Проклятие Айсмора (СИ). Страница 41

— Суд? — пискнул старушечий голос. — По закону повесят?

— Дура ты, да еще и карга! — человек с фонарем сплюнул визгливой бабке под ноги.

Тумаки и перебранка пошли на новый круг, но уже вяло. Все смотрели на Аезелверда, мокрого, как и все вокруг, черного от копоти, и ждали продолжения.

Айаз приблизился к стоящему к продрогшему до хребта Бэрру и шепнул:

— Пошли, выведу тебя отсюда.

— К-к-куда?

— В тюрьму. Это лучшее, что ты сейчас можешь сделать. Иначе они не успокоятся и сами не разойдутся.

Бэрр кивнул и, стуча зубами, как сапогами по мостовой, пошел за стражниками. Народ проводил его, ругаясь в спину. Потом, когда не осталось на мостовой ни первого помощника, ни стражи, ни Аезелверда, остальные люди разбрелись кто куда, занявшись опять своими жизнями и бедами.

Понемногу все стихало. Даже ветер успокаивался и к рассвету обещал совсем перестать.

Жуткая ночь почти завершилась. Каждый житель города, через который прошел ураган в час, когда опустел Северный квартал, думал о своем.

Камилла, не интересовавшаяся ничем, кроме своих планов, глядела в окно с высоты своего положения и второго этажа, откровенно радуясь, что скоро настанет день, когда первый помощник винира будет сопровождать ее повсюду.

Винир крепко и спокойно спал, и его ничего не волновало, потому что люди, которые верят в то, что ими задуманное исполнится, всегда спят хорошо.

Бэрр шел в тюрьму в надежде, что проведет там всего одну ночь.

Ингрид так разволновалась, что порвала два бинта.

Гаррик стоял на новом краю города и смотрел на торчащие из воды сваи. В свете наступающего утра они выглядели страшно, но притягательно. Будто зубы невидимого зверя.

«До чего же эти озерные дикие, — думал Гаррик. — Они дерутся, и моя обязанность остановить драку. Так они и со мной дерутся. А мне-то и ответить не хочется, хотя злость есть… Драка ведь, она уместной должна быть. За правду или от веселья. Но ни один равнинный не полезет зубы ради правды вышибать, когда мир вокруг рушится! А эти, на сваях своих же домов… Якобы из-за того, кто дождь наслал. Проклял… Да как это можно? Скажешь что-нибудь небу, а оно ветром отвечает, что ли? А что ж тогда пшеница по уговорам не растет?.. Нет, дело не в домах, дело в умах. Господин Бэрр, я же пытался про умы тебе рассказать. Это сейчас они с умов посходили, а тогда ты придумал бы что, наверняка придумал бы. Понял же как-то, что Нижнему грозит, вот и людей спасти успели. Теперь же тебя в тюрьму повели. Из-за этих же людей… Может, и хорошо это. А то и правда повесят. Безумцы, как есть — сумасшедшие. Нашли, кого в горестях и печалях винить… Да еще в этом кошмаре — темно, страшно, огни сверкают, дома рушатся — тут палец покажи, голову откусят».

Небо на востоке неохотно светлело, становясь из черного серым. Ветер бил все реже и слабее, волны на озере успокаивались.

Продрогший Гаррик долго еще стоял на развалинах мостовой в раздумьях и в одном ботинке.

Глава 15

Странный сон, или Две стороны одного медяка

Когда забудешь ты обеты

На берегу ночной реки,

Когда закличут дураки,

А умные сожгут советы,

Когда, достигнув высоты,

Ты упадешь во мрак устало,

Так будет, так уже бывало,

На грани смертной пустоты,

Когда чудовищ всех страшнее

Людская блажь, людская ложь,

Когда богатых, сытых рож

Лишь зверь в тебе, поверь, страшнее —

Ты не предай тогда ее!

Она тебя лишь нежно любит!..

Но счастья миг, увы, погубит

Сокрытой правды острие…

Толстая чайка сидела на подоконнике спальни. Улетать не торопилась, закрывая весь вид на Нижний Озерный и мешая осматривать Айсмор. Винир повел рукой, вложив в этот жест все величие, что осознавал в себе. Птица нахохлилась, важничая не меньше. Склонила голову набок и приоткрыла клюв, но места своего не покинула. Винир, оторопев от ее наглости, повторил движение еще раз. Добавил раздраженно:

— Кыш! Кыш! Пошла!..

Чайка наконец взмахнула мокрыми крыльями, тяжело перелетела на другой конец подоконника и опять уставилась в глаза. Потом вытянула голову вперед, сложила крылья за спиной, как он любил складывать руки. Перевела взгляд куда-то за него. Винир, нахмурившись, обернулся и увидел, на что она смотрит.

Он не помнил, как и зачем снял перстень перед сном. Большой, тяжелый, золотой — с гербом Айсмора. Этот перстень, которым отмечались самые важные бумаги, сверкал сейчас на туалетном столике.

Резкий порыв ветра, шорох крыльев над головой…

«Таскают же все, что плохо лежит!» — осенило винира.

Он подхватил подол сорочки и, стремглав кинувшись за птицей, едва успел отогнать ее от перстня. Чайка, взлетев к потолку, принялась там кружить и кричать насмешливо. Винир долго гонял ее по комнате, а когда запыхался вконец и сообразил, что мог бы позвать слугу, птица, еще более противно заверещав напоследок и уронив пару перьев, вылетела в окно.

Винир, почуяв непорядок, обернулся — перстня не было.

Ужас от осознания потери сжал горло. Винир моргнул… и проснулся. Понял, что лежит, судорожно дыша, а не бегает сломя голову по комнате. Помедлив и успокоившись, откинул одеяло, спустил ноги с кровати, с усилием опершись на ее край, и подумал: «Приснится же этакий вздор!»

Сунул ноги в туфли и, накинув халат, медленно и осторожно прошагал к окну, приоткрыл створки… и замер, увидев ворона. Позади птицы бесновалось небо, то ли вдали, то ли в ушах грохотала гроза, иссиня-черные крылья ловили отблески молний. Но не это было главным. Птица держала его перстень!

— Отдай! — взвизгнул винир.

Он махнул рукой, вырвать перстень из клюва, но хватанул лишь воздух. Птица пропала. Створки хлопнули, принеся с ветром порцию ливня. Потемнело в глазах, все поплыло куда-то…

Когда винир понял, что снова лежит в своей постели: на спине, в ночном колпаке, безо всяких кожаных туфель и теплого халата, то оставался в ней еще долго. Затем, пощупав руку и осознав, что ничего не происходит — перстень, как всегда, надет на его палец, и нет никаких птиц — недоверчиво огляделся вокруг. Вдруг опять сон?

«Спокойствие. Это все устрицы. Жирные, сочные устрицы. Говорил же лекарь — надо обходиться одной тарелкой на ночь!»

На всякий случай ущипнул себя за руку. Сновидение, само по себе бывшее редкостью, окончательно размылось в памяти. Винир прислушался — что-то все-таки шелестело в темной комнате. Видно, сквозняк, напоенный влагой, проникал из-под плотно закрытых окон, гулял между стен, закрытых драгоценными гобеленами, шевелил тяжелые, золотые занавеси.

Полное отсутствие пернатых воров утешило винира. Сквозняк, прокравшийся под теплое одеяло, не испортил хорошего настроения. Мысли потекли медленно и спокойно…

Ночная буря наверняка завершила то, что готовилось много времени. Расчет на стихию был верным и, заранее предполагая, что как только треснет свая под первым домом, к нему бросятся за помощью, он строго-настрого запретил себя беспокоить.

Нынешний день обещал быть прекрасным. Как всякий результат тщательной подготовки и правильного учета, он должен стать достойным завершением кропотливого труда. Удача не для него. Капризная особа, то — есть, то — нет. Нельзя надеяться на столь ненадежную сваю.

Он крикнул слугу, и тот прибежал сразу, помог одеться, поинтересовался здоровьем и настроением хозяина, порадовался чудесному внешнему виду и внушительному весу.

Приведя себя в порядок, винир глянул в окно. Никаких птиц поблизости не было. Из окна спальни, находящейся на третьем этаже, вид открывался превосходный. Вдалеке край Нижнего Озерного обрывался именно там, где и должен был обрываться после бури и крушений.

Винир не смог сдержать улыбку, представляя, каким идеально ровным будет край города, когда там отстроят новые дома.

Но Айсмор только что пережил ураган, снаружи наверняка много пострадавших — винир понимал, какими взглядами будут его провожать жители. Он расслабил лицо, потом поджал губы и втянул их уголки, создавая сочувствующее выражение. «Я все понимаю, сожалею и разделяю ваше горе», — вот что он собирался показывать весь день. Глянул в зеркало и, приподняв брови, добавил немного скорби.