Столичный доктор. Том VIII (СИ). Страница 42

— Поехали, Евгений Александрович? — спросил он, когда поезд дрогнул и пошёл.

Я кивнул, не открывая глаз. Под голову подложил скатанный плед, устроился у окна. Помню, кто-то из фигурантов «дела врачей» писал в мемуарах, что для убийства времени в камере сочинял в голове учебник. Вот и я сначала пытался писать. Положил на столик тетрадь, начал главу о перитоните. Этиологию и патогенез решил пропустить. Быстренько набросал классификацию, начал расшифровывать каждый пункт… Рутинная писанина привела к желаемому результату: слова поплыли, карандаш прочертил длинную черту через половину страницы. Я закрыл глаза — и провалился в дремоту, последовав примеру Жигана.

Вроде и снилось что-то, похожее на бесконечный переход из кабинета в операционную, в котором возникают бестолковые и нелепые помехи, а вместе с тем я слышал шаги пассажиров в коридоре, тихие разговоры проводника, предлагающего чай. Проснулся я от чувства, что пора встать и прогуляться до удобств. Посмотрел — за окном темно. У нас горит ночник. На часах — половина двенадцатого. Жиган читает что-то.

— Слава Богу, поспали вы. Я и будить не стал, пусть, думаю, отдохнет. Простите, что потревожил.

— Это что же, я весь день проспал?

— Проспал, никуда не опоздал. Вот подскажите, Евгений Александрович, что значит слово «Wehmut»? — он ткнул пальцем в строчку. — Читаю, и думаю, вроде они перед этим о другом говорили, а он напился.

— Нет, это вроде… светлой грусти, что ли. Смотришь на чью-то вещь, допустим, и тебе становится печально, что человека рядом нет.

Поговорили на тему странных слов в других языках. Вроде нашей почемучки, японской бакушан — девушки привлекательной со спины, но не спереди, закончили немецким шаденфродем — удовольствием, получаемым от чужих несчастий. Потом я поинтересовался, что читает Тит.

— Так книжку Агнесс Григорьевны. Она мне подарила, а руки не доходили, чтобы спокойно взяться. Простите, заговорился. Давайте я велю чай подать, да перекусите.

Вот за что ценю Жигана — что он никогда в горние выси душой не возносится. Четко знает, вот тут надо поесть, тут — отдохнуть, а там рубаху сменить. К хорошему привыкаешь, и ждешь его, даже когда волею судеб приходится жить в палатке. Вот и Тит Кузьмич. Что случилось бы, пойди он в тот знаменательный день в другом направлении? Но случилось так как есть, и я ем бутерброды, запивая крепким чаем, потому что к местной станционной еде доверия нет.

Так мы и ехали два с половиной дня. Если быть точным, то пятьдесят шесть часов. Перед самым Пекином меня в очередной раз утомили местные пейзажи в смеси с клиникой перитонита, и я уснул. Наверное, мозг пытался таким образом защититься от дурных мыслей.

Проснулся я от толчка. Состав остановился.

— Пекин, Евгений Александрович. Станция Мацзяпу, конечная, — сказал Жиган. — Выходим.

На вокзале выяснилось, что до отправления поезда на Шанхай — шесть часов. Немного, но достаточно, чтобы начать себя грызть. Стоять без дела в ожидании, зная, что там, на юге, где-то в чужом госпитале, лежит, а скорее всего умирает Агнесс — это пытка.

Надо использовать время. Решил ехать в посольство Швейцарии. Официально подтвердить свой статус и статус жены. Пусть будет бумага. Бывают ситуации, когда один листок значит больше, чем сто слов. А страна мне совсем не чужая. Как и я ей. Налогов там уплачено столько, что мне уже пора интересоваться, когда основателю «Русской больницы» установят золотой памятник в натуральную величину.

— Тит Кузьмич, — сказал я Жигану, — вызывай извозчика, нам в швейцарское посольство. Багаж пусть временно останется в камере. Только проследи за носильщиками. У меня к этим жуликам доверия не больше, чем к остальной вокзальной публике.

— А вот и не выйдет, — проворчал Жиган, щурясь на платформу. — Уже сцепились.

Я обернулся. Вокруг нашей груды чемоданов и саквояжей разгоралась яростная потасовка двух бригад носильщиков. Орали по-китайски, хватали друг у друга вещи, кто-то уже вышел из схватки и упал на наш чемодан. Один крепыш в тельняшке отпихнул конкурента так, что тот прокатился по каменным плитам, едва не сшиб пехотного полковника, сопровождавшего тележку с багажом.

— Да чтоб вас всех! — рявкнул Жиган, как на муштре. — Это вам что, базар⁈ Разойдись!

Он шагнул в толпу, и дальше действовал без перевода: пара коротких ударов, хватка за шиворот, пинок — всё как надо. Не знаю, понял ли хоть кто-то устные увещевания, но тумаки здорово укрепили их понимание. Сцепившихся разогнали, кто-то отряхивался, кто-то убегал. Чемоданы — целы, разве что пыль пришлось отряхивать. Но и это сделал представитель выигравшей стороны.

— Всё. Подождите здесь, Евгений Александрович. Сдам чемоданы в багажное отделение, потом извозчика найму, — сказал Жиган, отдуваясь.

До посольства Швейцарии вроде и ехать недалеко, километров семь, но поездка по пыльным улочкам мимо стен старого города растянулась больше чем на час. Очень плотное движение — попали в пару «пробок». И всё это в удушающей смеси пыли, специй и уличного варева. Пешком бы быстрее дошел. Когда мы, наконец, въехали в зелёную сень иностранного сеттльмента, это казалось почти Европой: асфальт, побеленные фасады, даже парковые скамейки. Консульство разместилось в двухэтажном особняке с гербом над дверью и скучающим охранником, больше похожим на старого лакея, чем на кого-либо грозного.

Секретарь, услыхав мою фамилию, закивал и тут же скрылся. Через две минуты меня пригласили в кабинет. Консул, герр Юрген Зольбер, был невысок, в очках, с глазами, полными какой-то старомодной галантности. Главное, что обо мне он был наслышан.

— Герр фюрст! Как я рад видеть знаменитого врача! Чай? Кофе? Сейчас же прикажу подать!

— Здравствуйте, герр Зольбер. Кофе, если можно. Со сливками. Я, собственно, только что приехал из Мукдена…

— Да-да, мы в курсе. Вы прославились не только как хирург, но и… — он улыбнулся. — … как изобретатель подводных лодок, покоритель неба… Потрясающе!

— Вы мне льстите.

Консул, конечно, профессионал, ничем не показывает, что ему интересно, зачем я сюда приперся. Уж не дрянного кофе выпить.

— Но швейцарцев интересует, когда вы вернетесь в Базель, герр фюрст. Поверьте, желающих лечиться у вас много. Даже мой тесть подумывает удалить желчный пузырь в «Русской больнице».

— Очень скоро, герр Зольбер. Ваш тесть может обратиться прямо ко мне, я устрою всё по высшему классу. Собственно, сейчас я занимаюсь организацией выезда в Швейцарию.

— Наверное, лучше через Гонконг, морем. Не мне вам рассказывать, что железная дорога в Сибири почти недоступна.

— Сам думаю об этом пути. Но есть небольшое препятствие. Моя жена попала к японцам. Она ранена и, по моим сведениям, находится в госпитале недалеко от Шанхая. Я хотел бы получить поддержку властей Швейцарской конфедерации в ее поисках и эвакуации.

— Но фрау фюрстин…

— Подданная императора России. Но вместе с тем она — супруга почетного гражданина Базеля и почетного профессора почти всех швейцарских университетов. О вашем участии в ее освобождении я молчать не буду. Уверен, господин Форрер, которого я хорошо знаю, по достоинству оценит вашу помощь.

Он слушал внимательно. В нужный момент прищурился, в нужный момент поднёс чашку ко рту. Ну, давай. Смотришь, и переберешься послом в более престижную страну. Твоего начальника я и вправду знаю очень хорошо.

— Разумеется, герр фюрст. Мы осведомлены о вашем почётном статусе. В Базеле вы почти легенда. Думаю, в этом случае можно и слегка… растянуть толкование полномочий.

Даже секретаря звать не стал. Взял чистый бланк, подписал его твёрдой рукой, поставил сначала круглую печать, затем овальную — с гербом. Документ гласил, что госпожа Агнесс Баталофф, швейцарская гражданка, нуждается в неотложной медицинской помощи и является объектом особой заботы Конфедерации. Прилагалась просьба о содействии со стороны любых представителей власти, включая иностранные. Красиво изобразил.