Русские не сдаются! (СИ). Страница 40

Я выходил из шатра, намереваясь поскорее вымыть руки, и ловил на себе взгляды. Кто-то проявлял лишь интерес к моей персоне, иные восхищались, третьи смотрели настороженно.

Но всё-таки чужим я для них больше не был.

— Вы как, Александр Лукич? — спросил меня Саватеев.

— Будем жить! — улыбнулся я. — Но не обещаю, что долго.

Глава 15

Меня наградили орденом Почетного легиона. Впрочем, этого отличия мало кому удалось избежать.

Марк Твен

Южнее Данцига

1734 год

Христофор Антонович Миних смотрел на три сундука с почти одним только золотом, лишь только с небольшими вкраплениями серебра. Не сказать, что его настолько сильно впечатлило сокровище. Видал генерал фельдмаршал и больше. Русская казна куда как богаче, даже в тот момент, когда она считается почти пустой.

Но всё же впечатляет вид золота, завораживает. Саксонец на русской службе, несмотря на то, что никогда не был гением интриг и придворных баталий, кое-что в раскладах при дворе Анны Иоанновны понимал. И мог оценить такой «блестящий подарок».

Императрица, как та сорока, любит разные дорогие блестяшки. Если она увидит эти три сундука, то даже не будет понимать, сколько на самом деле в них денег. Выглядит-то все необычайно богато. Государыня явно впечатлится. И тогда прольётся дождь из благодарностей. Вопрос только: на кого именно!

— Как вел себя этот гвардеец? — спросил Миних у ожидающего реакции фельдмаршала полковника Юрия Фёдоровича Лесли. — В бою не трусил?

Это полковник поспешил доложиться командующему сразу же после возвращения в лагерь. Лесли даже и слушать не хотел о том, чтобы дать отдохнуть унтер-лейтенанту, поспать пару часов после такой сложной и срочной операции, забравшей все силы и моральные, и физические. Но золото… оно такое, притягивает к себе чаще всего неприятности. Нужно было срочно решать, что с ним делать. Мало ли… Даже солдаты могут покуситься на богатства, а потом, в бега. Дезертирство в русской армии, как и во всех иных европейских, дело обыденное.

— Над Норовым, ваше высокопревосходительство, словно бы летал ангел-хранитель. Единственное, чего не удалось ему, так это увести фрегат, — образно ответил полковник.

— Отчего я раньше о нём не слышал, если это такой удалой офицер? — спросил Миних, скорее, сам себя.

Сейчас он терзался тем, что нужно ехать в Петербург. Самому Миниху этого делать никак нельзя. Не оставит же он армию? И было понятно, кто доставит императрице первым вести о сокровище.

Нет, отпускать полковника Лесли фельдмаршал Христофор Антонович Миних тоже не хотел. В недавно созданном оперативном резерве генерал-фельдмаршал видел где-то даже и опору.

Дело в том, что в войсках любили больше фельдмаршала Ласси, чем Миниха. Христофор Антонович чаще всего был смурнее тучи, нередко принимал непопулярные решения, в том числе и касающиеся наказания за провинности. Так что немцу Миниху большая часть войска предпочитала немца Ласси. [Был случай при одном из штурмов Данцига, когда солдаты и офицеры даже отказывались идти в бой, пока в ситуацию не встрял Ласси.] Так что полковник Юрий Федорович Лесли нужен Миниху на месте.

Своего адъютанта, Фермора, Христофор Антонович отправил в Петербург ещё ранее. С этой стороны опоры нет.

— Отчего не желаете отправить Степана Федоровича Апраксина? — спросил Лесли.

Миних усмехнулся. И по этой реакции обычно безэмоционального фельдмаршала, было все понятно.

Степан Федорович Апраксин в понимании Миниха был никудышным офицером. Пусть фельдмаршал и не был столь прожженным придворным интриганом, но понимал, с кем нужно если не дружить, то точно не ссориться. Потому и назначил Апраксина на должность дежурного генерала [офицера, который следит за санитарным состоянием, довольствием, бытом солдат].

Дело в том, что Степан Федорович пасынок Андрея Ивановича Ушакова, главы Тайной канцелярии. И не мог Миних уволить Апраксина, чтобы не поссориться с Ушаковым. Но и не хотел Христофор Антонович продвигать по службе бездарность. Он был уверен, что Апраксин и сам взлетит на погибель русской армии. Ведь когда-нибудь дорастет до того, чтобы командовать целыми армиями.

Так что? Отправлять Апраксина? Чтобы он уже очень скоро, не гляди, что тридцати двух лет отроду, вел русские войска в бой? Обойдется Ушаков, и так приходится Миниху через свою гордость держать его пасынка при себе.

— Мне тот гвардеец отповедь пропел… Говорил, что плохо все у нас с санитарными потерями… И я же это вижу. Но куда мне Апраксина деть? Это его вотчина! И наказать не могу… — неожиданно для себя признался полковнику фельдмаршал.

Лесли опешил и молчал. Он не ожидал, что Миних может сказать вслух то, что знают и так все, но о чем говорить было нельзя. Но даже фельдмаршалам порой нужно выговориться.

— Что же. Вот пусть гвардеец этот и едет с донесением к императрице, — принял решение Миних.

Удивление полковника Лесли сменилось разочарованием Пусть Юрий Федорович и был при дворе лишь единожды, и то располагался слишком далеко и от императрицы, как и от знатнейших придворных вельмож, но кое-что понимал. Наверняка, если бы полковник прибыл к императрице, то тут же быть ему генералом. Мало того, матушка-государыня денег должна была бы щедро отсыпать.

— Не стоит печалиться. Нужно лишь составить правильное письмо, а ещё поговорить, взять слово с этого унтер-лейтенанта. Если он не глупец, то и ваше, и моё имя будет звучать под сводами императорского дворца, — сказал Миних и хотел было добавить ещё одну мысль, но решил, что полковнику об этом знать и думать не обязательно.

Христофор Антонович постоянно искал в своём окружении, или даже в чужом, исполнительных, в меру инициативных, но без меры отчаянных людей при исполнении приказов самого Миниха. Таких, что не побоятся и герцогу Бирону дать затрещину, если получат на то приказ.

Миних не был уверен в том, что этот странный юноша, гвардеец, — именно тот, который ему нужен, который сможет в какой-то момент быть рядом с фельдмаршалом, когда будет решаться судьба и самого Миниха, и России. Но что-то в парне было, за что теперь цеплялся Миних.

Вот как вышло — меня использовали, словно доставщика, грузчика. Почти в торжественной обстановке, стараясь даже чеканить шаг, не показывая, насколько тяжелы сундуки, мы вдвоём с Саватеевым вносили громоздкую ношу. Делали вдвоём то, что с трудом получалось сделать в том лесу четырём солдатам. Благо, что нести было недалеко.

А потом фельдмаршал попросил обождать за пределами его шатра. Говорил он буднично, будто бы не произошло никакого подвига, как будто мы не выполнили казавшуюся невероятной задачу.

Я не обидчивый, но, как и любому нормальному человеку, мне не нравится, когда мои успехи затираются, принимаются как должное, или же приписываются другим. Да, я действовал во благо России, пополняя копилку славных дел русской армии, но не забывал и про себя.

Этот мир, это общество, имеет чёткие рамки. И не устроит меня жизнь лишь только на одном удовольствии унтер-лейтенанта. Более того, не смогу же я сидеть без дела, когда в моей голове есть некоторые мысли и по улучшению оружия, и по становлению российской экономики, если только получится добраться до тех вершин, где уже не исполняются, а больше принимаются решения.

И вот он — шанс. Не только обелить своё имя, как якобы бунтовщика, но и прославить фамилию.

— Господин унтер-лейтенант, его высокопревосходительство вас ожидает, — сообщил мне слуга фельдмаршала.

Я медленно выдохнул, усмиряя бурю эмоций. Да-а… Не могу себе представить, чтобы подобные мысли, что нынче посещали мою голову, были у столетнего старика в прошлой жизни. Может быть, это результат тех бурлящих гормонов, что, безусловно, наличествуют в теле молодого здорового мужчины?

— Ваше высокопревосходительство! — я вошёл в шатёр, стал по стойке смирно.