Столичный доктор. Том VIII (СИ). Страница 7

Он замолчал. И я тоже. Эти слова не были риторикой. Это была та самая правда войны, которую не напишут в газетах. Она сидела сейчас напротив, пила, чтобы уснуть, а не веселиться, и завтра снова уйдет туда, где стреляют.

Я смотрел на его лицо, на потертый китель, на потемневшие от грязи погоны — и понимал: битва скоро начнётся. И будет страшной. И наш монастырь-госпиталь, несмотря на помощь Трепова, несмотря на панацеум, несмотря на чудо, скоро станет местом, где смерть будет заходить слишком часто.

Глава 4

ТРЕВОЖНЫЯ ИЗВѢСТІЯ СЪ ДАЛЬНЯГО ВОСТОКА

ЛОНДОНЪ, [23 марта]. (Отъ нашего корреспондента). — Въ здѣшніе политическіе и газетные круги поступили крайне тревожныя свѣдѣнія, источникомъ коихъ называютъ высшія административныя сферы Россіи на Дальнемъ Востокѣ. Свѣдѣнія эти указываютъ на существованіе обширныхъ и доселѣ хранившихся въ тайнѣ плановъ С.-Петербургскаго кабинета, касающихся фактическаго присоединенія и планомѣрной колонизаціи Маньчжуріи по окончаніи нынѣшней войны съ Японіей. Редакціи «Times» удалось получить доступъ къ документамъ, тайно полученнымъ изъ секретаріата Намѣстника Его Императорскаго Величества на Дальнемъ Востокѣ, адмирала Алексѣева. Означенный планъ обрисовываетъ стратегическія намѣренія, способныя кореннымъ образомъ нарушить суверенитетъ Китая и общепризнанные принципы политики «открытыхъ дверей», на коихъ зиждется международное согласіе въ семъ регионѣ.

Причемъ осуществленіе сего плана ставится въ зависимость лишь отъ избѣжанія полнаго военнаго разгрома, но не отъ конкретныхъ условій мира. И хотя официальныя заявленія Россіи неизмѣнно подчеркивали уваженіе къ территоріальной цѣлостности Китая, попавшіе въ Лондонъ документы рисуютъ совершенно иную картину прямыхъ имперскихъ притязаній.

Согласно источникамъ, знакомымъ съ содержаніемъ просочившихся бумагъ, сердцевина плана заключается въ широкомасштабномъ водвореніи въ Маньчжуріи русскихъ крестьянъ и отставныхъ солдатъ, особливо казаковъ и ветерановъ текущей кампаніи. Предполагается щедрое надѣленіе переселенцевъ землею, въ особенности вдоль стратегическихъ линій Китайско-Восточной желѣзной дороги и въ плодородныхъ долинахъ близъ Харбина и Мукдена. Замыселъ сей, очевидно, направленъ не просто на усиленіе военнаго присутствія, но на коренное измѣненіе демографическаго облика края и созданіе обширной русской провинціи, управляемой непосредственно изъ С.-Петербурга.

Насколько здѣсь извѣстно, Правительство Его Величества относится къ сему вопросу съ чрезвычайной серьезностью. Сегодня послѣ полудня Посолъ Россіи при Дворѣ Сентъ-Джемсъскомъ, Его Превосходительство графъ Бенкендорфъ, былъ вызванъ въ Форейнъ-Офисъ. Какъ сообщаютъ изъ достовѣрныхъ источниковъ, постоянный товарищъ министра иностранныхъ дѣлъ, сэръ Томасъ Сандерсонъ, дѣйствуя по инструкціи статсъ-секретаря по иностраннымъ дѣламъ маркиза Лэнсдауна, передалъ графу глубокую озабоченность британскаго правительства касательно полученныхъ извѣстій и запросилъ немедленныхъ разъясненій отъ С.-Петербурга.

Дни сливались в одну бесконечную череду неотложных дел. С рассвета до заката в госпитале кипела работа: прибывали подводы с припасами, которые Жиган выцарапывал у интендантов с упорством оголодавшего волка; китайские рабочие продолжали что-то чинить, белить и приколачивать; Михеев с фельдшерами разворачивали новые койки и сортировали поступающих больных, которых становилось все больше. Тиф и дизентерия косили солдат не хуже японских пуль еще до передовой.

Операционная потихоньку обретала вид цивилизованного места, хотя до петербургских, а уж тем более до швейцарских стандартов было как до луны.

Агнесс, мой ангел-хранитель среди этого хаоса, взяла на себя заботу о сестрах милосердия и санитарках, а также о быте тех немногих из нас, кто жил прямо здесь, в бывших монашеских кельях. Она оказалась прирожденным организатором, умея найти подход и к аристократичной Волконской, и к молоденьким девушкам вроде Варвары Трубиной.

Именно Варвара и стала невольной причиной едва заметного, но ощутимого холодка, пробежавшего между мной и Агнесс. Девушка, действительно, была хороша собой — хрупкая блондинка, с высоким бюстом и огромными голубыми глазами, в которых еще не успел поселиться ужас войны. Старательна, исполнительна и, что немаловажно в наших условиях, не брезговала никакой работой. Я несколько раз отмечал ее расторопность, давал ей отдельные поручения, требующие точности и внимания — например, вести учет поступающих медикаментов или ассистировать при перевязках сложных случаев. Делал я это исключительно из профессиональных соображений, ценя ее аккуратность. Но разумеется, с улыбкой, шуточками.

Однажды вечером, обсуждая с Варварой необходимость строжайшего контроля за кипячением воды для питья (дизентерия расползалась по лагерям с пугающей скоростью), я поймал на себе взгляд Агнесс. Она стояла в дверях нашего импровизированного кабинета, который раньше, видимо, служил настоятелю, и в ее глазах мне почудилось что-то новое — не то упрек, не то затаенная обида. Внимания я последнее время, ей уделял, действительно мало. После обходов, совещаний, ругани с интендантами сил оставалось совсем немного. Да и супруга тоже валилась в кровать и почти мгновенно засыпала.

— Женя, ты скоро закончишь? Ужин стынет, — голос ее прозвучал ровно, но чуть более напряженно, чем обычно.

— Да, дорогая, почти все, — ответил я, немного удивленный этим внезапным вторжением. — Варвара Михайловна, спасибо, вы свободны. Помните про инструкции по воде — это критически важно.

Варвара, слегка покраснев под пристальным взглядом Агнесс, сделал книксен и поспешно вышла.

— Что-то случилось? — спросил я жену, когда мы остались одни.

— Нет, ничего, — Агнесс отвернулась к окну, за которым уже сгущались синие маньчжурские сумерки. — Просто… ты очень много работаешь. И эта юная сестра… она так на тебя смотрит. С обожанием.

Я подошел и обнял ее за плечи.

— Глупости, милая. Она смотрит на начальника госпиталя, от которого зависит ее служба здесь. И, возможно, на известного профессора, чье имя она слышала. Никакого «обожания» там нет, уверяю тебя. Да и не до того мне сейчас, сама видишь.

Агнесс вздохнула, но не отстранилась.

— Я понимаю. Вижу, как ты устаешь. Вижу, какая ответственность на тебе лежит. Просто… береги себя. И… будь осторожен. Здесь не Петербург. Люди злые, языки острые. А девушки… девушки бывают разные.

Я поцеловал ее в макушку.

— Обещаю быть осторожным. И мое сердце принадлежит только тебе, ты же знаешь.

Она слабо улыбнулась, но тень тревоги в ее глазах осталась. Я списал это на общую нервозность обстановки, на тяготы пути и неустроенность жизни здесь. Но где-то в глубине души шевельнулось неприятное чувство — ревность, пусть и необоснованная, была плохим спутником в нашем положении. Нужно быть внимательнее, чтобы не давать поводов для таких мыслей. Атмосфера в госпитале и без того наэлектризована.

На следующий день, ближе к полудню, я пытался по телефону втолковать интендантскому чиновнику, что бинты нам нужны не «когда-нибудь», а «вчера». В этот момент двор монастыря наполнился грохотом, пылью и нервным ржанием коней: сквозь ворота вкатился обветшалый наемный экипаж, запряженный парой изможденных лошадей.

Из повозки с грацией бронепоезда выбралась женщина, которая тут же приковала к себе всеобщее внимание. Высокая, крепко сбитая, с коротко подстриженными тёмными волосами, она была в строгом черном платье и походной шляпке. Черты лица — резкие, почти мужские: четкий подбородок, прямой нос, высокий лоб. Но глаза… большие, темно-карие, смотрели умно, внимательно и с какой-то затаенной печалью. В руке она держала дымящуюся папиросу, зажав ее между указательным и средним пальцами совсем не по-дамски. Женщина оглядела двор, наш госпиталь, снующих людей с нескрываемым скепсисом, выпустила клуб дыма и зычным, низким голосом окликнула возницу: