Поручик (СИ). Страница 20

Я развернул врученное. Листок, неровно вырванный из школьной тетрадки в клетку, на нем — несколько строчек, написанных аккуратным округлым почерком. «Лес, я пришла к берегу озера, что под твоим домом. Спустись сейчас вниз, хочу кое-что сказать».

Очень интересно.

От моего дома к озеру отходил ягодный сад, принадлежащий моей хозяйке (мне как-то все недосуг было узнать, что за ягоды растут на этих кустах) и заканчивающийся крутым, почти вертикальным откосом. Под откосом, на берегу озера, росли ивы, надежно скрывавшие листвой, все, что происходило на небольшом тайном пляжике. Попасть на него, спустившись по откосу, было невозможно, уж больно крутым он был, так что нужно было пройти по тропинке между двумя невысокими заборами, чтобы выйти на совсем уже неприметную тропку, выводившую к крохотному пляжу. Я обнаружил его, когда, по оперской привычке, обследовал окрестности вокруг дома и, судя по некоторым, забытым на ветке, приметам, кто-то использовал его для того, чтобы по ночам купаться голышом. И, похоже, знали о нем не только местные жители…

Кто мог написать мне эту записку и кто мог знать о пляжике? Сто против одного — не домашняя девочка Ленка. А вот от Любки Ружки такого вполне можно было ожидать… Впрочем, можно не проявлять дедукцию и просто спросить у… Кстати, где она?

Девчушка уже успела испариться.

Я выглянул на террасу. Никого. Если не считать моего героического соседа-старика, который меланхолично любовался закатным солнцем, не забывая наслаждаться вином.

— Товарищ Корморан, вы не видели тут девочку?

— Видел,- кивнул тот, не отрывая взгляд от озера.

— Куда она делась?

— Убежала. Что-то случилось? Она спросила у меня, где живет пан поручик.

— Да нет… Просто…

— Судя по тайному посланию, зажатому в детской ладошке, девица послужила посланником Амура? — витиевато выразился старик.

— В каком-то смысле… Одна… знакомая… хочет поговорить на берегу озера.

— Ох уж эти разговоры на берегу озера вечерней порою…

Могу поклясться, в голосе старика явственно звучала ирония. Видимо, он сомневался в том, что я с вышеупомянутой знакомой буду именно разговаривать.

Тропинка вилась между заборами, я одной из точек я даже смог рассмотреть террасу собственного дома, на которой отдыхал Корморан. Я помахал ему рукой, но старик уже закончил вечерний сеанс созерцания и, упруго поднявшись с кресла, пошел к себе в квартиру.

Заборы закончились, и тропинка заскользила наискось через откос. Чувствую себя, как на горном серпантине. Я так и представил, как скользит сапог, и я кубарем качусь вниз, пачкая зеленью мундир, а следом катится колесом фуражка.

Вот и пляжик. Полукружье песка, метров пяти в диаметре, вокруг — непролазные кусты, в середине — бревно, отполированное попами ночных купальщиц.

И никого.

В этот момент мой мозг, наконец, заработал.

Кто тебе сказал, что записку написала именно Любка?

Безлюдное место, рядом с озером, в котором можно утопить труп… стоп-стоп-стоп, товарищ поручик, что-то ты крутовато берешь, здесь — не Россия девяностых.

Зато здесь есть человек, который уже убил одного. И который знает, что ты под него копаешь.

Я расстегнул кобуру.

Кусты еле слышно зашелестели.

Пистолет уже вылетал в мою ладонь, я уже разворачивался, но не успевал, не успевал, не успева…

Ратовки — он! Именно он! — уже направил в мою сторону ствол пистолета.

Выстрел!

Темнота.

Я открыл глаза.

Свет.

Тишина.

Я жив?

Не то, чтобы меня это расстроило…

Тут мне в голову пришла мысль, от которой я подскочил на кровати и тут же упал обратно на подушку, морщась от боли, прострелившей от виска до виска. Мысль, к сожалению, никуда не исчезла.

Где я? Кто я? В когда я?

Может, Пепла и все мои похождения в ней оказались всего лишь бредом? А на самом деле я угодил под машину или мне на голову упал кирпич и я лежал в коме в российской больнице в 2020 году? Или того хуже — меня перебросило в прошлое еще на 50 лет назад и я теперь в… 1920 году?

В этом месте мозг решил, что достаточно надо мной поиздевался и подсказал простейший способ получить ответ на все вопросы.

Я поднял руку.

Косой шрам по-прежнему пересекал тыльную сторону кисти.

Я — все еще поручик Челковки и я — в Пепле.

И это здорово.

Нет, не подумайте ничего плохого, я люблю Россию и не отказался бы в нее вернуться, но…

Я успел привязаться к Пепле.

Небольшой, уютной, домашней, как кнышики пани Дибичевой. Да, здесь были воры, хулиганы, насильники и убийцы, но я с ними столкнулся, по большей части, из-за своей профессии. «Побудьте день вы в милицейской шкуре, вы жизнь посмотрите наоборот…». Прав был Владимир Семенович, черт возьми, прав. А если отвернуться от человеческой грязи — здесь хотелось жить. Пепла немного походила на детские ощущения от поездки к бабушке — ощущение чистого, беспримесного счастья, в которое так хочется вернуться, будучи взрослым, но ни у кого не получилось. Причем даже нельзя сказать, что именно вызывает это ощущение. Как-то одновременно — всё. Новенькие «икарусы», скользящие по прямым, как стрела, шоссе, волны на глади озера, священник на велосипеде, старый домик тетушки Марты, памятник Ленину, девчонки в мини-юбках, ратуша с часами, фанаты «Бажиты», сам Бажита с его подельником Зерутой, белые кирпичи аккуратных сараев и красные кирпичи Глотней, табельный пистолет и югославские машины, государственный винзавод и частный конфетный ларек, заяц Костан и вареники с хрустящими шкварками, борщ по-лемистански и яблочная водка, кнышики и самодельные яхты…

И люди.

Доктор Бражинки и тетушка Марта, товарищ майор и семья Ласкорадов, Стрелок с компанией и товарищ Корморан, мои однокурсницы и мои сослуживцы, пани Дибичева и молодой Михалки…

Ленка и Любка.

Да, вот именно такие же у меня отношения к России и Пепле. В душе я все равно русский опер, но Пепла успела занять немаленькое место в той же душе. И определить, кто мне более дорог — я не смогу. Хорошо еще, что никто не требует от меня сделать выбор вот прям здесь и прям щас.

С девчонками будет сложнее…

— Так-так-так, товарищ поручик.

Я заулыбался, увидев знакомое лицо доктора Бражинки.

Я среди своих.

Что произошло в тот вечер, когда меня, самоуверенного лопуха, чуть не пристрелили — мне рассказали чуть погодя. Мой начальник по горячим следам, имея на руках живого и почти здорового подозреваемого, быстро докрутил до конца дело с поджогом склада.

Я в своих размышлениях попал не то, что в «яблочко» — прямо в яблочное зернышко.

На винзаводе действительно гнали левак. Ну, как левак — то же самое вино в тех же бутылках, из того же сырья, на тех же станках. Только по количеству его было немного побольше, чем по документам. В доле был директор завода, главный бухгалтер, еще пара человек, ну и экспедитор, мать его, Ратовки. Который, как оказалось, и экспедитором-то никаким не был — по документам числился водителем грузовика в какой-то маленькой частной конторке, занимающейся развозом непоймичего. Остальные работники завода о фактических объема производства и не подозревали — ну кто будет пересчитывать и сверять?

Ревизия действительно спутала карты гражданам бизнесменам, пришлось лихорадочно вывозить излишки, на что обратил внимание не в меру зоркий Чапырки.

Сторож оказался честным советским человеком, без всякого сарказма — он и вправду собирался рассказать в милиции о творящемся на заводе. Вот только ума, а вернее — опыта ориентирования во всякой мерзости, который россияне приобрели в девяностые, а жителю тихой Пеплы приобрести было неоткуда — у Чапырки не нашлось. Он решил, что директор не в курсе и все ему рассказал.

Чем и подписал себе смертный приговор.

Который привел в исполнение Ратовки.

Помните, я говорил о том, что в Пепле были партизаны, но были и те, кто ушел в добровольческий легион СС? Так вот — лжеэкспедитор оказался из вторых. И если вы думаете, что он жил под чужой фамилией по поддельным документам — то черта с два вы угадали. В преступлениях нацисткого режима он оказался не замешан, честно отсидел и вышел на свободу с чистой совестью. Сейчас компетентные органы, в лице здешнего КГБ, то бишь Штабеза, как раз проверяют, точно ли не замешан и насколько чистая совесть у гражданина Ратовки. Уж больно лихие у него ухватки, это не говоря уж о тайнике с оружием, который нашли у него на квартире. Был там и эсэсовский кастет, тот самый, которым он приголубил сторожа, и несколько «вальтеров» и запас патронов — не для честных дел схрон, скажем прямо.