не умаляет подвиг трех сотен храбрецов. Жалую каждого солдатским Георгиевским крестом, а тебя, полковник, генерал-майорским чином и высшим воинским орденом Российской империи — офицерским Егорием первой степени. Носи с честью!

Я вручил белый эмалевый крест Платову и быстро шепнул:

— Встанешь рядом и будешь своих десятками выкликать.

Новоиспеченный генерал-майор понимающе кивнул, принял из моих рук орден и воинские знаки отличия и громко крикнул:

— Служу царю и Отечеству! С таким-то царем-батюшкой и помирать легко!

— Слава казакам! — громко крикнул я.

— Слава! — понеслось над полками.

Пошло награждение казаков — процедура долгая, но необходимая, важная. Именно с них, с простых работяг войны, я хотел начать долгие процесс награждения.

Когда последний казак — 218-й, именно столько осталось в живых из трех сотен — получил Егория, пришла очередь Александра Васильевича.

— Без генерал-поручика Суворова ничего бы не вышло! Согласны со мной⁈ — армия откликнулась на мой вопрос дружным одобрительным криком. — Александр Васильевич! Скачи-ка сюда!

Суворов подлетел, молодцевато спрыгнул с коня, отдал поводья ординарцу и поднялся на подиум.

— Поздравляю генерал-аншефом! — громко выкрикнул я и тихо добавил, чтобы услышал только мой командующий. — Вену возьмешь, станешь генерал-фельдмаршалом!

Суворов сверкнул глазами, принял от меня звезды на воротник и с моего разрешения обратился к войскам:

— Была у меня одна надежда на Бога, другая — на величайшую храбрость и высочайшее самоотвержение войск. Вы богатыри! Вы витязи! Вы русские! Какую победу перелетели! Какие крепкие батареи вы взяли! Не посрамили русского оружия! Ура!

— Ура! — в который раз понеслось над полем.

Процедура награждения продолжилась. Уже заканчивался пятый час, как я поднялся на помост. Ноги уже не держали. Но пришлось собрать последние силы и довести все до конца — никого нельзя было обойти своим вниманием.

Когда закончил и добрался до скромного домика в Петерсберге, выбранного для моего постоя, думал свалюсь без задних ног. Меня встретил Почиталин. Его лицо было бледным, в руках он сжимал письмо и прятал глаза.

— Что⁈ — прохрипел я, севшим от долгого напряжения связок голосом.

— Дурную весть, государь, доставили из России. Царевна Наталья Алексеевна до срока разрешилась мертвым ребенком и умерла родами.

Я покачнулся и осел на пол.

(1) В описываемый период в Испании и контролируемых ею владениях процветало рабство, причем знать подражала королю Карлу III, самому крупному рабовладельцу.

(2) Австрийская миля равна 7.5 км.

Глава 13

Серая полоска берега вытягивалась меж зыбких вод и туманных холмов. Мелкий дождь, будто сговорившись с ветром, вполз за воротник иезуита и стекал по лопаткам под рясой. Священник стоял на носу корабля Sanctus Victor, не отрывая глаз от прибрежных очертаний, теряющихся в сыром мареве.

— Terra incognita… — пробормотал он, опираясь на трость, — и, быть может, terra nostra.

— Что вы сказали, отец Лауренцио? — спросил, подходя, капитан Караффа. Высокий, плечистый, в пропитанных порохом сапогах, он походил скорее на ветерана альпийских баталий, нежели на морехода.