Русские не сдаются! (СИ). Страница 41

— Присядьте, Александр Лукич, — получил я неожиданное предложение, да еще с обращением по имени-отчеству.

Раз предлагают, можно и присесть.

— В каких вы отношениях с господином Эрнстом Бироном и его родственниками, прежде всего, с премьер-майором… или уже подполковником вашего полка Густавом Бироном? — продолжал удивлять меня, теперь уже вопросами, фельдмаршал Миних.

— Я слишком малая фигура, чтобы быть в каких-либо отношениях с Бироном. Даже с его братьями, — уверенным голосом сказал я.

— Считаете ли вы, случившееся с фрегатом и то, что получилось отбить награбленное Лещинским золото, лишь вашей заслугой? — последовал следующий провокационный вопрос.

Однако, если отвечать про отношения с Бироном мне было трудновато, потому как я не знал, возможно, что реципиент и имел какие-то связи с фаворитом, то на второй вопрос ответ был очевиден.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Мысль совершить сие славное дело была моя, в том не сумневаюсь… Токмо в равной доле, кабы и не больше, участие в означенных вами делах принимал и полковник Лесли. Без вашей помощи, ваше высокопревосходительство, было никак не победить, — озвучил я единственно правильную позицию в данном вопросе.

Да, думал я несколько иначе. Уж точно большая часть и составления плана операции, и его реализации лежали на мне. Но ясно, как божий день, что, если я начну тянуть одеяло исключительно на себя, то меня могут и вовсе оттереть от результатов столь славной операции. Уж на это власти у Миниха хватит.

Генерал-фельдмаршал, не скрывая удовлетворения, посмотрел в сторону сидящего недалеко от меня полковника Лесли, после чего продолжил разговор.

— Вам надлежит отправиться в Петербург не позднее, чем через два дня. Задача — сопровождение известного вам груза. Вы же передадите императрице письмо. Всеми силами постарайтесь передать его именно в руки Анне Иоанновне. Впрочем, я понимаю, что противиться воле Эрнста Бирона вы, случись иное, будете не в силах. Но тогда уж лучше ему, чем кому иному. И никак не Остерману! — инструктировал Миних, а я не знал: радоваться или огорчаться.

Вот он — шанс немного возвыситься. Не думаю, что со мной произойдёт то, что в истории случилось с Петром Александровичем Румянцевым, когда он привёз Елизавете Петровне вести об окончании русско-шведской войны. Из капитана Румянцев разом стал генералом. И как тогда Елизавета рассмотрела в юном повесе военного гения? Или она больше угодить хотела отцу Петра Румянцева?

В любом случае, приносить благие новости при дворе — это уже возвышение. Ведь не могут выбрать недостойного, чтобы сообщить радость. А если он уже выбран военачальниками, то и власть должна как-то приветить.

Я вышел из шатра командующего, вдохнул свежего воздуха. Как-то у Миниха сыростью во временном жилище отдает.

— Унтер-лейтенант! Ко мне подойдите! — услышал я голос в стороне.

Несколько полноватый, но рослый, даже высокий, офицер строго смотрел на меня. Подойти придется. Субординация. Но я, как говориться, запомнил борова.

— Я слышал, что вы отправляетесь уже завтра в Петербург. Мне нужно, чтобы вы доставили небольшой подарок одной даме. Она сама вас найдет в полку. Слово чести с вас, что доставите! — все таким же требовательным тоном говорил генерал.

Да, генерал, но какой-то другой, как будто и не армейский. Нет, не по мундиру сужу,. Ну не выглядит он генералом. Но то не мое, конечно, дело. Мало ли какой тут генералитет. Не всем же быть похожими на Миниха.

— Что будет мне за это, ваше превосходительство? — сказал я и генерал выпучил глаза так, что казалось сейчас выпадут глазные яблоки.

— Вы… Десять рублей… Более не дам, а буду говорить с вашим начальствующим лицом. Тогда повезете по приказу.

— Я согласен, ваше превосходительство, — сказал я.

Понимаю, что что-то может быть и не так. Хотел бы боров посылку передать, так почему бы это не сделать через Миниха. Но ладно… Посмотрим на посылку.,

— И чего же вы хотите? — спрашивал у французского парламентера генерал-майор Пётр Семёнович Салтыков.

Вид у дальнего родственника русской императрицы был горделивый. Пётр Семёнович почти откровенно насмехался над французским полковником. Тот небольшой, но весьма боевитый корпус, которым командовал генерал-майор Салтыков, стоял на самой передовой. И именно эти силы первыми пойдут на штурм Данцига, как только поступит приказ о генеральном приступе.

Естественно, Пётр Семёнович даже близко не хотел показывать врагу какое-либо расположение или сомнения. И наиболее уместной счёл манеру поведения на грани оскорбительной. К черту грани! Это было прямое оскорбление, чтобы француз ушел прочь и не морочил голову.

— Я уполномочен спросить вас, как вы видите возможность вызволить из плена французского подданного, герцога де Дюраса, — будто и не заметив насмешек свой адрес, спрашивал французский полковник Жан Мишель Перигор.

Салтыков был удивлён, так как не смог понять настроения француза. Тот воспринимал всё происходящее нелепостью, будто перед ним не русский генерал, а арлекин.

— Я не понимаю, о чём вы говорите, — вынужденно признался тогда Салтыков.

— Прошу вас, передайте своему командованию, что мы готовы на обмен, — сказал французский полковник, резко развернулся и пошёл в сторону оборонительных укреплений Данцига, откуда и прибыл всего несколько минут назад.

Салтыков был недоволен. Не дали ему насладиться униженным врагом — враг попросту сбежал, ушёл от унижения.

На самом деле Пётр Семёнович был скорее спокойным, рассудительным, редко позволял себе подобные выходки, как сейчас с французом. Но понимал он и ещё другую вещь: ему нужно будет что-то рассказывать при дворе. Потому важно было вывести из себя француза и насмехаться над ним, да запоминать каждое слово, каким тот станет перечить, чтобы потом быть интересным императрице.

А здесь что же вышло?

Анна Иоанновна, дальняя родственница Петра Семеновича по матери, в девичестве Салтыковой, настолько любила различного рода рассказы, словесные увеселения, что можно было только обладая парой десятков интересных историй, пусть и на время, но всё-таки приковать к себе внимание государыни. Ну, а уж там — дело мастера боится.

И все же Салтыков передал слова француза командованию.

— Я так и не услышал вашей истории, Антон Иванович, — сказал я, когда навестил Данилова перед своим отбытием.

— Вы дважды спасли мне жизнь… — скрипучим, словно у старика, голосом сказал лежавший в кровати Данилов. — В праве спросить и я в долгу ответить. Но и это мало меняет… Вызов брошен. Дуэли быть. Позже, но если вы хотите нынче же?

Данилов всерьез дернулся, чтобы попытаться встать.

— Окститесь, Антон Иванович. Вам вставать нынче нельзя. А дуэль… Раз настаиваете… Быть ей при будущей нашей встрече.

Я уже не хотел никакой дуэли. Ну как теперь биться на смерть с тем, кого от смерти спас! Вновь я чего-то не понимаю. Ну неужели те, кто знает о вызове на дуэль могут что-то сказать в укор, если этого поединка не состоится?

— Слушайте, господин Норов. А после в вашем праве хоть бы и в Тайную канцелярию меня сдать, — сказал после некоторой паузы Данилов и начал свой рассказ.

Данилов был доверенным лицом князя Григория Дмитриевича Юсупова. Именно с этим обстоятельством уже связана проблема. Он опальный. И тогда явными становятся все намеки от Саватеева, или от полковника Лесли, что мол, Данилову следует кое-что вспомнить.

— Я был… Влюбленным в княгиню Прасковью Григорьевну, дочь князя. А они… — он остановился, дабы отдышаться. — Князь умер, и чтобы завладеть его имуществом… Когда, поправ честь и девичью и свою, гвардейцы уводили силком Прасковью Григорьевну, то… Я… Попытался ее отбить. Один… Был ранен и не знал, куда податься. Вот я здесь, как и почему — не расскажу, ибо не должно подвергать опасности жизни иных, коли доверился лишь своею. Нынче я во власти вашей, господин Норов. Но за спасение… Вверяюсь вам. После убью.