Русские не сдаются! (СИ). Страница 14

— Я, господа, ни о чём не сожалею! — произнёс Спиридонов.

Лаптев на его слова лишь только кивнул, соглашаясь. Поспешил согласиться и я. Согласительно хмыкнул Сопотов. Лучше уж смерть, чем если бы мы сдали фрегат французам.

И всё равно, я считал, что наше заточение — это своего рода задача со звёздочкой для командования русским флотом. Одно дело, если бы мы учинили бунт по какой-то низкой причине, например по недовольству питанием. Или же, напротив, желали сдаться врагу, вопреки решению капитана корабля.

Но нет. Мы нарушили решение капитана корабля, потому что оно было преступным. И ошибочность этого решения уже очевидна: фрегат «Митава» цел, он в составе русского флота, команда пусть и лишилась некоторых людей, но в целом осталась жива и вышла с победой после столкновения с французами.

— Как думаете, господа, а сколько дней мы уже здесь находимся? — спросил Спиридонов.

— Пошёл второй день, — ответил я.

— Словно что и к неделе катят часы пребывания тут, — высказался Лаптев словно в поэтической манере.

И всё время, что мы были заперты в этом так называемом карцере, я прислушивался к звукам. Корабельная рында была пусть и плохо, но слышна даже нам. Я расспросил своих коллег по заточению, сколько раз на корабле кормят команду и когда должен быть утренний подъём.

Хотя действительно ощущалось так, как будто мы здесь уже чуть ли не неделю. А всего лишь прошло часов тридцать.

— Эй, болезные, благородия — откушать не желаете? — послышалось за стеной.

Мы не отвечали. У каждого накопилось презрение, если даже не ненависть к тому матросу, что приносил нам изредка еду, чуть чаще — воду. Я даже дал себе зарок, что когда выйду отсюда, то почищу свой кулак о зубы этого весельчака.

Голод не тетка. И когда в окошко передали еду, мы жадно стали её поедать. Тому человеку, которого не мучил истинный голод, не понять, что порой и чуть протухшее мясо, плохо разваренная овсяная каша и два сухаря могут быть столь вкусными.

Главное в этом деле — не нюхать. Впрочем, запахи внутри нашего карцера были ещё те… Перебивали вонь от еды. Ведро, в которое мы вынуждены были справлять свою нужду, ещё ни разу не выносили.

— Не сдается наш грозный «Митава», пощады к себе не желает… — в который раз напевал я песню, лишь немного переделанную под существующие реалии.

Не мог сдержаться — уж больно сравнение напрашивалось. Если бы наш фрегат всё-таки французы нагнали и мы не стали бы биться, то я настаивал бы на потоплении корабля. Даже если бы мне пришлось перессориться со всеми. Так что судьба крейсера «Варяг» могла бы повториться и сейчас.

— Господа, если нас будут здесь долго держать, то в какой-то момент мы с вами завалимся друг на друга — без чувств. Ведь, согласитесь, ноги, руки… Утомились мы. Поэтому предлагаю делать вот так… — после того как мы съели еду и отдали обратно деревянные тарелки, я решил, что нужно бы размяться.

Тут, конечно, не размахнёшься, потому единственный способ, как можно провести разминку — это напрягать мышцы. А ещё можно прислоняться к стене, отжиматься от неё, когда сидишь, обязательно поднимать ноги, прижимать колени к груди. Главное, чтобы не происходил отёк мышц. Да и холодно было изрядно, поэтому таким образом мы могли бы хоть немного, но согреться.

Прошло ещё не менее пяти часов. Мы уже мало разговаривали между собой. Хотя как раз-таки мне этих разговоров более всего хотелось. Новое время для меня, новая жизнь. Я молод и даже бодр, вопреки положению. Это, может, мои сокамерники считают, что я такой жизнерадостный напоказ. Нет, я радуюсь тому, что мне предоставлена возможность прожить ещё одну жизнь.

Да, безусловно, мне жаль того, что я покинул жизнь прошлую. Не себя, старика, который уже чуть ходил, жаль. Всё же я расстался с семьёй. Но были бы маленькие дети, неустроенные — а так… Им есть на кого опереться, да и сами твёрдо стоят на ногах. Моё племя!

Жизнь — она сама по себе величайшая ценность. Может быть, чуть менее ценная, чем честь и достоинство. Но ценная. И это богатство я получил. До конца так и непонятно — за что, но дар я принимаю.

— Господин унтер-лейтенант, вас просят на выход! — уже предельно вежливым голосом произнёс тот матрос, который так и норовил над нами поиздеваться, принося плошки.

— Господа, что бы ни произошло, я был рад с вами служить. И не забуду вас — честных русских офицеров! — произнёс я, выходя из заточения.

Промелькнула мысль, что теперь, если немного потесниться, то оставшиеся трое сокамерников могли бы поместиться и присесть одновременно, может, даже и немного поспать.

— Хе! — на выдохе, без замаха я пробил тюремщику в печень. Не настолько сильно, чтобы уложить его, но чувствительно, дабы впредь был поуважительнее. — Получай, пустозвон!

— Благодарствую за науку, вашбродь, — как мне показалось, искренне сказал матрос, едва только выпрямился после моего удара.

Меня вывели на палубу, где стоял тот самый капитан фрегата, в трюме которого я провёл все эти незабываемые часы.

Выяснять отношения мне не хотелось. Это не тот случай, когда я могу врезать по печени своему обидчику. Но я запомнил… Капитан первый, на своём родном языке, решил со мной заговорить:

— Jeg beklager, at jeg måtte overgive dig til hærens kommando. Du ved, der ikke er plads til dig i flåden nu. Men jeg håber stadig, at jeg hørte det der i din henrettelse [дат. С прискорбием я вынужден вас передать армейскому командованию. Знайте же, что теперь вам нет места на флоте. Но я всё же надеюсь, что услышу вас на вашей казни], — сказал капитан.

Мичман, запинаясь (явно не был знатоком датского языка), худо-бедно перевёл мне сказанное. Да и я понял смысл слов Никласа Шторма. Интонация и мимика были красноречивее слов.

Я выпрямился, гордо поднял подбородок, стал, наверное, даже излишне пафосной фигурой и произнёс:

— Русские не сдаются! — вот главный и непреложный мой закон. Честь и гордость русского флага — беречь и почитать, и не спускать его никогда!

— Orden og disciplin, og streng overholdelse af reglerne er den sande styrke af enhver hær og flåde! [дат. Порядок и дисциплина, непреложное следование уставу — вот истинная сила любой армии и флота!] — выкрикнул капитан, неестественно сморщив и без того не самое приятное лицо.

«Санитаров бы тебе покрепче, да психиатра с большой клизмой!» — подумал я.

На палубе было построение. Матросы и офицеры стояли по стойке «смирно». Кроме флотских, тут находились и люди, разодетые в армейские мундиры. По крайней мере, мне так показалось, что это именно армейские. Все офицеры были в париках, представители русской армии — ещё и в шикарных шляпах с перьями.

— Унтер-лейтенант. Вы будете конвоированы в ставку его сиятельства генерал-лейтенанта князя Барятинского, после к генерал-фельдмаршалу Миниху — сообщил мне один из армейских офицеров. — Прошу следовать за мной!

— Я не могу уходить без своих друзей! — попытался я выторговать вызволение для сокамерников.

— Вы не можете… Их отвезут позже. Дело передано командующему генерал-фельдмаршалу. Сие подразумевает, что и иных участь в руках его высокопревосходительства генерал-фельдмаршала Миниха. Ну и… Матушки нашей, императрицы, — сообщил мне армейский офицер, за что я был ему благодарен.

Я только раз оглянулся туда, где ещё сидели в клетке Лаптев, Сопотов и Спиридов. Я не забыл, что сказал им — и что они ответили мне. Мы спустились в лодку, матросы споро стали грести вёслами. Берег был недалеко.

— Эко вы ответили немчуре датской! — когда мы уже отплыли на изрядное расстояние, сказал один из офицеров.

Ещё только что казавшийся предельно серьёзным офицер сменил гримасу на доброжелательную, даже весёлую.

— Русские не сдаются! Сие и гордо, и по чести. Батюшка наш, почивший Пётр Алексеевич, поди, и уста ваши облобызал бы за речи такие, — продолжал радовать меня своим настроением офицер. — Нынче не так… Эх, были времена!

Уже стало понятно, что армейцам, которым меня передали, не так уж и принципиально, что именно произошло на фрегате «Митава». Вернее, важно. Вот только акценты расставлены не так, как у капитана корабля, в трюме которого меня держали.