Кровавый год (СИ). Страница 30

Австрияк быстро изложил цель своего визита, а потом накинулся на нас с упреками.

— Как можно специально выбивать офицеров? Это противоречит правилам войны, ее рыцарскому духу!

Офицер выдал эту нелепость с легкой улыбкой — не извиняющейся, а скорее просто вежливой.

— Противоречит духу⁈ — зарычал я в ответ. — Дворян-офицериков нужно пожалеть? Не дождетесь!

Я вскочил с лафета, приблизился к увешанному орденами цесарцу в элегантом белом парике с косичкой и бантиком. Он отпрянул, широко распахнув глаза. Моего бешенства он явно не ожидал.

— Быть может, мне нужно вас, бедненьких, пожалеть? Платочки подарить, чтобы сопельки утереть?

Я говорил громким шепотом по-немецки, и каждое мое слово вколачивалось в парламентера, подобно кованому гвоздю.

— Великодушие! — в моем голосе звучало нескрываемое презрение. — Уведомьте своих командующих, ваш штаб, что мне незнакомо это слово! Я не собираюсь с вами великодушничать! Сантименты и чувства оставьте юным девам. Триста тысяч мужчин пришли сюда, чтобы победить или умереть.

— Но, сир… — затрепыхался парламентер.

— Молчать! Слушать! Передай своему царьку, что я вырву ему сердце! А потом приду в Вену и трахну его мать! Нет, старуха мне не нужна, я замурую ее в габсбургском склепе и изнасилую ее дочерей, сестер императора! Всех! А прочих благородных дам отдам своим башкирам. И вы, благородные господа, будете стоять рядом и убеждать своих жен, чтобы потерпели! Ты услышал меня, немец⁈

Ошеломленный австриец онемел и лишь мелко тряс головой.

— Ступай прочь! Забрать трупы павших дозволяю. Они пали ни за грош, за вашу барскую мечту, но заслужили, чтобы их достойно похоронили.

— Крутехонько ты, государь, — не удержался от ремарки Суворов, когда всхлипывающий парламентер убежал, прижимая к лицу батистовый платочек. — Неужто ты всерьез?

— Александр Васильевич, ну что ты как маленький? Рябые дочки Марии-Терезии меня не интересуют. Тебе ль не знать, что страх, посеянный в сердце врага — лучший наш союзник. Мы пришли сюда не умирать, а побеждать. В этом мы уверены, в отличие от нашего противника. Ужель ты сам этого не увидел?

Суворов серьезно кивнул — уж кто-кто, а он всегда был нацелен на победу.

* * *

Третий день сражения при Липпенсдорфе начался проливным дождем. Я встал поздно — под умиротворяющий стук капели по крыше моего шатра спалось отлично. Кутаясь в драгунскую епанчу, отправился совершить объезд боевой линии в абсолютной уверенности, что на сегодня сражение откладывается. И, к вящему своему удивлению, обнаружил суету на редутах — солдаты ворочали пушки, передвигая их на новые позиции, а канониры занимались порохом, накрывшись плащами. Неподалеку Чумаков разворачивал ракетную батарею.

— Что это вы творите? — гневно спросил своего начальника артиллерии.

— К атаке готовимся. Неужто тебе не сказали? Наверное, Суворов решил тебя не беспокоить, государь.

— Вы совсем ополоумели? — разозлился я.

— А что не так? Ты же, царь-батюшка, сам Александра Васильевича над нами поставил. Вот он и распорядился.

— Так ливень же проливной!

— Генерал-поручик сказал, что лучше погоды нам не придумать.

— Где он? — спросил я уже спокойней, будучи прилично заинтригован.

— Носится на своем новом коне — то тут, то там.

Я отправился разыскивать Суворова, но задача оказалась не из легких. Наконец, он нашелся в расположении резервных дивизий генерал-поручика Юрия Долгорукова, корпусного командира. Его полки не участвовали в бою первого дня. Они прикрывали обоз и усиленно тренировали колонные перестроения, те самые, шестишереножные, о которых генерал-поручик рассказал на военном совете накануне битвы.

Меня горячо поприветствовали. Я отмахнулся от любезностей и сразу перешел к делу.

— Александр Васильевич, как сие понимать?

— Все просто, государь! Дождь нам на руку. Бой только холодным оружием — что может быть лучше для русского чудо-богатыря? Пуля обмишулится, а штык не обмишулится. Корпус Крылова отдохнул, экзерциции проведены, каждый солдат знает, что от него требуется.

— Все-все? Каждому солдату поставлена конкретная задача? — усомнился я, все еще пребывая в сомнениях.

Каземир Чекальский, начальник штаба корпуса, улыбнулся и с удовольствием отчеканил, явно повторяя слова Суворова:

— Левый фланг супостата к обороне подготовлен слабо. Ров у них не глубок, вал не высок — двигай вперед, бери в штыки, гони, бери в полон, пушки наши, ставь гауптвахт к пороховым погребам и вали дале отсекать центр. Умирай за Дом богородицы, за царя-батюшку, за пресветлейший русский дом!

— Умирать не надо! Надо выжить, но победить! — поправил я. — Где намерены атаковать?

— Левое крыло союзников, — тут же доложил Юрий Долгоруков. — Как французов в первый день потрепали, их в резерв отвели, а на их место поставили итальянские полки — из австрийских владений и савойцев. Непуганые. С русским штыком незнакомые. Легкая добычь.

В его словах содержалось зерно истины. Самоуверенные союзники к обороне не готовились, лишь вчера начали возводить укрепления. Но многое ли успеешь за вечер и ночь? А тут еще дождь смешал все планы. Но сможет ли артиллерия нанести запланированный мною удар на направлении главной атаки?

— Сможет, — уверил меня Суворов. — Хоть сила выстрела и будет слабее, но наши пушки дальнобойнее, накроем позиции левого фланга. А на правом проведем отвлекающую атаку.

— И когда вы намерены начать?

— Только тебя ждали, государь!

— Ах вы, хитрецы! — улыбнулся я. — Ну, с Богом!

(1) Гласис — наклонная земляная насыпь перед полевыми или крепостными укреплениями для облегчения обстрела. У фортификационного термина «фоссебрея» было несколько значений, хотя в словарях есть только одно — дополнительный вал перед основным.

(2) Описанный эпизод боя — не преувеличение. Нечто подобное произошло во время «битвы народов» в 1813 г. Триста лейб-казаков своей яростной атакой опрокинули пять тысяч кавалеристов Мюрата и спасли ставку союзников, включая Александра I. Длина штыка-шомпола австрийского драгуна составляла 860 мм.

Глава 12

Артиллерия открыла ураганный огонь по левому крылу союзников. И полки пошли, заливаемые сверху дождем. Под грохот канонады, под свист картечи, по раскисшей земле, под стекающими с кепи потоками дождевой воды. Не считаясь с потерями от пушечных выстрелов — малоэффективных и слабых после нашего артналета. Миновав пробежкой опасную черту, в пятидесяти саженях от линии обороны итальянцев, перестроились из шеренг в колонны и проткнули левое крыло союзников, как нож сквозь масло.

Ошеломленные, растерянные сардинцы, ломбардцы, пармцы и тосканцы, не имея возможности стрелять из ружей, сопротивлялись недолго. Побежали, и им вдогонку помчалась русская кавалерия. Граф Рошамбо попытался спасти положение и двинул французские полки из резерва. Весьма опасный момент — при прорыве наши колонны утратили плотные построения, распались на отдельные роты и капральства. Встречная штыковая атака могла их опрокинуть. Вот тут-то и пригодились наши ракеты. Они накрыли обширное пространство в тылу союзников, раскидав не только королевскую пехоту, но прилично досталось и лагерю. Случайным попаданием зацепило штаб объединенного командования. Несколько генералов убило наповал, взбесившаяся лошадь сбросила Иосифа II на мокрую землю. По рядам австрийцев прокатилась весть, что император погиб. И этот неподтвердившийся слух что-то в них безвозвратно сломал. Рухнуло даже правое крыло союзников, которое до этого стойко отбивало атаки наших колонн из польско-литвинских, богемских и русинских полков — в одной из них был тяжело ранен генерал Мясников. Центр еще держался, но на нем сосредоточился огонь всей нашей артиллерии, и затикали его последние минуты.

Началось бегство — повальное у итальянцев и немцев, беспорядочное у австрийцев и организованное у французов. Солдаты Рошамбо даже прихватили своих раненых — тех, кто мог передвигаться на своих ногах. Всех остальных бросили в лагере, куда вскоре ворвались казаки. Наскоро похватав все ценное, донцы, малороссы и яицкие помчались в преследование. Мои шассеры, гусары, карабинеры и пикинеры от них не отставали, счет захваченным пленным быстро перевалил за десять тысяч и продолжал стремительно расти. Первыми решились саксонцы, сообразившие, что бежать в Тюрингию от дома им не с руки. Они разбивали об землю приклады своих ружей и встречали русскую конницу белыми флагами. За ними пошли сдаваться все подряд — даже быстроногие итальянцы. Все, чего они добились, пока улепетывали в леса — это сорванная дыхалка и упадок всех сил. Как говорится, не бегай от снайпера — умрёшь уставшим.