Другие грабли. Том 3 (СИ). Страница 37

— Да. Я, между прочим, не спал во время этого обсуждения.

— Просто по тебе сложно сказать, когда ты слушаешь, а когда нет. По крайней мере, пока ты храпеть, сука, не начинаешь, — сказал Виталик.

— Это было всего один раз, — попытался оправдаться я. — Я устал, и, к тому же, это было реально скучно…

— Так вот, если мир окажется не таким, как должен, не делай ничего. Не стоит менять уже измененное.

— Конечно, — сказал я.

— Есть еще вариант, что волна доберется до нас раньше, чем ты и на кнопку успеешь нажать, — сказал Виталик. — И если тебя ей не сметет к хренам, то велика вероятность, что ты застрянешь в том времени, в которой она тебя застанет, навсегда. Потому что конец твоего страховочного, так сказать, сука троса окажется ни к чему не привязан.

— И что, у тебя и на этот случай есть какие-нибудь советы?

— На этот — нет, — вздохнул Виталик. — Тут тебе придется рассчитывать только на себя и действовать по обстоятельствам.

— Если это случится в монгольских степях, то мне и делать ничего не придется, — заметил я.

— Разве ты не попытаешься продать свою жизнь, как можно дороже? — серьезно спросил он.

— На долгосрочную стратегию это в любом случае не тянет, — сказал я.

— Тут согласен, — сказал Виталик. — Но если ты застрянешь в Париже, Мюнхене или где там еще, то возможны варианты.

— Ага, языки только подтянуть…

— Если, конечно, тебя на месте не линчуют к хренам.

— Нельзя исключать и такую вероятность, — снова согласился я.

— Что-то ты сегодня какой-то подозрительно покладистый, — сказал Виталик.

— Есть такое дело.

— Типа, прощаешься, что ли?

Я промолчал.

— В любом случае, постарайся вести тихую и неприметную жизнь, насколько это вообще для тебя возможно, — посоветовал Виталик. — Семья, дети, сад-огород, вот это вот все. Простые, сука, человеческие радости, которые ты вполне заслужил. И, ради всего святого, постарайся не влипать в какую-нибудь очередную историю, чтобы твоя харизма не довела человечество до еще одного цугундера.

— К хренам, — сказал я.

Что-то явно пошло не так, потому что после перехода я снова оказался в степи, хотя этого вообще не планировалось.

Правда, это была не монгольская степь. Я вообще не уверен, что где-то на планете есть такая степь.

Она была серая и ровная, без холмов и провалов, от горизонта до горизонта. Травы тут не росло, насекомые не летали, отсутствовали даже намеки на какие-то колебания воздуха. Под ногами оказалась сухая растрескавшаяся поверхность, похожая на какую-то разновидность глины. Небеса тоже были серыми, хотя на них не было ни облачка, оттого было сложно определить линию горизонта. Казалось, что земля и небо могут смыкаться в любом произвольном месте.

Тусклое Солнце стояло в зените, но жарко не было. Холодно тоже.

Было просто никак.

Одна радость — монголов с их лошадками сюда тоже не завезли.

Зато серебристый хронодиверсант оказался в нескольких метрах от меня. Он сидел на земле, поджав ноги, и уже перестал истекать кровью.

Может, успел использовать аптечку, или она вообще в его броню встроена.

Я сунул «Ка-Бар» в ножны на поясе. Этот миролюбивый жест должен был продемонстрировать ему мои намерения и всякое такое.

Он дотронулся до шеи, нажал спрятанную там кнопку, а потом двумя руками стянул с себя шлем и оказался молодым парнем с довольно приятным лицом и без знака отличия на лбу.

— А где клеймо? — спросил я. — Или еще не заслужил?

— Ты хоть понимаешь, что ты наделал?

Он не ответил на мой вопрос, но я решил не зацикливаться на мелочах и не платить ему той же монетой.

— Понимаю.

— Ты убил наше будущее.

— Ваше поганое будущее, — уточнил я. — И освободил место для какого-то другого будущего.

Оставалось только надеяться, что оно не будет таким же поганым, хотя гарантии этого, как вы понимаете, отсутствовали.

— И ты убил нас обоих.

— Разве? — удивился я. — А как мы тогда разговариваем? Или это уже ад?

— Это не ад, — сказал он. — Это место вне времени. Мироздание поставило нас на паузу, чтобы определить, куда нас отправить. И как только оно поймет, что наши времена уничтожены и отправлять нас попросту некуда, оно нас сотрет.

— Не знал, что это именно так работает, — сказал я и тоже уселся на землю. — Сколько времени это займет?

Он пожал плечами.

— Не думаю, что долго. Минуты, может быть.

— Ну, всякая история рано или поздно должна закончиться, — сказал я. — Давай уточним, как именно мы с тобой проведем наши последние минуты. Ты бросишься на меня в отчаянной попытке меня убить?

— А смысл? — спросил он. — Ты ведь уже все сделал.

— Ну, не знаю. Может, чисто для морального удовлетворения.

— Нет, не брошусь, — сказал он. — Мы ведь все равно уже мертвы.

— А я там в Монголии пистолет обронил, — сказал я. — Что будет, если его археологи найдут?

— Не найдут, — сказал он. — Со временем сам рассосется.

— Уверен?

— Ты вообще ничего об этом не знаешь, да?

— В любом случае, меньше, чем ты.

— И откуда ты только такой взялся?

— Из две тысячи девятнадцатого, но вряд ли это тот самый ответ, который ты хотел услышать.

— Да я уже ничего не хочу, — сказал он и уставился в землю.

— А зачем ты в монголов начал стрелять?

— Темучин был еще жив, и я не хотел, чтобы меня там убили вместе с тобой, — сказал он. — Я был уверен, что ты отступишь.

— Это ты меня плохо знаешь, — сказал я.

— Видимо, да, — сказал он. — Скажи, Чапай, чисто из любопытства интересуюсь, а кто дал тебе право выбирать, какому будущему быть, а какому нет? Кто дал тебе право решать?

— Ты меня знаешь, а я тебя — нет. Как тебя зовут-то хоть, приятель?

— Зеб.

— Так вот, Зеб, — сказал я. — Такое право никому не дают. Его нельзя получить. Его можно только взять.

— И почему ты решил, что достоин?

Я пожал плечами.

— Наверное, потому что я его взял.

— Вот так просто?

— Я вообще не люблю усложнять, — сказал я. — Понимаешь, Зеб, ты не видел другого мира, кроме вашего, а я видел. И какую бы утопию, какую бы райскую жизнь вы бы там ни построили, она не может стоить миллиардов жизней, сгоревших в ядерной войне.

— Не мы были причиной этой войны.

— Но вы ничего не сделали для того, чтобы устранить эту причину, хотя средства у вас были, — сказал я.

— Это бы нас уничтожило.

— Я понимаю, — сказал я. — Не все могут проявить немного жертвенности.

— В отличие от тебя?

Я не стал ему отвечать.

— И ради чего? — спросил он. — Ты уничтожил не только нас, ты пожертвовал собой и всеми своими знакомыми, перекроил временную линию до неузнаваемости, и зачем?

— Черт его знает, — сказал я. — В моем детстве было принято считать, что нет ничего страшнее ядерной войны. Видимо, у меня где-то в подсознании это отложилось.

— И ты уверен, что сделал лучше?

— Нет, конечно, — сказал я. — Я не знаю, как лучше. Я только знаю, как не надо.

— Ничего ты не знаешь, — сказал он. — Мы ведь тебя изучали. Монографии о тебе писали, диссертации защищали… Готов услышать неприглядную правду, Чапай? Или хочешь умереть таким же незамутненным, каким жил?

— Всегда лучше знать, чем не знать, — сказал я. И пусть с этим знанием я проживу всего несколько секунд, что с того? — Удиви меня, Зеб.

— Правда в том, что ты — аномалия, — сказал Зеб. — Тебя вообще не должно было быть. Ты не отсюда, не из нашего две тысячи девятнадцатого, на самом деле ты…

Он не успел договорить и рассыпался прахом. Без звука, без вспышки, вообще без спецэффектов, буквально на половине слова. Был человек, стала бесформенная кучка непонятно чего, и это произошло так стремительно, что я даже момент перехода не сумел уловить.

И ведь мы как раз добрались до самого интересного.

Мироздание, если ты меня слышишь, я должен сказать, что у тебя отвратительное чувство юмора.