Магнат Пушкин (СИ). Страница 33

— Если передвигаться только в светлое время суток, то где-то два дня, — прикинул я возможности будущего транспорта.

— Тогда давайте договоримся, — кивнул он. — Если вы действительно сможете изготовить такую машину, я лично займусь в своём имении изготовлением недостающих вам частей. А затем попробую заинтересовать своих знакомых из Главного штаба Его Императорского Величества, которые подскажут, как правильно составить реляцию в Военное министерство. Армия всегда нуждается в новых средствах доставки. Особенно таких, что могут пройти через любой болотистый участок.

— Тогда считайте, что прототип уже на пути к вашему имению, — улыбнулся я.

Ну что ж. Началось в колхозе утро. Или, как говорится: не было забот — купил кролика…

А тут и кролики, и генералы, и суда на воздушной подушке.

Жизнь, как и положено, усложнялась.

Чему обычно верят люди? В начале девятнадцатого века к средствам массовой пропаганды можно было отнести не так много: религия, газеты с журналами, которые пока здесь именуются, как альманахи, и… слухи.

Уже понимая, что я очень скоро окажусь в Москве, где можно будет опробовать, как здесь газеты нынче работают в качестве пропагандистского рупора, я заранее накидал шаблон для будущей статьи. Пока ничего особо революционного: журналист восторгается моими урожаями, а я рассуждаю, что первоочередной долг любого дворянина — это, накормить тот народ, который ему доверен и обеспечить своим крепостным достойные условия для жизни. А иначе все разговоры про угнетение крестьян и ожидания милостей свыше, выглядят, как балабольство откровенных лентяев и малахольных личностей, ни на что не способных, кроме как сотрясений воздуха своим пустословием.

Жёстко? Ещё как!

Когда я прибыл в Москву, город встретил меня шумом и суетой. Здесь, в отличие от деревенской тишины, идеи распространялись быстро — как пожар в сухой соломе. Моя первая короткая статья, переданная в один из популярных альманахов, вышла в свет под скромным заголовком: «О долге дворянском и крестьянском благоденствии».

Реакция последовала незамедлительно.

Одни — преимущественно помещики старой закалки — фыркали, называя меня «мечтателем» и «либералом». Другие, особенно молодые офицеры, вернувшиеся из заграничных походов, задумывались. А третьи… третьи злились. Я у них уже отнял часть паствы. Одной малюсенькой статейкой.

Но и аргументы, господа, аргументы. Я их привёл, причём иллюстрируя некоторыми цифрами, а против фактов голословные доводы про «русский дух», «религиозное почитание» и «исконные традиции, предками завещанные», как-то не прокатили.

Москва слегка забурлила. Сначала, совсем немного. Потом заметно больше. Такое впечатление, словно я пачку дрожжей кинул в деревенский уличный туалет.

Не став мелочиться, я и вторую статью добавил — в виде интервью по заранее заготовленному шаблону. Кстати, встало мне это недорого. В двести рублей ассигнациями.

Слухи — оружие опаснее печати. Тиражи газет сейчас не велики, но их содержание зачастую передаётся из уст в уста.

Я знал, что одними статьями не обойтись. В России правда редко доходит до народа в чистом виде — её перевирают, переиначивают, пока она не превращается в нечто иное. Поэтому я решил использовать и этот инструмент.

Вторая статья вышла под видом интервью с неким «просвещённым помещиком» (разумеется, вымышленным). Я рассчитал всё точно: тон — умеренный, аргументы — железные, выводы — неоспоримые.

Смысл статьи был прост и прямолинеен, как оглобля: крестьян нужно приучать к наёмному труду, а не к барщине. И достойно платить за него. Иначе, получив вольную, крестьяне хотя бы из гордости откажутся «гнуть спину на кого-то», пока не поймут, что им действительно выгодней — работа за поденную плату или аренда земли у помещика.

Пока класс поденных работников среди крестьян не сложился в силу жадности их хозяев, а точней — тех управляющих, которых эти хозяева поставили. Профанируя идею наёмного крестьянского труда, такие управляющие ради сиюминутной выгоды оказывают медвежью услугу своим хозяевам, напрочь отучая крестьян от работы на помещичьих полях, выплачивая им восемь — девять копеек в день. Естественно, в бумагах отражают все пятнадцать, а то и больше, забирая разницу себе в карман.

Как работают слухи, я решил узнать, приняв приглашение на званый ужин в фамильный особняк на Волхонке, от княжеской семьи Волконских. Приглашений было много, но мне отчего-то стал интересен тот единственный генерал, который поддержал декабристов. Это как же надо было запудрить мозги потомственному аристократу, чтобы князь повёлся на такой балаган. Хочу увидеть это чудо своими глазами.

Званый вечер у Волконских. Сентябрь 1818 года.

Особняк на Волхонке сиял огнями, словно дворец из сказки — люстры, канделябры, золотое шитьё на мундирах. Всё здесь дышало старым порядком, тем самым, который декабристы мечтали разрушить. И тем забавнее было наблюдать, как среди этой позолоты и бархата копошились те, кто втайне готовят его падение.

Я вошёл под звуки играющего во дворе оркестра, ловя на себе любопытные взгляды. Меня знали — не как заговорщика, конечно, а как изобретателя самолёта и того самого «странного помещика», чьи статьи вызвали столько пересудов.

Генерал-мечтатель Сергей Григорьевич Волконский стоял недалеко от входа, в окружении молодых офицеров, жестикулируя с горячностью неофита.

— Народ страдает под гнётом, господа! Разве это по-христиански? — его голос дрожал от убеждённости и негодования.

Я подошёл ближе, делая вид, что рассматриваю фарфоровую вазу.

— Но как изменить систему, не разрушив её? — осторожно спросил один из гостей, гусар с бледным, почти болезненным лицом.

— Конституция! — Волконский ударил кулаком по ладони. — Как в Англии, как в Америке!

— Боже, он действительно верит в это, — подумал я, — Но какова харизма!

Я дождался паузы и вклинился в разговор с самой невинной улыбкой:

— Князь, а вы не опасаетесь, что, освободив крестьян без земли, мы получим не свободных граждан, а миллионы нищих, озлобленных на всех и вся?

Волконский нахмурился.

— Это временные трудности. Главное — дать им волю, а остальное приложится.

— Так дайте, кто вам мешает. Выпишите завтра же всем своим крепостным вольную. К примеру, у меня больше половины крестьян подписали договора, по которым они через три года, точней, уже через два с половиной, получат вольную на себя и на семью. Могут и сейчас выкупиться, за небольшие деньги. А если вашим путём пойти, кто будет кормить их в период этих «временных трудностей»? — С улыбкой поинтересовался я у сторонника нововведений. — Вы? Вряд ли. Не справитесь. Ваших запасов не хватит. Государство? С чего бы, если люди против него пошли. Или они сами, грабя на дорогах? Сколько тысяч людей умрёт с голода? Не пробовали прикинуть?

В глазах князя мелькнуло сомнение. Офицеры зашептались.

Тут же, будто случайно, за моей спиной раздался голос:

— Говорят, в Тамбовской губернии уже были бунты, когда мужикам пообещали волю, но оставили их без наделов…

Я даже ещё не повернулся — как кто-то уже подхватил первоначальный посыл.

— Да что там Тамбов! — вступил ещё один гость. — В Пензе купец рассказывал, будто в одной деревне крестьяне, узнав, что барин их «освобождает», но земли не даёт, сожгли его усадьбу. Сказали: "Коли свобода — значит, и земля вся теперь наша!

Волконский побледнел.

Нет, как не крути, а крайне далеки дворяне — декабристы от простого народа.

Позже, в курительной комнате, я «случайно» столкнулся с князем.

— Вы сегодня задавали неудобные вопросы, — сказал он, пристально глядя на меня, — Почему?

— Потому что ищу ответы и сегодня ради этого принял ваше приглашение, хоть я и не любитель подобных мероприятий, — пожал я плечами. — Мечтать о свободе легко. А вот как сделать так, чтобы она не обернулась кровью — этому стоит поучиться. И к народу нужно быть ближе. К примеру, вы знаете, каков у вас в имении урожай овса или цены на ржаную муку? Вижу, что нет. Оттого и говорю, что нынешнее дворянство от народа так же далеко, как от папуасов Соломоновых островов.