Поручик (СИ). Страница 19

— Гражданка Ружка, нужно помочь родной милиции!

Любка встала со стула, качая бедрами с какой-то отчаянной амплитудой, подошла ко мне, сидящему за столом, и нависла, как коршун над добычей:

— Кто лучше, я или она?

— Вы обе хороши, две вредины, молодая и постарше.

— Вредины?

— Ага.

Любка склонилась к моему лицу, я почувствовал ее дыхание.

— Целуй, — сказала она и закрыла глаза.

Когда я ее проводил — целовались! Только целовались! — хозяйки поблизости не было. Надеюсь. Впрочем, мой сосед, товарищ Корморан, тот самый старик, который проводит дни, попивая вино и рассматривая озеро, нас все же пропалил. Правда, ничего не сказал, только подмигнул мне, когда я возвращался, проводив Любку.

Тоже интересная личность. Ветеран войны, причем — с правильной стороны. А то Пепла, знаете ли, несколько разделилась, когда пришли немцы. Одни ушли в добровольческий легион СС «Карст», другие подались в Красную армию. А некоторые, как мой сосед — остались партизанить. Я один раз спросил у тетушки Марты, своей квартирной хозяйки, о соседе. В подробности она не вдавалась, то ли не знала, то ли не хотела рассказывать, но рассказала о том, что орденов и медалей у старика — полна грудь. А также персональная пенсия и наградной пистолет, «вальтер», тот самый, который Корморан забрал у самолично зарезанного им немецкого офицера.

Товарищ Корморан, как я понял, вообще нож предпочитал. А то и так — голыми руками. Нет, не душил, если вы об этом подумали. Акваланг, насколько я помню, только после войны изобрели, верно? Так вот, пепельских партизан это не остановило. С какой-то самодельной приспособой для дыхания под водой, сварганенной из противогаза, Корморан подплывал к лодкам, на которых вермахтовцы любили кататься по озеру — и переворачивал их. А того, кто выпал — за ноги и под воду. У него даже прозвище было — Зерута.

Сейчас же товарищ Зерута подмигнул мне и возвратился к созерцанию озерной глади, возможно, воспоминая, как топил в этом озере какого-нибудь штурмбанфюрера СС.

Марек Потканки, ученик седьмого класса, обладатель красного пионерского галстука — который сейчас, впрочем, остался лежать в шкафу, потому что какой смысл его надевать, если учителя не увидят? — любимчик классной руководительницы и нелюбимчик почти всего седьмого класса, вышел их квартиры и, весело стуча подошвами по ступенькам, запрыгал вниз по лестнице.

— Стоять! — произнесла тень, вынырнувшая из-под лестницы и ухватившая его за воротник рубашки.

Марек испытал поочередно самые противоречивые чувства: страх, облегчение, когда увидел, что его поймал не какой-то дворовый хулиган, а всего лишь девчонка, а потом опять страх, когда девчонка затащила его под лестницу и зажала в углу.

— Ты кто? — пискнул он, пытаясь не смотреть на… не смотреть на… В общем, на куртке девчонки было расстегнуто слишком много пуговиц.

— Дочь Бажиты, — рыкнула она, — Это ты мою сестренку опозорить решил?

— Не… Не…

— Ты еще и врешь⁈ Кто ее сфоткал с глином и всем фотокарточки разослал, не ты?

— Я… Не я…

— Опять врешь?

— Я сфоткал… сфотографировал… А что такое глин?

— Так у нас милиционеров называют, — девушка сделала акцент на словах «у нас», отчего Мареку стало дурно и захотелось совсем не того, что бы он хотел сделать рядом с красивой девушкой, — Значит, ты⁈

— Я… Не я…

— Так ты или не ты?

— Я… я сфоткал… А разослал — не я! Не я это! Я не хотел! Это все он!

— Ты выяснила, что за «он», откуда взялся, как выглядел?

— Обижаешь, босс, — Любка откровенно веселилась, — Все разузнала.

Со слов испуганного Марека к нему, когда он выходил из подъезда, подошел незнакомый дядька и спросил, не знает ли он, что за девочка живет в соседнем доме, после чего описал Ленку Ласкорадку. Мальчишка ее знал, более того, был в какой-то мере в нее влюблен, о чем, разумеется, рассказывать не стал, просто подтвердив факт знакомства. Совершенно незнакомый дядька разговорился и ловко вытянул из Марека то, что ему жутко не понравилось появление рядом с его мечтой какого-то милиционера. Мальчонка понимал, что в сравнении с поручиком у него нет шансов. Тогда совершенно незнакомый дядька предложил отомстить коварному соблазнителю невинных девочек, то бишь поручику, для чего попросил Марека сфотографировать счастливую парочку, а фотографии отдать ему, совершенно незнакомому дядьке. Мол, он покажет их милицейскому начальству и те накрутят поручику хвоста так, что тот и думать забудет о Ленке. Идея Мареку понравилась, в особенности тем, что ему, собственно, кроме фотографий и делать-то ничего не надо. Он засел в засаде на подоконнике и успешно отфотоохотился. Дядька пришел на следующий день, забрал фото, похвалил, угостил лимонадом и исчез в неизвестном направлении.

— Как совершенно незнакомый дядька выглядел?

Любка начала описывать Дядьку со слов Марека: выше среднего роста, лет сорока с небольшим, короткие волосы, пострижены ежиком, немного седые, квадратная челюсть, серые оловянные глаза…

Чем дальше она его описывала, тем больше я понимал, что знаю этого типа.

Высокий, полуседой ежик, оловянные глаза. Экспедитор! Как там его… Ратовки! Ярослав Ратовки! Вот кто на меня поклеп возводит!

И, если как следует подумать — лучшего кандидата на роль убийцы не найти. Во-первых, он стопроцентно связан с левым производством вина на заводе — он же его вывозит! Во-вторых — описание убийцы сторожа, того, что поджег завод и потом прыгал через забор, очень даже подходит к Ратовки — высокий, ловкий.

Нет, я, конечно, понимаю, что высоких и ловких даже в небольшм Лемистане — пруд пруди. Да хоть мой сосед, пан… ах, простите, товарищ Корморан. Высокий? Высокий. А уж его ловкость мог бы не один эсэсовец подтвердить. Если бы выжил после встречи с ним. Но, по всем остальным показателям — я попал в точку. Это пан Ратовки грохнул сторожа Чапырки. Остается только один вопрос…

Какого рожна я до сих пор его даже не рассматривал⁈

Нет, понятно, что экспедитор — не местный, столичный, возможно, именно поэтому я машинально исключил его из списка подозреваемых… но ведь в ночь убийства он был здесь, в городе!

Ну и кто я после этого? «Старый опер, мудрый опер…» Лопух ты злокачественный, товарищ поручик, расслабился ты в здешней сонной советской действительности, раскис.

В дверь постучали.

— Кто там?

— Дяденька поручик? — произнес детский голос.

Кто это еще по мою душу?

По мою душу пришла девочка. Как будто мне мало Ленки с Любкой. Впрочем, нежданная гостья им явно не конкурентка, ближайшие лет десять — точно.

Лет гостье было от силы пять, и то с большим допущением, такой себе маленький, пухленький ангелочек в белом платьице — чтобы оно не было совсем ангельским, на платье был нарисован какой-то мультяшный заяц, лично мне незнакомый — карие глазки, две темные косички с бантиками, в одной руке — розовый леденец, который частично уже был не только в руке, но и на щеках, в другой — бумажка.

— Здравствуйте, — звонко произнесла гостья.

— Привет, — озадаченно сказал я.

— Меня Славя зовут, — сказала девчушка, после чего подозрительно прищурилась, — а вы — точно поручик?

Мне вспомнился один случай, который рассказывал, давно тому, знакомый прокурор. После работы вышел он выгулять свою собачку и слышит — за спиной такое же маленькое чудо пытает маму: «Мама, а дяденька — милиционер?». Мама, видимо, чтобы не объяснять дочке, кто такие прокуроры, соглашается: «Милиционер, Маша, милиционер». Маша смотрит на таксу, которая бежит на поводке и логично интересуется: «А это у дяди — милицейская собака?». От смеха давились и мама и прокурор и сама «милицейская собака».

— Точно, — серьезно кивнул я.

— Тогда это — вам, — девочка Славя торжественно протянула мне бумажку, тоже уже со следами леденца.