Проклятие Айсмора (СИ). Страница 46

Лавочница посмотрела на Гаррика с укоризной:

— Не понять тебе! — потом повернулась к Ингрид, перепуганной до дрожи. — Знаешь, милая… Из-за сплетен человека здесь вешали так давно, что все уверились: так не бывает. Вот и не боятся наговаривать на чужую жизнь. Но раз уж начали… Да, не остановишь озерных, пока крови не напьются.

Она протянула Ингрид горячую кружку, большую и полную до краев. Та ее чуть не выронила, но хозяйка придержала, помогла поднести к губам.

Чай согрел самую малость, но теперь холод проник в душу, откуда его было уже не выгнать. Мысли о Бэрре навалились с новой силой, несправедливость и ужас происходящего настолько резанули, что Ингрид не сдержалась. Она поставила чай на пол и отвернулась от доброй женщины, пряча слезы.

— Ну что ты, милая! Не расстраивайся, все-все будет хорошо! — обняла ее хозяйка.

— Хорошо бы, — ответствовал Гаррик без намека на веру в сказанное и шумно вздохнул.

— Я… так волнуюсь за него, простите меня, — вымолвила Ингрид. — Я… не знаю, что делать. Что же делать?

— Милая, да что тут можно поделать⁈

Мысли запрыгали в голове — не поймаешь ни одной. Нужно освободить Бэрра. Нет. Убьют. Нужно доказать, что он невиновен. Нет. Не послушают. Нужно убедить, что он невиновен. Нет.

Нужно узнать правду!

Решение пришло на ум само. Слезы высохли. Ингрид попросила в покупку бумаги с чернилами, поблагодарила хозяйку, рассчиталась и поспешила в ратушу.

Гаррик, следовавший за ней неотступно, на этот раз зашел в архив.

— Госпожа Ингрид, а тут… — держа сверток из лавки, он локтем указал на стопку книг на большом столе. — Может, куда в другое место положить?

Ингрид засуетилась, принимая у него сверток.

— Гаррик, как хорошо. Надо эти книги поставить вон на ту полку. Помоги мне — они тяжелые и мне не достать. Два раза роняла уже. Боюсь, еще одно падение, и вот у этой, — она дернула подбородком на самую широкую, — под переплетом деревянная пластина треснет.

Зажав сразу несколько книг подмышкой, Гаррик полез по лестнице наверх, под самый потолок. Пошуршал там, что-то передвигая. Развернул пыльный свиток и замер.

— Ингрид, что это? — воскликнул он, позабыв привычное обращение.

Серебряная роза, небольшая, изящно выполненная, блеснула в его руках даже при тусклом свете из небольшого окошка. Мелкие камушки смотрелись на ней, словно капли чистой росы.

Ингрид вздохнула.

— Не знаю, Гаррик. С год назад выше этажом меняли полы. Как-то затрещало однажды, доска на потолке провисла, эта вот роза свалилась мне в руки. Я поначалу хотела пойти по ратуше. Ценность все-таки… А как разыскать? — она взяла цветок из рук спустившегося Гаррика.

— Ну да, — тот кивнул в понимании, — скажешь кому: «Ищу владельца!» — так он тут же найдется, а то и дюжина набежит, и каждый по слову ей хозяин будет. Не весло же какое, а вон… тонкая работа.

— Вот я и поспрашивала, не говорил ли кто, что розу потерял. Но пока без особого толка. Думала, может, сам кто придет. Положила наверх, чтобы никто не увидел, не прихватил ненароком… и позабыла.

— Госпожа Ингрид, а я знаю, чья она.

— Знаешь? Точно? — обрадовалась она. — Так верни, хозяин наверняка переживает.

— Нет. Хозяин не переживает… — насупился Гаррик и покосился на серебряный цветок. — Хозяин выбросил ее вместе со шкатулкой, в которой она была ему вручена. За ненадобностью и от злости.

— Такую-то красоту⁈

Ингрид медленно покрутила в пальцах розу, которая, словно в ответ, блеснула искоркой на остром кончике изящного листочка.

— Было это два года назад, — начал Гаррик неохотно. — После ежегодного турнира, посвященного Дню винира, — он осмотрел архив, хмурясь. — Госпожа Ингрид, а у вас ведь есть записи всех турниров? Чтобы уж точно проверить.

— Я многое помню наизусть, может, и не придется искать. А этот, о каком ты говоришь, особенно хорошо помню — я все думала, что же тогда вручили?

— Вы даже помните, кто выиграл? — поразился Гаррик и потупился.

— Редкий случай, когда винир допустил до участия своего помощника. Ты знаешь Бэрра, он всегда берет все призы. Но был у меня еще один интерес. Что было личным даром от главы города, призом-тайной? Никакой бумаги, чтобы дописать в историю Озерных турниров, мне так и не приносили. Тогда расстаралась гильдия ювелиров… — Ингрид ахнула. — Не догадалась я.

— А не принесли потому, что победитель свой приз не взял. Я там был, в коридоре на посту стоял… — Гаррик почесал в затылке. — Поругался Бэрр с виниром, сильно поругался. Из-за здания этого. Обещали перестроить полгорода, а потратили все на ратушу. А проектом отец Бэрра занимался. Ну и Бэрр… бросил он приз этот — дорогой, да! — и рявкнул: «Не хватает денег, так возьмите!»

Ингрид слабо улыбнулась, представив себе эту картину воочию. Гаррик снова глянул на цветок:

— Так что эта роза Бэрру вовсе не нужна. А уж как искали потом стражники — доски отдирали! Да все впустую. Кто же знал, что она к вам закатится?

— Ты прав, Гаррик, — в раздумьях проговорила Ингрид. — Не роза ему сейчас нужна.

Она убрала цветок в стол, а Гаррик побрел к выходу. Ингрид подождала, но никто не вызывал ее к виниру. Видно, забот у градоначальника хватало и без нее.

Она крепче ухватила высокую лестницу и потащила ее к стеллажу. Всегда ли семья Бэрра проживала в Айсморе или же в какой-то момент ей придется передвигать лестницу к другому стеллажу, где хранились записи о приезжих? Нужно найти все о родне Бэрра. Нужно узнать все о проклятиях. Нужно…

Ингрид взяла с полки книгу семей и углубилась в чтение.

Глава 17

Крысеныш, или Мир без света

Пора поднимать забрало, сжигать мосты,

Вздымая себя из гибельной черноты,

Забыть про пустую славу былого дня,

Того, где нет тебя и где нет меня,

Пора променять весь мир на тебя одну,

И вновь примерять корону, кольцо, войну,

Пора отдавать долги, возвращать друзей,

Пора становиться влюбленнее и мудрей,

Пора разобраться, где холод, а где огонь,

Пора донести до сердца твою ладонь…

Забыты чертоги и троны — они пусты,

Пора поднимать забрало, сжигать мосты.

Крысы видят крайне плохо: не дальше, чем на длину ступни взрослого мужчины. И не потому, что в местах, где они обитают, сумрачно. Нет, они познают предметы вокруг через запахи и звуки, через незаметные прочим колебания воздуха.

Мир темноты зрим и осязаем, огромен и красноречив. Это крысу тоже было известно. Он родился отличным от прочих, в месте, смысл которого никто не пытался понять, и жил шмыгая, подслушивая и вынюхивая. Доверял лишь трепещущим ушкам и чутким усикам на подвижном носе, и всегда находил дорогу и еду.

Множество нитей вокруг переплетались, спускаясь к нему, но стоило лишь потянуть за одну из них, и становилось понятно: вот кожа, вот металл, вот сквозняк, вот странные большие существа, что ходят, шумят и едят.

Крыс знал, что это такое, люди. Он слышал, как они себя называли. До него иногда доносились крики: «Люди! Помогите! Кто-нибудь! Люди!», а от здешних: «Заткни пасть! Не мешай отдыхать порядочным людям!» И часто из дальних комнат: «Вы же люди! Прекратите! Хватит! Нет!..» Крики и хлесткие удары. В этих стенах он слышал многое. Особенно хорошо запомнил слово «люди», а рядом — их боль. Она приходила сюда вместе с ними. Здешние усиливали ее.

Здешние не собирались в стаи, но собирали тех, кто приходил снаружи, переругивались с ними и даже дрались. Иногда несколько на одного, которого зачем-то спутывали, словно он мог сбежать через стены, где далеко не всегда есть щель даже для маленького зверька. А спасаться приходилось часто. Люди кидались тяжелым, топтали башмаками, ставили ловушки или раскидывали съедобное и смертельное. Называли такое «отравой». Крысы умирали в муках, а оставшиеся запоминали запах отравы.

Иногда «отравой» люди называли то, что пили сами. Поначалу крысенок, снуя по столу, за которым дрыхли здешние, остерегался брать куски хлеба или рыбы. Потом догадался — не умирают, значит, можно и ему. А если отравлено то, что пьют? Хотелось бы и в этом знании разочароваться. И вот однажды, толкая носом к краю дивного запаха орех, крысеныш задел кончиком хвоста мясистый нос одного из спящих. Тот заворочался во сне, всхрапнул, дернул рукой и зацепил пузатый кувшин. Расстаться не мог, хоть и прикладывался весь вечер.