Проклятие Айсмора (СИ). Страница 26

Дорогу Бэрр решил сократить, пройдя через рынок Нижнего Озерного. Задерживать его там было некому: к нему торговцы не приставали.

Сначала, ускорив шаг, он прошел мимо выставленных на всеобщее обозрение предметов домашней утвари и одежды. Здесь одевались жители небогатых кварталов, если лень или некогда было шить самим. Тканей тоже продавалось в избытке. Портновских лавок в Нижнем было всего две, в них обращались по разным поводам, но никогда без особой нужды — в основном по переделке, и чтобы недорого.

Потом тянулись прилавки с мехами из здешних зверей, чучела рыб, жемчуг не слишком качественный, а то и вовсе поддельный, на рыбьем клею. Бесчисленные амулеты и обереги — и в первую очередь кусочки камней Золотого города. Приезжие расхватывали побрякушки, как горячие пирожки, и только на памяти Бэрра их было продано столько, что одного города, сколь бы он ни был велик, явно было бы недостаточно.

Взгляд его, мимолетно и безразлично скользивший по прилавкам, зацепился за мех рыжей лисицы. Бэрр неожиданно для себя самого остановился и, подойдя поближе, принялся рассматривать редкий, привезенный издалека товар.

Торговец замер в ожидании, поцеловал на удачу монетку, зажатую в кулаке, забормотал что-то радостно… Бэрр в задумчивости провел рукой по искристому золоту с хорошей мездрой, густому и плотному — пальцы сразу же утонули в нем и согрелись, напомнив другое тепло. Шкурки были невероятно хороши и слишком дороги для Нижнего, они грозились пролежать неизвестно сколько, пока не найдут своего любителя или не испортятся от времени и сырости. Небольшие, хотя если взять несколько, в самый раз на воротник одной хрупкой особе, да и к волосам ее этот солнечный цвет очень бы подошел. А то зима скоро, и она мерзнет. Интересно — все время или только с ним? А с кем, может быть, еще?

Но при одной лишь мысли о том, что кто-то другой — не он! — посмеет прикоснуться к Ингрид, навстречу кому-то другому распахнутся доверчиво небесные глаза в темно-рыжих лучиках ресниц, и уже этот, кто-то другой, поцелует нежный завиток за ушком, Бэрра скрутило до тьмы в глазах и потери дыхания; ноздри раздулись, а кисть сжалась в кулак, сминая мех. Он отбросил шкурку и отошел, провожаемый грустным вздохом опечаленного торговца.

Дальше продавалась разнообразная снедь. Продавцы тоже были всех мастей — кто-то с прилавком, кто-то с табуреткой. Были и такие, кто повязывал на пояс платок и, положив короткую доску, закреплял замызганные концы платка вокруг шеи.

Блестевшая тусклым серебром под пепельным солнцем рыба подергивалась в безнадежной попытке вдохнуть. Иной удавалось сползти и плюхнуться на грязный настил рыночной площади. Та счастливица, что была помельче, проваливалась в щели между досками обратно в темную воду. Бэрру невольно подумалось, что картина задыхающейся рыбы могла бы стать замечательным символом Айсмора.

Большие озерные раки, перевязанные для верности ниткой, грозно шевелили клешнями на одном из крайних прилавков, — и он невольно поежился, завидев их. Раньше он частенько брал раков для Альберта, который очень любил поглощать этих тварей со специальной приправой, которую готовил сам и только сам. Три головки чеснока на ведро, пять ложек соли, одна — сахара и еще этот, как его… лист пахучего растения, что редко появлялся в продаже, но был совершенно необходим, как и громадный пучок укропа. Бэрр навсегда запомнил рецепт, по которому ни разу не готовил сам. И не ел.

Как бы старший брат ни любил младшего, но и сами раки, и процесс их приготовления, а, особенно, процесс их поглощения, вызывали у Бэрра содрогание и ужас. Его в свою очередь не обходил насмешливым вниманием младший, выдавая на эту тему целые дразнительные тирады, смысл которых сводился к простому: ужасный и вгоняющий всех в трепет первый помощник винира и любимец женщин — до омерзения, до судорог, до паники боится мелких раков! Альберт разве только не приглашал гостей посмотреть это представление — «Бэрр и раки под одной крышей».

Дальше продавали птиц. Их было не так много в Айсморе, но люди любили держать в клетках то, что олицетворяло свободу.

Тут когда-то он купил для Альберта зимородка. Вернее, купил он всех птиц, но остался один зимородок. Птицы. Самые обычные птицы. Они бились о прутья, они рвались в небо, но никак не могли ни вырваться, ни дотянуться…

Клеток у торговца было много, добычи — тоже. Младший не знал названий, но Бэрр видел, что ему было жалко всех. Альберт уперся, хотя Бэрр тащил его вперед, крепко держа за руку, чтобы младший не потерялся в говорливой, шумной и безжалостной толпе.

Торговец не обращал на мальчишечье расстройство и птичье трепыхание никакого внимания, пытаясь всучить серую птаху недовольной горожанке, заверяя, что вот она — точно, протянет хотя бы месяц. А то и два.

— Бэрр!.. — вырвалось у Альберта.

Это было первым словом, что младший произнес в своей жизни. И еще долго оставалось ответом на все вопросы и беды.

— Пойдем, — нахмурившись, потянул тогда его Бэрр.

— Но они… они ведь… — Альберт жалобно всхлипнул.

Бэрр, вздохнув глубоко, решил, что деньги не стоят слез брата, и бросил монеты обрадованному торговцу. Глянув на сердитую женщину, протянул и ей медяк. Та улыбнулась уже довольно и, дернув за собой дочь, поспешила к рядам с патокой и вяленой рыбой.

После суетливых движений торговца птицы взлетели. Быстро, радостно, и пропали в небе. Только одна так и осталась понуро сидеть на жердочке.

— А она? А как же она?..

Бэрр различил отчаяние в голосе Альберта. Присел рядом, пачкая длинный плащ в желтой пыли, не обращая внимания на косые взгляды и привычное бормотание: «Ну столько же можно возиться с этим сопливым мальчишкой?»

— Альберт, пойми…

Обхватил ладонями тонкие плечи, посмотрел глаза в глаза, но Альберт молчал, сжавшись от предчувствия беды.

— Не всегда получается так, как мы хотим. Как должно быть и как правильно, — брат вздохнул тяжело, словно говорил вовсе не о птице. — Не всех можно спасти. Альберт ждал, и Бэрр недовольно ответил, опустив глаза: — Она не сможет взлететь.

— Но… почему, почему? Ведь ты же заплатил этому…

— Ей подрезали крылья.

Ничего более ужасного Альберт не видел в своей жизни. Тогда ему было лет шесть, и он не понимал, не знал, насколько все может быть ужаснее и страшнее. Когда погибает любимая, когда брат становится врагом…

Зимородок забился, потом, словно поняв, что все напрасно — быстро повернул голову и осмотрел Альберту прямо в глаза. Осмысленно и обреченно.

— Мне жаль, Альберт.

Бэрру тоже стало больно до слез, будто он сам лишил возможности летать эту несчастную птицу. Торговец быстро посадил зимородка в маленькую клетку и отдал Бэрру. Брат схватил и вцепился в плечо Бэрра, пряча лицо.

— Поплачь, Альберт. Просто поплачь…

Эх, Альберт… Доехал ли до Домхан-града, как устроился? Агги, светловолосая и хрупкая, умерла при родах. Все экономили на докторе и в результате сгубили и мать, и дитя. Альберт любил ее, чужую жену. Ее смерть послужила последней каплей.

И они с Бэрром вдрызг разругались перед отъездом.

А ведь с Ингрид Альберт нашел бы общий язык, неожиданно подумалось Бэрру.

Тут он отвлекся от воспоминаний, потому что торговец повернулся к нему, побледнел и дернулся, отшатнулся, потупил глаза. Понял, что Бэрр не за товаром пришел? Так ведь должен был понять за несколько месяцев, что и сегодня вряд ли они столкнулись по поводу этих… мерзопакостных раков.

Что-то еще случилось? Какой-то новый повод для неприязни? Но у Бэрра ничего не было, что связывало бы его с этим торговцем. Никаких выселений или другого повода, чтобы вот так отгораживаться плечом, отворачиваться, бледнеть и бормотать под нос явно не пожелание здоровья.

«Ну конечно! — разозлился Бэрр. — Еще этих ваших Темных Людей вспомните, будто бы у меня не куртка, а лицо черное. Давайте теперь от всех шарахаться, кто не в сером ходит. Сами темнота, не в волосах, так в умах!»

Он едва сдержал желание дать в толстую харю, потому как враз припомнил, и сколько денег он тут оставил, и младшего, тоска по которому становилась все острее. Но потом подумал, что цвет волос или одежды не должен иметь значения ни для кого — и для него тоже, и зашагал себе дальше.