Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах. Страница 45

И вот, вместе с другими бывшими военнопленными, списанный по здоровью (в СССР таких называли «сактированный») заключенный Бюрма возвращается в родной город Лион, находящийся в «неоккупированной зоне» правительства Виши, к прежним своим занятиям частного детектива.

Прямо на вокзале кто-то убивает его помощника, пришедшего встречать Бюрма. Помощник, к изумлению Бюрма, успевает произнести только ту же фразу, которую произнес странный заключенный в лагере: «Улица Вокзальная, 120». Так начинается динамичная, изобилующая неожиданными поворотам история изощренного преступления, в расследование которого судьба втягивает героя романа Мале. На первый взгляд Нестор Бюрма — слегка американизированный сыщик-«нуар», французский Филипп Марло или Лу Арчер^[245]. Для сегодняшнего читателя — вполне привычная фигура. Но для читателя французского, к тому же начала 40-х годов, нисколько. Французский детектив, за редкими исключениями (Гастон Леру, в какой-то степени Морис Леблан с его вором-аристократом Арсеном Люпеном), развивался как полицейская история. Появление Нестора Бюрма в центре повествования было немалым новаторством. И, надо сказать, вполне оправданным новаторством: французская полиция того времени была полицией на службе оккупантов. Писатель не смог бы воздерживаться от своего отношению к режиму Виши или к оккупационному режиму Парижа, сделав героем традиционного для жанра полицейского следователя.

Бюрма же, как и следует «крутому» сыщику, пуская в ход то интеллект, то кулаки, раскрыл загадочное убийство своего помощника, раскрыл тайну «улицы Вокзальной» и тайну номера 120. И вновь, вопреки традиции, жертвой оказывается неуловимый преступник, а преступником, убийцей — слуга закона. В перевернутом мире, опрокинутом мире именно так и должно случиться. Сами по себе сюжетные хитросплетения весьма интересны, но еще интереснее тот фон, на котором все происходит:

«У Шатийонских ворот мы увидели в черном небе светящиеся нити прожекторов. Затем… услыхали надсадный вой сирен…

— Что это? — встрепенулся Фару. — Учения?

— Нет, торжества по случаю подписания капитуляции…

<...>

— Бесподобная ночь для оргии на Эйфелевой башне…»^[246]

Эти несколько фраз, едва ли не самые легкомысленные по тону во всей книге — единственное упоминание (не считая пролога) о трагических событиях оккупации Франции германскими войсками — событиях, составляющих фон повествования.

В классическом детективе прошлое — источник мистического тумана, который обволакивает фигуру сыщика, придает этой фигуре дополнительное измерение. Здесь это прошлое существует как память о проигранной войне. Военное поражение — символ гибели, погружения в потусторонний мир, а затем — возвращения к жизни, но с печатью преодоленной смерти, с тайной особого видения, как о том выразительно пишет Э. М. Ремарк в безысходно-мрачном «Возвращении». Нестор Бюрма в начале детективной саги — родной брат героев Ремарка, столь же опустошенный, с выжженной душой, прошедший окопы и лагерь для военнопленных. Его судьба еще тяжелее: он возвращается домой, но дом этот захвачен врагами. Откуда же легкомысленный тон, ироническая усмешка?

Усмешка прячет горечь. Это — единственное место в романе, где герой (и автор) позволяют себе эмоциональную оценку случившейся катастрофы. Оккупантов же в романе нет вовсе. Конечно, гигантская «фигура умолчания» продиктована условиями публикации: вспомним, что роман вышел в 1943 году, в оккупированном Париже^[247]. Но вынужденная и вполне объяснимая осторожность писателя впоследствии обернулась колоссальным литературным выигрышем, буквально вырывающим «Улицу Вокзальную, 120» из бесконечного ряда детективов-нуар.

Ибо оккупанты здесь превратились в нечто неопределенное, призрачное, в некую неназываемую, грозную и опасную силу. Силу, существующую на периферии читательского восприятия, вне произведения, но в то же время накрепко с ним связанную. Разумеется, речь идет о современном читателе, который, в отличие от автора и героя, уже знает, чем все закончилось, что представлял собой на самом деле оккупационный режим.

Нет нужды в средневековом поместье, нет нужды в заснеженном доме, в поселке над горной пропастью. Каждую секунду мы ощущаем близкое присутствие смертной бездны, на границе с которой, на краю которой только и может разворачиваться литературная игра, именуемая детективом. И не важно, что замкнутое пространство, сцена детективного действа — это Париж. Он окутан ядовитым, смертельно опасным туманом прошлых поражений и проигрышей. Нестор Бюрма как герой-сыщик побеждает — то есть разгадывает загадку. Его Сфинкс бросается в пропасть. Но… Сфинкс всегда улыбается перед гибелью, улыбается высокомерно, презрительно и таинственно. Ибо Загадка разгадана, но Тайна, мистический туман, окутавший действие, не рассеивается. Будущее неопределенно и пугающе. Молчаливые, безымянные тени, смутно угадывающиеся на периферии мира Лео Мале, тени оккупантов, истинных хозяев жизни и смерти — вот источник этого страха. Наступит ли завтрашний день? Это вызывает сомнение — у героя, автора и читателей.

Пугающий флёр романа Мале и навел меня на мысль именно с него начать разговор о «нацистских» детективах, написанных послевоенными западными авторами — при том что формально, повторяю, он как будто и не относится к этой группе произведений.

Адские ночи сыщика Гюнтера^[248]

«Сегодня утром я наблюдал, как на углу Фридрихштрассе и Ягерштрассе два человека в форме СА отвинчивали от стен красные стенды “Штюрмера” — антисемитского еженедельника, издаваемого главным гонителем евреев в рейхе Юлиусом Штрейхером. Эти стенды привлекают внимание разве только очень недалеких людей, которым приятно щекочут нервы полупорнографические изображения арийских дев, изнывающих в сладострастных объятиях длинноносых уродов. Я уверен, что ни один уважающий себя человек не станет читать эту гнусную писанину»^[249].

Главный герой романа Филипа Керра «Мартовские фиалки» (входящего в трилогию «Берлинская ночь) — бывший сотрудник берлинской криминальной полиции, а ныне — частный детектив Бернхард (Берни) Гюнтер. Место действия — Берлин, время действия — 1936 год. На этот раз, в отличие от случая Лео Мале, мы имеем дело с произведением современного^[250] английского писателя, поместившего своего героя в исчезнувшее государство — в Третий рейх. Трилогия о похождениях сыщика Гюнтера^[251] интересна тем, что содержит в себе как достоинства рассматриваемой группы произведений, так и частые для этой группы недостатки. Особенно характерен в этом смысле первый роман — «Мартовские фиалки»^[252].

Канун Олимпиады, которая должна пройти в Германии. Гитлеровский режим начинает маскировать наиболее одиозные черты — в частности, оголтелую антисемитскую пропаганду (с чем и связан цитировавшийся эпизод).

На этом фоне Берни Гюнтер, бывший сотрудник криминальной полиции (Крипо), а ныне — частный детектив одного из отелей, получает заказ на расследование убийства. Убита дочь крупного немецкого промышленника Германа Сикса и ее муж Пауль Пфарр. Убийство замаскировано под внезапный пожар, во время которого не только погибли хозяева дома, но был опустошен сейф с фамильными драгоценностями. Германа Сикса судьба драгоценностей интересует больше, чем поиски убийцы.

Расследование кражи и двойного убийства приводит героя к раскрытию целой вереницы мрачных тайн, которые связаны с влиятельными лицами нового режима — вплоть до главы службы безопасности Рейнхарда Гейдриха и даже «наци №2» Генриха Геринга.

В деле оказываются накрепко сплетены воедино корысть, коррупция, организованная преступность, борьба в высших эшелонах и так далее. Гюнтер развязывает все узелки, по дороге теряя друзей и возлюбленную, но раскрывая преступление и даже добиваясь возмездия убийцам. Несколько неожиданным оказывается кратковременное пребывание героя в Дахау — куда его помещают по заданию Гейдриха, жаждущего получить информацию от заключенного-уголовника.