Русские не сдаются! (СИ). Страница 13

И всё равно терять корабли, которые не факт, что скоро отстроятся снова, — для Гордона смерти подобно. Он перестанет быть нужным России, потеряет и положение, и достаток. В Англии устроиться так, как и в Московии, будет невозможно.

— Головин, этот морской министр, доложит царице, если я буду стоять у Пилау, — размышлял вслух Гордон. — Всё равно придётся идти к Данцигу.

Томас еще раз посмотрел на карту, выбирая южный путь к Данцигу, одновременно размышляя, что еще придумать, чтобы только не спешить к городу.

Контр-адмирал Наум Акимович Синявин, если не считать главу морского ведомства Николая Федоровича Головина, был единственным русским в высоком морском чине. Калмыков, если только еще…

И пусть явного противостояния между русской и немецкой партией во флоте и не было, соперничество всё равно оставалось. И Синявину после смерти Апраксина приходилось доказывать, что и русские могут быть флотоводцами.

Гордон и Синявин недолюбливали друг друга. Томас Гордон был больше тихим, уже усталым от активной жизни человеком. Любителем поговорить с сами собой А вот Наум Акимович с годами не терял живость.

Синявин будто стремился еще что-то успеть, словно забыл дописать важную строку в книге своей жизни. Да и не нравилось ему то, что командующий всеми силами пытается затягивать переходы. Вот зачем было вызывать его, Синявина, на разговор? Ведь в целом это не менее трех часов убитых напрочь.

— Вот же окаём басурманский! — усмехнулся Синявин, когда уже плыл на лодке, после посещения командующего Томаса Гордона.

Восемь матросов споро работали вёслами, морские брызги ударяли в лицо контр-адмирала, и он морщился. Синявин злился на то, что адмирал Гордон мог бы посыльным передать свой приказ, а не дёргать с места контр-адмирала.

— Вот Наум Акьимовьч, берьи сие дело до себя! Поступай по совестьи! — сказал Гордон и махнул своему помощнику, чтобы тот объяснил суть дела.

Самюэль не так давно в России, но был удивительно упорным юношей, а еще и со светлой головой. Он за полгода почти что освоил русский язык. Да, акцент еще даже хуже, чем у Гордона, но… Всего полгода изучения! Может потому и разговаривает молодой шотландец на русском вполне сносно, что начинает все чаще это говорить за командующего.

Наум Акимович Синявин слушал внимательно. А после и бумаги помял в руках. Обладая природной смекалкой, будучи, может, и не высоко образованным человеком, но точно не обделённым умом, контр-адмирал Синявин прекрасно понял, что Гордон не решился принимать сам это крайне непростое решение. Теперь адмирал может выйти сухим из воды при любом решении Синявина.

— Раберьитесь! — после того, как секретарь Прайд объяснил суть дела, потребовал адмирал Гордон.

— Зачинщик гвардеец и он, как оказалось, в старшем чине, нежели иные бунтовщики? А где были иные офицеры? — с улыбкой переспросил Синявин.

— Так и есть! Сами разбьярьете… — подтвердил адмирал, так же догадавшись, куда именно клонит контр-адмирал.

Синявин поспешил на свой корабль. Ему было некомфортно находится рядом с адмиралом. Была все же зависть у бывшего мужика, Наума Акимовича, показавшего один из значимых карьерных взлетов, если не считать Меньшикова. Завидовал Синявин Гордону, был грешок.

— Ха! Зачинщик бунта — гвардеец, отчего же я стану решать участь бунтовщиков? — высказал вслух мысль контр-адмирал.

Волны швыряли лодку с контр-адмиралом, но Синявин принципиально не собирался садиться, показывая, какой он морской волк. Удержаться получилось, но был на грани того, чтобы свалиться в пучину морскую.

— Простите, ваше превосходительство, вы нешта повелели? — спросил денщик Синявина.

— Молчи, Потапка, нрав у меня нынче суровый — в море скину, так и знай! — пробурчал контр-адмирал на своего денщика Потапа. — А, нет… плыви до фрегата «России» да разузнай там все, как и что. Бунтовщиков на наш корабль привезешь, токмо не сразу.

— Будет сделано в наилучшем выгляде, ваше превосходительство! — радостно отрапортовал Потап, бывший в чине лейтенанта.

Хотя… какой из Потапа лейтенант! Но Синявину такой денщик удобен. Простой, исполнительный, въедливый, изворотливый, как змея. Казалось, что мужик мужиком, безграмотный и без царя в голове. Но что ни поручи — вывернется, и сделает. А ещё, что для Синявина, любителя поесть, было важным, Потап, словно баба-стряпуха, пироги умел печь, а рыбу да мясо запекал так, что и на императорском столе такой смак не встретишь.

Выражение «как сельди в бочке» должно быть понятно селёдке, которую заключили в деревянную тару. А для человека я бы, наверное, ввёл какое-нибудь другое красочное описание, определяющее тесноту. Подошло бы… «как на гауптвахте русского фрегата».

Помещение, в котором приходилось находиться трём зачинщикам бунта — мне, Лаптеву и Спиридову, а еще и лейтенанту фрегата «Россия» Сопотову — представляло собой огороженное пространство меньше чем полутора метров в длину и ещё меньше в ширину. Мало того, так здесь ещё стояли какие-то ящики до потолка. Так что нам троим ничего не оставалось, как-либо стоять, либо по очереди сидеть. Спать одновременно хотя бы двоим не получалось.

И я молчу про необходимость справлять нужду Впервые думаю, что даже хорошо, когда кормят минимально. Если такое заточение продлится долго, так могут и атрофироваться мышцы. А главное, как бы с ума не сойти. И этот запах… отвык я от подобных ароматов.

— Александр Лукич, — обратился ко мне Спиридов. — Ваша очередь сидеть.

— Благодарю, — сказал я, присаживаясь и приподнимая ноги на стену, чтобы кровь немного отошла от усталых нижних конечностей.

— Как думаете, Харитон Прокофьевич, казнят нас или под килем пропустят? — без намёка на страх спрашивал Спиридов у Лаптева.

Он не опасался, он именно что осведомился — мол, вы какой вариант считаете наиболее вероятным.

— Знамо быть, что под килем. Но три раза, не меньше, кабы наверняка убить. Так что правы вы, Григорий Андреевич, дважды правы: казнят казнью — килеванием, — с какой-то неестественной ухмылкой, не означающей радость, но и без видимой грусти ответил Лаптев.

— Господа не извольте беспокоится. Нас убьют! — емко и не без доли юмора заметил лейтенант Сопотов.

Мы рассмеялись. Тут не было паникеров и трусов. Рядом, даже ближе, чем можно представить, были сильные люди Так шутит человек, обречённый, но не сломленный. Тот, кто ждёт неминуемой смерти, насмехаясь над несуразностью вида старухи с косой.

Я не знал о судьбе своих солдат, сержанта Кашина. Капитан Шторм имеет, судя по всему, разногласия со своей головой, но все же понял, что гвардию дергать лишний раз не стоит. Кашин исполнял приказ, значит, виновен только тот, кто приказ отдавал. Всё логично. Думаю, что меня бы даже могли отпустить. Ведь и я приказ выполнял. Должен был доставить осадные орудия? Так не доставил, а почти что сохранил вверенное мне важное имущество.

— Господа, я понимаю, что мои слова прозвучат даже где-то и оскорбительно, но я готов взять на себя всю вину, — сказал я. — Это же я принял на себя командование боем, и я отдал приказ солдатам, что и послужило началом вооружённого сопротивления приказу капитана.

— Вину на одного себя взять хотите? Не хотите оскорбить — вот и не возводите хулу на нас. Чай, не трусы, и за поступки свои ответ держать намерены! — за себя и Спиридонова ответил Лаптев.

На самом деле, я думал о том, что эти двое, пусть трое, которые сейчас со мной томятся в трюме фрегата, на данный момент для России намного важнее, чем я. Нет, я не принижаю свои возможности. Но как Россия может лишиться будущего адмирала Спиридова? А будущего великого исследователя русского Севера — Лаптева? Сопотова я не знаю, но есть убеждение, что и он, особенно при дефиците кадров, нужен России. Их судьбы во многом предопределены, моя же жизнь ломает устоявшуюся историю.

И потом, есть такое правило: не навреди! Изменять историю своими действиями я, наверное, могу. Но вредить России — никогда. Так что очень осторожно нужно подходить к выбору пути.