Столичный доктор. Том VIII (СИ). Страница 33

Я был заявлен первым выступающим, что меня полностью устраивало. «Доложиться» и потом слушать остальных — куда приятнее, чем сидеть в напряжении, ожидая очереди. Мой доклад был посвящен организации эвакуации и принципам сортировки раненых — в духе моего письма профессору Оппелю. Я говорил спокойно, уверенно, подчеркивал важность чёткого распределения потоков пациентов, упоминал необходимость сортировочных постов и полевых госпиталей. Медики слушали, кто-то записывал.

— Однако, — продолжил я, — при всей важности эвакуации ключевым остаётся качество первичной обработки ран. В частности, хочу отдельно упомянуть запрет на ушивание огнестрельных ран при транспортировке. Это необходимо для предотвращения газовой гангрены…

И тут кто-то выкрикнул из зала:

— Преступление это! — голос был резкий, молодой. — Оставлять солдат с открытыми ранами — прямой путь к смерти от инфекции!

Шум поднялся мгновенно. Кто-то поддержал крикнувшего, другие возмущённо зашикали. Я поднял руку, призывая к тишине.

— Коллеги, прошу спокойствия, — уверенно ответил я. — Не надо путать первичную хирургическую обработку раны с ушиванием. Последнее закрывает рану и создаёт идеальные условия для анаэробной инфекции, а именно — газовой гангрены. Это не теория, а практика, основанная на статистике. Примерно половина всех случаев газовой инфекции, приводящей к гибели пациентов, связана именно с преждевременным ушиванием. Поэтому мы должны обрабатывать раны антисептиками, оставлять их открытыми для дренирования и проводить повторные перевязки. Только так можно спасти жизни.

Гул затих. Я видел лица коллег — кто-то соглашался, кто-то продолжал недовольно хмуриться, но большинство, судя по всему, понимали эту позицию.

После моего выступления слово взяли другие. Говорили о ранении суставов, о применении панацеума — новинки, только-только начавшей своё триумфальное шествие по госпиталям. Прозвучал даже доклад по использованию рентгеновского аппарата в полевых условиях — поделились опытом применения присланного из Питера оборудования.

К трибуне вышел и Бурденко. Пора человеку набирать опыт публичных выступлений, в будущем ой как пригодится. Он рассказал о случае интубации в полевых условиях. Это я ему подкинул тему. Он долго расспрашивал меня, как оказалось, не зря. Даже трудности с манжетой на первых порах осветил. И о необходимости поиска миорелаксантов тоже поведал. Слушали его, будто речь шла о полете на Луну, хотя демонстрировался и ларингоскоп, и трубки.

Но самое интересное началось уже в кулуарах. Некоторых главврачей я знал лично — приходилось пересекаться раньше в штабе. Кругом жужжали разговоры, обсуждали услышанное, спорили, кое-кто переходил на повышенные тона. И вдруг я услышал знакомое слово.

— … панацеум… Что за панацеум такой? Нам даже не говорили, что его должны поставлять.

— Как это? — я тут же подошел к группе врачей. — Панацеум вам не поступал?

— Нет, — нахмурился худощавый доктор с небольшими усами. — Слышали, что есть какой-то препарат, но никто его не видел.

Я выругался про себя.

— Мы тоже не получали, — подал голос другой, лысый как биллиардный шар, но с шикарными бакенбардами. — Все разговоры идут, а нам — ничего. Говорят, что в больших госпиталях он есть. У вас ведь есть, профессор?

Медленно кивнул, чувствуя, как внутри нарастает глухое раздражение.

— Поступал. Но партия небольшая. Обещали ещё, но…

Значит, где-то на пути сюда панацеум исчезает. Возможно, расхищают. Причем в таких количествах, что препарат доходит только до крупных госпиталей, вроде моего. Кто-то быстро понял, что это — золотая жила. Вот и устроили себе сладкую жизнь. А теперь я им кое-что устрою!

И лучше всего отдать это профессионалам. Есть жандармерия, есть пограничная стража под началом генерала Чичагова. Вот им и карты в руки, они знают, где копать и что искать.

— Евгений Александрович? — прозвучал голос за спиной. Я обернулся и увидел знакомое лицо. Доктор Горбунов, из первого набора московской скорой. Ну вот, мир тесен, лишний раз в этом убедился.

— Михаил Александрович! — я пожал его руку. — Очень рад вас видеть! Какими судьбами?

— В медсанбате тружусь, недалеко отсюда, — усмехнулся он новому термину, который с моей подачи начал быстро распространяться. — Вот решили прислать меня сюда за опытом и свежими знаниями. А вы, как всегда, в центре событий.

— Давно я не видел лица, на которое можно положиться. Как у вас там дела?

— По-всякому. Да что рассказывать, вы и сами в такой же ситуации работаете. Приезжайте, Евгений Александрович. Показал бы вам, как мы обосновались. Может, что полезное подскажете.

Горбунов грустно на меня смотрел. Понятно. Приехать мне надо не просто так. А с медицинскими инструментами и лекарствами. Помочь коллеге.

— Да куда я денусь? — я улыбнулся. — Для ветерана «Русского медика»… Но, коль скоро вы здесь, приглашаю к нам.

Глава 16

Японская самонадѣянность

Японскій посланникъ въ Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатахъ, спрошенный американскими журналистами на дняхъ на выставкѣ въ Сенъ-Луи о томъ, на какихъ условіяхъ Японія согласилась бы выступить въ переговоры съ Россіей, чтобы покончить войну, отвѣтилъ: «Японія можетъ допустить переговоры только при условіи, что Россія согласится очистить всю Манчжурію и изъявитъ готовность принять условія, которые Японія заявляла до началъ войны».

ЛОНДОНЪ Виконтъ Гаяши опубликовалъ нижеслѣдующія телеграммы изъ Токіо:

Утромъ 2 іюня владивостокская эскадра, состоявшая изъ крейсеровъ «Россія», «Громобой» и «Рюрикъ» появилась въ Японскомъ море и напала на нѣсколько японскихъ транспортовъ. «Хиташимару» затонулъ, при чёмъ спаслось лишь немного людей; «Садомару» получилъ ударъ миной, но не затонулъ, и полагаютъ, что большинство экипажа спаслось. Участь «Изумимару» пока неизвѣстна. Русская эскадра 3 іюня видна была въ сторонѣ острова Оки.

Горбунов пробыл у нас два дня — как и полагается нормальному человеку в отпуске: с восторгом ходил по палатам, хвалил всё подряд, но к концу пребывания заметно потух. Оно и понятно. У нас всё-таки монастырь, пусть и переделанный, а у них — палатки, грязь, и канонада в придачу. Против такого фона даже казенная занавеска в приемном покое смотрится предметом роскоши.

Уезжал он почти в унынии. Я пообещал помочь. Давать посулы — простое дело. Особенно если потом о них забыть. Только вот я не забыл.

Несколько дней я был в полной запарке, крутился с утра до ночи. Рентгеновский аппарат, подарок Склифосовского, работал почти круглосуточно, позволяя врачам творить чудеса диагностики, пришла новая партия панацеума. Но как только выдалась передышка, я решил всё-таки выполнить обещания, данные Горбунову. Доктора там скоро исключительно молитвой и добрым словом лечить смогут. Не хватает элементарного: перевязки, дезинфекции, одежды персонала. Да что там, даже стрептоцида и зеленки, которой у нас просто завались, нет. Катаемся, словно сыр в масле.

— Завтра еду к Михаилу Александровичу, — сказал я вечером Агнесс, когда мы сидели в моей келье-кабинете, наслаждаясь элитным китайским чаем. — Думаю, пробуду там пару дней. Посмотреть, помочь, отвезти им самое необходимое. А то обещал, а выполнять вроде и не собираюсь.

— Я с тобой, — ответила она. — Что нужно собрать?

— Уже ничего. Всё готово. Может, останешься? Со мной Бурденко хочет ехать. Поможем там, и назад. Передовая рядом, как бы чего не вышло.

— Знаю я вас, только дай волю, сразу вечеринки с дамами устраивать начнете. Я слышала, там сестрой милосердия тоже какая-то княжна служит, — Агнесс внимательно и со значением на меня посмотрела. Я поперхнулся чаем, закашлялся. — А мне здесь сиди и думай, где там муж развлекается.

Супруга постучала мне по спине, кашель прошел.

— Княжна⁈ На передовой? Да быть не может. Тебя ввели в заблуждение!

— Но тем не менее… Я настаиваю.

Если женщина чего решила, то лучше не сопротивляться. Пусть едет, будет кому помочь, если что.