Проклятие Айсмора (СИ). Страница 31

Да и много ли таких прилипал разгонишь летним вечером? Все равно у хозяев наступит беспокойство, когда в открытом по влажной жаре окне сначала исчезнет островерхий шлем стражника, которому ты честно оплатил покой, а потом тут же замаячит любопытная макушка какого-нибудь прощелыги или потрепанный платок кумушки, желающей узнать подробности жизни хозяев дома или их соседей.

Чего только он ни делал… Сначала изрядно тряхнул главу Управы, а тот лишь пожал плечами и отправил его к начальнику стражи. Этому досталось за двоих, но он стойко выдержал гнев помощника винира. Искренне не понял, в чем именно причина этого гнева, но воевать не захотел и потому разрешил по поводу «Частной жизни» делать со стражниками все, чего только помощничья душа не пожелает. Но только пусть Бэрр будет готов к тому, что никакими способами никого из горожан нельзя избавить ни от тяги слушать чужие разговоры, ни от желания почесать языки вдосталь, ни от идеи заработать на собственных пороках. Тем более что хозяева домов платили всегда с охотой, у прилипал тоже все было отлажено. Новости, поданные от некоторых из них, считались достовернее написанных на свитках у столбов с любой «Правдой».

Бэрр изымал все серебряные монеты, которые обнаруживал в карманах ревнителей порядка, выбрасывая деньги в канал.

Но один раз, в погожий июльский денек, на пороге Управы возник улыбающийся молодой человек и предложил аж десять серебряных за то, чтобы до конца лета ни одного прилипалы под его окнами не появлялось, потому что «Женился тут недавно, ага. И так-то душно, а жена не холодна… Ну, вы понимаете, да?»

Бэрр был готов расквасить ему лицо, но понял, что проиграл в этой странной битве, которую в одиночку вел с самой сущностью айсморцев. Он среди них вырос, но склонности к сплетням принять так и не смог. Щедрый молодожен был последним ударом. Бэрр вытолкал его в шею и пошел к Аезелверду, не сомневаясь, что сразу после его ухода молодой человек вернется.

Аезелверд внимал ему с тем выражением на лице, с каким опытный родитель выслушивает детские рассказы о страшном чудовище, затаившемся под табуреткой.

«В этом городе всегда будут свои понятия, — сказал он тогда с улыбкой. — Если они тебе чужды, это не значит, что ты должен с ними бороться. Пусть болтают, коли им так хочется. Пусть платят, коли им так спокойнее. Пусть гоняют прилипал, коли это устраивает каждого айсморца, кто участвует в этой игре, старой, как сваи под Нижним Озерным. Оставь все как есть. Людям надо чем-то заняться, пока они живут». Бэрр тогда махнул рукой и на Аезелверда, и на всех, кто имел отношение к лету и к открытым окнам. Хотелось, действительно, просто не вспоминать. Вот только не выдержал — придя домой, распахнул окно своей спальни и не закрывал его до первого льда. Так он делал много лет. Его упрямства хватало на то, чтобы доказывать самому себе, что не желает играть в игры, которые ему неприятны, кажутся бесчестными и бестолковыми. Город отвечал ему тем, что никогда ни одного прилипалы под его окнами не стояло.

И сейчас Бэрр не поднимался, чтобы затворить окно, хоть из канала вяло тянуло влажным деревом с застарелым привкусом гнили. Промозглая сырость так прижилась под этой крышей, что уже и не чувствовалась.

Он полулежал в кресле и, медленно заводя руку за голову, швырял ножи в толстую балку напротив.

Места для размаха и броска хватало. Приобретя этот дом, Бэрр тут же приказал вынести большую часть перегородок в гостиной, прихватив и пару комнат. Отец одобрил, он всегда бы за открытые пространства, а вот строители пытались возразить насчет практичности и прочих удобств, но сразу затихли под предупреждающим взглядом Бэрра. Он знал, что с людьми делает его суровость и нахмуренность, и не раз видел тому доказательства.

Метнул очередной нож, и попытался собрать разбегающиеся мысли. Особенно нестерпимо было все, что касалось Ингрид, и слишком противоречиво. Эти мысли никак не получалось облечь в слова, и потому кое-как он сумел вытолкнуть небесные глаза и золотые косы из своих раздумий. На первую линию его беспокойств вышел таинственный корсар-равнинник и отметки на карте, за которую юный Том, подручный в гостинице «Большая Щука», поплатился жизнью.

«Две дюжины крестиков. Все в крайнем северном квартале… И что они могут значить? Места атаки на город? Никудышное место. Там нет постов охраны, разве только на Золотом причале. Однако с него все озеро видно, не подкрадешься… Кому-то захотелось напасть и ограбить сразу несколько домов? Так ведь не зажиточные же выбрали, там народ живет небогатый. Опять-таки, на Золотом причале никакого дома нет. И еще в одном крестике тоже, там сторожка смотрителя внутреннего причала… Две дюжины и ничего общего… Аезр… Тьфу ты! Айаз говорил, что даже дома обошли — кто один живет, кто большой семьей, кто рыбачит, кто мастерит. Обычные люди, ничего исключительного и ничего общего…»

Вспомнилась старая байка о том, что прежний винир запрятал перед смертью все награбленное, причем схоронил якобы «прямо под ногами» — что в свое время стоило Айсмору немерено выломанных мостовых и столько же несбывшихся надежд. А уж количество проданных карт с указанием места, где спрятаны сокровища, не поддавалось пересчету. Но вряд ли это золото могло находиться под мостовыми Нижнего Озерного… Предположение, что больной старик с распухшими суставами полз по кривым улочкам Нижнего, пряча тяжелые свертки с обратной стороны помостов, или тихонько греб в маленькой лодке, чтобы привязать какой-нибудь мешочек к балкам над сваями, было отвергнуто с ходу.

Хотя это Бэрру ясно, а заезжему корсару — нет, прикупил карту сокровищ и наслаждается бесплодными поисками. Но это было бы слишком просто и хорошо.

Неправильно метать полулежа, но вставать было лень. Именно на случай затяжных раздумий Бэрр припас не один комплект ножей. Причем потяжелее обычных: треугольные лезвия, из темного металла, с острой режущей кромкой и почти невесомой рукоятью. С ребром жесткости, расходившимся трилистником и обозначавшем небольшую гарду. Рукоять, сначала узкая, расширялась четким выпуклым ромбом, плавно стекала на нет, вторя широкому клину лезвия и радуя пальцы удобным изгибом.

Ножи были черные, что еще пуще раздражало айсморцев. Зато держать в руке и кидать дорогие заморские безделки было куда приятнее, чем простые метательные — легкие, светлые, с заоваленными краями, рядом круглых дырочек в рукояти и обязательной веревкой для возврата, как почти у всех в городе…

«Ну ладно, дело может быть не в людях… А в чем? В домах. И что? Если не нападать и не воровать, то что — сжечь, что ли? Зачем?.. Допустим, чтобы остальные полыхнули. В Нижнем Озерном все строения друг к другу жмутся, через канал огонь и не перекинется, но выгорит весь Северный квартал. И только он, если мосты успеют обрубить… Но зачем его поджигать? Ну сгорит, ну и что? Кому понадобилась эта возня? Строительной гильдии? Так Гайрион на пять лет вперед на берегу и на воде работой занят. Виниру такая головная боль не нужна, он свой покой ценит и охраняет. Но ведь кому-то точно есть дело до Нижнего».

У Бэрра уже заканчивалась третья партия ножей и всякое терпение, деревянная колонна становилась похожа на металлического ежа — всегдашнее стремление к порядку пыталось заставить лезвия выстраиваться почти ровными рядами, — а решение все не находилось…

Он вдруг замер, боясь упустить острейшее чувство, что все понял, сложил, определил и догадался.

«На Золотом причале ничего не было. Гореть даже нечему. Ни напасть. Ни украсть. Не на кого. Нечего. Там есть только помост, сваи и вода… Сваи! Несущие сваи!»

Нож, жалобно звякнув, отлетел в сторону.

«Первая линия свай идет не по краю города, а немного внутрь квартала, — заговорил в его голове отец, словно бы не умер, а рядом стоял. — Они самые крепкие, они сдерживают воду, если ураган идет с севера. Но они вбиты так, чтобы остальные выстраивались от них как косой гребень. Вот так, сынок, только под углом… Внутри, за первой линией, высокие дома, а перед ними на границе — строения пониже. Ветер бьет, но скользит вверх. А удары воды держит вот этот ряд балок. Они тут не по плану строений наверху, а из-за перепада глубины на дне».