Столичный доктор. Том VIII (СИ). Страница 8

— Эй, любезный! Выгружай скарб! Да поживее!

После этого повернулась ко мне. Я стоял на крыльце, наблюдая эту сцену с интересом. Дама направилась прямо ко мне, ступая твердо, по-солдатски.

— Князь Баталов? — спросила она без обиняков, протягивая крепкую, совсем не женскую руку. — Княжна Гедройц. Вера Игнатьевна. Генерал Трепов изволил сообщить, что вы не возражаете принять меня в свой… эээ… монастырь.

Я заулыбался нехитрой шутке и это сняло первое напряжение.

— Уведомил, и с большим пиететом, — ответил я, пожимая крупную, сильную, совсем не женскую руку. — Добро пожаловать, княжна. Дорога тяжела?

— Видала и хуже, — отмахнулась она. — В Польше по просёлку зимой застревала в сугробах на двое суток. А тут — комфорт. Хотя… — она бросила взгляд на стены госпиталя, на горы досок, воняющих кизяком, и полузасыпанный снегом двор, — условия у вас, прямо скажем, походные. Ну да ничего. Лишь бы руки по назначению приложить можно было.

В этот момент из повозки, кряхтя, выбралась еще одна женщина — полная, краснощекая девица лет двадцати пяти в простом платье и платке, явно служанка. Она испуганно озиралась по сторонам, прижимая к себе узел.

— А это моя Пелагея, — кивнула Гедройц. — Непутевая, но исполнительная. Где нам можно разместиться?

— Сейчас проведут. Сегодня отдыхаем, завтра я покажу вам операционную и перевязочные. Больные — каждый день новые, как театр без занавеса.

— Только чтоб не как в Малый, — хмыкнула она. — Я не ради фрака сюда ехала.

Она махнула рукой и пошла за Жиганом, ступая по утоптанному снегу твёрдо и совершенно по-мужски. Я смотрел ей вслед и думал: теперь интересно, как эту амазонку воспримет остальной персонал. Особенно — Волконская.

Да, Трепов подкинул задачку. Хотя… в хирургах главное — руки. А титул можно оставить в прихожей вместе со шляпкой.

Не прошло и часа, как тишину нашего относительного порядка снова нарушил шум. На этот раз — из хозяйственного двора, где Жиган оборудовал склад и небольшую мастерскую. Оттуда слышались какие-то визги, мужские окрики и отборная ругань Гедройц. Я поспешил туда.

Картина маслом: посреди двора стояла раскрасневшаяся княжна, держа за шиворот упирающуюся и хнычущую Пелагею. Рядом мялся хмурый Жиган. Сама Пелагея была растрепана, платок съехал набок, на щеке алел свежий кровоподтек — видимо, от падения или затрещины.

— Ваше сиятельство! — воззвала ко мне Гедройц, едва завидев меня. Праведный гнев боролся в ней с вежливостью. — Вы поглядите на этих… сатиров!

Вера Игнатьевна встряхнула служанку.

— Только прибыла, а уже шашни крутит с вашим завхозом! Застукала ее в сарае с углем… непотребство! Бесстыдники У нас тут госпиталь или бордель?

— Разберусь! — я зло посмотрел на Жигана — Тит Кузьмич! Извольте проследовать в мой кабинет.

— Да я ее пальцем не успел тронуть, ваше сиятельство! — оправдывался Жиган уже внутри госпиталя. — Она мне подмигнула, позвала в сарай. Сказала, что приголубит за два рубля.

Ну вот… У нас появилась собственная больничная шлюха. Сейчас между пациентов пойдут слухи! Как не вовремя.

— А почему именно тебя позвала⁈ — я плюхнулся в кресло, потер глаза.

— Ну я с Хитровки, ее мамаша там тоже жила. Слово за слово… Я как раз деньги пересчитывал в портмоне, надо расплатиться за поставки. Она как увидела, у нее глаза загорелись.

— Но в сарай ты с ней все-таки пошел!

Жиган повесил голову:

— Бес попутал… Она сама… такая… ласковая…

— С тебя штраф. Семь рублей. Следующий поход в сарай с кем-нибудь из персонала — десять!

— Ясно, ваше сиятельство… Виноват… — буркнул Жиган, глядя в пол. — Больше ни-ни… Честное слово!

— Я надеюсь на это, — сказал я уже мягче. — Идите работать. И чтобы эта Пелагея на глаза мне не попадалась без дела.

Жиган пулей вылетел из кабинета. Я же остался размышлять. Инцидент был исчерпан, но он лишний раз показал, насколько хрупок наш мирок и как легко страсти могут взять верх над разумом в этой гнетущей атмосфере. А еще предстоял разговор с княжной Гедройц… Как она отреагирует на «приключения» своей служанки?

Впрочем, долго размышлять не пришлось. Не успел я разобраться с бумагами, как в кабинет ворвался запыхавшийся Лихницкий.

— Ваше сиятельство! Срочно! Привезли солдата из Третьего Сибирского корпуса! Без сознания почти! Похоже на перитонит!

Я вскочил. Вот и первая серьезная проверка для нашего госпиталя. И… для княжны.

— Немедленно в операционную! Михеева ко мне! Срочно И… позовите госпожу Гедройц. Скажите, пусть моется. Посмотрим ее в деле.

В операционной уже царила суета. Солдата — молодого парня лет двадцати, с землистым лицом и запавшими глазами — уложили на стол. Он стонал сквозь стиснутые зубы, живот был вздут и тверд, как доска, при малейшем прикосновении парень вскрикивал от боли. Пульс частый, нитевидный, дыхание поверхностное. Классическая картина перфоративного аппендицита с разлитым перитонитом. Промедление — смерть.

— Пульс сто двадцать, слабый. Температура под сорок, — доложил Михеев, измеряя давление. — Картина ясная. Гнойный аппендицит, возможно прободение. Шансов мало, Евгений Александрович.

— Шанс есть всегда, пока человек дышит, — отрезал я. — Готовьте наркоз. Эфир. Срочно брить живот! Я — мыться! Быстро!

В этот момент в операционную вошла княжна Гедройц. Она тоже была уже в белом халате, волосы убраны под косынку. Папироса, разумеется, отсутствовала. Лицо ее было сосредоточенным и деловым. Она бросила короткий взгляд на больного, на показатели, которые ей сообщил Михеев.

— Тут и правда, перитонит, — констатировала она спокойным, ровным голосом. — Давно началось?

— Говорит, третий день живот болел, терпел. Сегодня утром сознание потерял в строю, — ответил Лихницкий.

— Классика, — кивнула Гедройц. — Время дорого. Что стоим? Оперировать надо.

Ее спокойствие и профессиональная оценка ситуации произвели на меня впечатление. Никакой паники и суеты.

— Вера Игнатьевна, — обратился я к ней. — Не откажетесь ассистировать? Ваш опыт был бы неоценим.

Она чуть приподняла бровь. Возможно, ожидала другого предложения — наблюдать со стороны или заниматься чем-то менее ответственным. Но ответила без паузы:

— Почту за честь, князь. Готова. Вы тоже идете мыться?

— Хочу сразу предупредить — у нас в операционной князей нет. По титулу обращаться запрещено.

— Я поняла, — кивнула Гедройц. — Вы правы, Евгений Александрович, здесь только хирурги.

В операционную мы вернулись вместе, встали по обе стороны стола. Солдат уже был под наркозом, его дыхание выровнялось под действием эфира.

— Начнём, помолясь, — сказал я, глянув на Веру Игнатьевну.

Иконы в углу не было, так что просто постояли молча, и я поднял скальпель. Гедройц на ритуал никак не реагировала, наверное, успела привыкнуть, что у каждого врача свои предрассудки, и в это лучше не лезть.

— Тотальная срединная лапаротомия, — проговорил я скорее для Лихницкого, который стоял напротив с крючками. — Кожу, подкожную клетчатку… Апоневроз…

Руки работали привычно, уверенно. Но я чувствовал на себе внимательный взгляд Гедройц. Она стояла напротив, держа зажим и тампон, готовая в любой момент осушить рану или подать инструмент.

Я сделал надрез по белой линии живота, от мечевидного отростка до лона. Кожа плотная, режется с усилием. Брюшина вздута, гиперемирована. Я осторожно вскрыл её, и всплеск гноя, тугой, едкий, брызнул прямо на пеленки, которыми обложили операционное поле.

— Ну вот и получите, — пробормотала Вера Игнатьевна. — Вся правая подвздошная затоплена.

Запах ударил в нос. Гной был повсюду. Перитонит в самом разгаре.

Я молча кивнул. Работа началась. Вскрыли сальниковую сумку, оттянули петли кишечника. Гедройц действовала быстро и точно. Ее пальцы, несмотря на кажущуюся массивность, двигались с удивительной ловкостью и деликатностью. Она осторожно, но уверенно исследовала рану.