Проклятие Айсмора (СИ). Страница 35

После их смерти она жила в доме своей тети то ли как бедная родственница, то ли как служанка, и в те моменты, когда становилось совсем плохо и невозможно справиться с тоской и одиночеством, Ингрид вызывала в памяти запах табака и лаванды. Эти два запаха переплетались и окутывали ее, защищая от бед, придавая сил и уверенности. Через несколько лет от родственников в деревне она попала в Айсмор. Спасительные обрывки воспоминаний Ингрид привезла с собой под новую крышу дядиного дома, и постепенно к привычным средствам от страха и беспокойства добавились новые.

В Айсморе летом было душно и сыро, а зимой будто сам воздух леденел, отказываясь попадать в легкие. Озеро замерзало, непрекращающаяся вьюга наметала сугробы, закрывавшие первые этажи. Некоторые двери оставались заваленными до весны, жители таких домов, устав бороться с северной зимой, сооружали лестницы из снега и досок сразу к оконным ставням на втором этаже.

Такие лестницы имелись у двух домов, соседних с тем, где она жила. Подышав на стекло, покрытое толстым слоем инея, Ингрид протирала его пальцем и смотрела на улицу, ожидая, когда хозяева станут подниматься к себе домой. Больше смотреть было не на что, разве еще виднелся край канала, а все прочее терялось в мерзлом тумане.

Маленькая Ингрид куталась в пуховый платок, ходила по скрипучему дощатому полу в зимней обуви, весь день поддерживая огонь в печи небольшими чурочками. Ветер дул с такой силой и свистом, что казалось, будто это воют дикие звери. Дикие звери не были чем-то сказочным или придуманным, несколько раз по льду в город пробирались стаи голодных волков. Не всегда они дожидались ночи, и потому детей в особо суровые зимы старались без присмотра наружу не выпускать.

Ингрид поняла, что не одна она чего-то пугается. В Айсморе боялись все и многого, не только тоски. Страхи у взрослых были взрослыми, у детей тоже не всегда детскими. Но со своими страхами она справлялась в одиночку.

Стараясь выучить язык чужого народа, Ингрид садилась у круглой печки, смотрела на весело трещавший огонь и склоняла слово «волк», постепенно чувствуя, как страх пропадает, а тело согревается. Вечером приходил дядя, проверял все, что она успела за день, давал новое задание. Потом они вдвоем ужинали немудреной едой, которую девочка уже тогда готовила сама, а позже по очереди читали какую-нибудь книжку или играли во что-нибудь, запомнившееся как восхитительное и интересное.

Сейчас Ингрид решила повторить старый опыт, проговаривая про себя все то же слово на языке народа Зеленых Равнин, старательно растягивая гласные «Я не боюсь волка». Но потом вспомнила, как однажды попробовала склонять имя «Бэрр», и улыбнулась той своей затее. Это имя совершенно ее не пугало; повторяемое, не дарило ощущения постепенного ухода дрожи из голоса, не превращало опасение в смелость, и потому справиться со страхами не помогало…

Она впервые услышала имя Бэрра как раз в истории с волками. Дядя хвалил нового помощника винира за упорство и быстроту, с которой стража под его командованием расправилась с озлобленной стаей крупных зверей. Стражники мерзли, но сидели в засаде, сколько было необходимо, и смогли расстрелять почти всех хищников из луков; а самых наглых, осмелившихся перепрыгнуть через красные флажки, зарубили мечами.

Ингрид молчала, слушала рассказы о Бэрре, и он казался ей одним из тех легендарных героев, про которых она читала в дядиных книгах. Постепенно Ингрид стала бояться не за себя — она была скрыта стенами безопасного и теплого дома, а за него — как он там, в этой белой мгле, холоде и одиночестве?

Пробормотав: «Я не позволю волку укусить», Ингрид улеглась поудобнее.

Весна растопила лед, угроза нападения исчезла. Мысли о Бэрре не покидали ее тогда, не отпускали и сейчас. Ингрид жалела немного, что не может вычеркнуть Бэрра из своих мыслей так же легко, как он вычеркнул ее из своей жизни. Да, и снова печаль, что отвечать подобным на подобное она так и не научилась…

Думает ли он о ней и что именно думает — гадать толку не было. Расстраиваться и плакать по ночам, а днем ходить с покрасневшими глазами, значило опять давать повод для лживого сочувствия и скользких расспросов.

Хотя Ингрид давно уже привыкла не обращать внимания на мнение о себе тех людей, которых она считала чужими. Раньше для нее было важно мнение родителей, потом — дяди. Из близких, чье слово могло что-то значить, никого не осталось, а потому она сама оценивала себя и свои поступки. И была уверена, что поступила с Бэрром, как велело ей сердце. Может, неправильно, но верно. Значит, и переживать не о чем.

Ингрид помолчала немного, вздохнув несколько раз, потом продолжила негромко: «Лес спрячет волка».

Ей вдруг явственно послышалось, будто эхо вторит ее словам, отдается вздрагиванием самого дома. Так бывают шаги по лестнице еще не слышимы, но уже различимы…

Бух-х-х… Бух-х-х. Бух-х-х!

Словно недавний кошмар решил ворваться в ее реальность.

Ее дом стоял на высоких сваях, под полом первого этажа могла проплыть небольшая лодка с рыбаками, но Ингрид чувствовала мощные удары волн снизу, лежа в кровати на своем втором этаже. Так сильно волны на ее памяти в изнанку Айсмора еще не бились.

Она подбежала к окну, с усилием надавила на створки и ахнула: снаружи бушевала стихия. Дождь переходил в град, а вода неслась по каналам, загибалась опасными пенистыми гребнями. Вспыхивали молнии, а широкие волны перехлестывали через подвесные мосты, заливали улицы, стучались в двери домов.

Увиденное въяве было страшнее ее сна.

Глава 13

Приключения младшего стражника, или Долиной смертной тени

Зовите меня без цветов и букетов,

Карманы мои прохудились давно.

Зато подарю вам кипящее лето

Иль яростных звезд расстелю полотно.

Могу рассказать о сонетах и рондо,

Газель и рубаи готов разделить.

Мне денег отдайте за это немного,

Чтоб братьям с недельку-другую прожить.

Богач ли бедняк? Я купаюсь в рассветах,

Небесных коней погоняя рукой,

Камеди рябиновой как-то отведав

Смущаю торговцев уютный покой.

Я все потерял, ни хором нет, ни злата,

Презрительно смотрит былая родня,

Не сын и не брат, в спину — холод булата,

И я позабыл, что есть дом у меня.

Ворваться бы в мир ослепительной сини…

Но тянут на дно тяжким грузом грехи,

Мой друг, улыбнись, пусть беда нас покинет,

А ветер свернется в ладонях моих.

Шустрый братишка сделал все, как делал всегда: схватил барабан, не дал схватить себя, забрался на яблоню — даже палочки не растерял — и продолжал шуметь оттуда! Сейчас опять сестричку разбудит, а влетит Гаррику, что недоглядел. А он ведь только уложил ее: засыпала плохо, даже молоко с медом не помогало. Видно, зубки болели или животик. Ныла, крутилась, плакала взахлеб. Он утешал, приговаривал: «Не болей, засыпай, поскорей подрастай». И ходил по спальне — три шага, разворот, три шага, разворот…

Снаружи ему вторил невидимый из дома барабан. Мама много раз сокрушалась, что взяла игрушку в полцены у заезжего торговца. «Обещаю, ваш ребенок будет всегда занят». Вот уж правда, ребенок занят — стучит, и все его братья и сестры заняты, слушают тот стук и пытаются отобрать дурную вещицу. Проткнуть бы, да братец расстроится, к тому же не привык Гаррик ничего портить. И не только денег жаль. Кто-то время свое да мастерство тратил, а, может, и душу вкладывал.

Бух! Бух! Бух…

Братец стучал в барабан. Гаррик за ним погонялся, отобрал шум проклятущий, ухватив вертлявого младшего за пятку. Досталось от матери, и сестричка опять заплакала…

Брата уже не было видно, что-то грохотало, прорываясь сквозь сон. Издалека, потом повторилось рядом и громче. Спать осталось совсем ничего, а тут… Интересно, дошли ли деньги…

Бух-бух-бух!

— Гаррик, ерша тебе в одно место! — сердитый голос звучал вперемешку с яростным стуком. — Я знаю, ты тут! Оглох совсем что ли, тина болотная? Открывай быстрее!