Интервенция (СИ). Страница 26

Ничего особого изобретать не пришлось, лишь добавить ряд важных деталей и подсказать конструкцию. Идея давно лежала на поверхности, а в Индии в княжестве Майсур ракеты и даже ракетные установки появились давным-давно, и вот-вот солдаты ост-индской армии с ними познакомятся. Потом англичанин Конгрэв украдет эту концепцию и добьется впечатляющего результата при осаде Копенгагена. Все это теперь, возможно, и не случится, потому что я готов выпустить джина из бутылки. Но с соблюдением строжайшей конспирации, с разделением главных этапов сборки всей конструкции, тщательным подбором допущенных к ним мастеров и с получением от них подписок о неразглашении под угрозой смертной казни. Враг не дремлет! Остроконечную пулю поляки уже пробуют перенять, уверен, что Фридрих уже точно ей вооружится. Шрапнель тоже не бином Ньютона, можно освоить.

Так что строгости нужны. Я не хотел, чтобы ракетное оружие попало в чужие руки и было использовано против моих же войск. Если оберегать свои секреты, то моим противникам придется изобретать свою версию. Быть может, им попадется в руки неразорвавшаяся ракета или ловкий наблюдатель увидит момент запуска — этого мало. В конце концов, те же ракеты Конгрэва скопировали лишь лет через пятнадцать после их первого применения, и это после того, как союзники могли воочию наблюдать действия ракетчиков в битве под Данцигом, получить образцы и ознакомиться с книгой автора патента. Да и то русским, к примеру, до инженера Александра Засядько так и не удалось создать боевую ракету с удовлетворительными характеристиками.

Вообще удивительно, что мир до сих пор не допер до идеи начинить ракету гранатой. В армиях уже много лет с успехом применяются осветительные ракеты. Искусство фейерверков достигло невероятных высот, и особенно им славились именно русские. Артиллерист Михаил Данилов даже написал книгу «Довольное и ясное показание, по которому всякой сам собою может приготовлять и делать всякие фейерверки и разныя иллюминации» с подробными чертежами. Еще не опубликованная, она уже была известна в Канцелярии главной артиллерии и фортификации. Главный артиллерист 1-й армии генерал Петр Мелиссимо, присягнувший мне на Оке, славился как искусный мастер «огненных потех». И накопив столько знаний, Европа в целом, и Россия в частности, так и осталась без ракетного оружия в XVIII веке.

У грека Мелиссимо не сложились отношения с Чумаковым, и вместо службы в войсках он получил от меня задание создать в Петербурге при Артиллерийском ведомстве нечто вроде испытательного центра новых орудий и боеприпасов. Я выдал ему чертеж ракеты и пресек в зародыше все дискуссии. Потребовал рассчитать количество дымного пороха, способного перенести на приличное расстояние снаряд с 8-фунтовой гранатой, начиненной картечью, и после этого изготовить цилиндр из жести нужной длины. В чертеже присутствовала одна деталь, которой в боевой ракете будет отсутствовать — к ней якобы будет прикреплена длинная палка для стабилизации полета. Вопросов она у генерала не вызвала: точно также снаряжались снаряды для фейерверков.

Для разработки ракетного «топлива» привлек уже проверенного в деле Иоганна Гюльденштедта. От него требовалось немногое: добиться равномерного сгорания порохового заряда. Он объединил усилия с морскими артиллеристами, и они выдали неплохую смесь, уже проходившую испытания на флоте: пороховая мякоть, селитра, мягкая сера и молотый ольховый уголь.

Мастерская Академии получила задание изготовить двойные спиральные направляющие в виде длинного тубуса и устройство для регулировки угла подъема, столярка в Кронштадте — футляры для них и станину для монтажа пакета из 16 пусковых установок. Самый секретный элемент, съемные стабилизаторы, по частному заказу склепали на фабрике для производства медной и жестяной посуды. Там даже не поняли, что у них заказали — не то примитивную подставку, не то заготовку, непонятно для чего.

Потом пришел черед Чумакова и самых преданных ему людей. Пушкарские навыки не имели значения — ракетные войска русской армии создавались с нуля. На секретном полигоне была собрана пусковая установка, одну ракету оснастили стабилизатором, подожгли заряд примитивным подрывом холостого заряда.

«Вжуууух…» Дымный след повис в сыром мартовском воздухе.

Ракета с муляжом вместо боевой части в станине не взорвалась, благополучно ее покинула и долетела почти до границы полигона — две полные версты одолела, воткнувшись в талые сугробы. Из укрытия, где мы прятались с моим начальником артиллерии, место ее приземления можно было рассмотреть лишь в подзорную трубу. Чумаков снял с головы генеральскую двууголку, достал платок, вытер обильно вспотевший лоб и выдал странное заключение:

— Не пушка.

Я рассмеялся и успокаивающе похлопал Федора по плечу.

— Конечно, не пушка. Ракета! Не переживай! Никуда твои драгоценные орудия не денутся.

— Много чего учесть нужно, — до Чумакова дошел весь объем предстоящей работы. Вот же самородок, на лету схватывает.

— Работы непочатый край! Я дам тебе хорошего математика. Это Фусс, зять великого Эйлера. Нужно как можно точнее определить воздействие разной силы и направлений ветра и составить таблицы с углами возвышения станины для точной стрельбы. Мне важно, чтобы ракеты летели точно в заданный квадрат, а не как бог на душу положит.

Духота южной зимы — сырая, промозглая, несущая за собой запахи начинавшей таять земли и прелой листвы — стояла над бескрайними степями. Суворов ненавидел эту пору. Раскисшие дороги, кони, тонущие по брюхо, скрип постромок кибитки, вытягиваемый из плена только волами. Распутица — это слово, как старая рана, ныло при одной мысли о долгой дороге. Но приказ царя был однозначен — срочно явиться в столицу, в министерство военных дел.

Вот и летел Александр Васильевич, не жалея почтовых троек, на север. Февраль только-только перевалил за середину, но по ночам уже не трещали морозы, а днем солнце пригревало предательски, размягчая верхний слой наста на полях и превращая укрытые от ветра участки дороги в подлую, хлюпающую кашицу. На санях — пока еще санный путь, слава богу! — но чутье старого вояки подсказывало: долго это не продлится. Еще неделя-другая, и весь этот кажущийся твердым настил пойдет ходуном, превращая сотни верст в непроходимое болото.

Путь был долгим, однообразным. Степь сменилась перелесками, потом пошли старые боры средней полосы. Изредка попадались деревеньки, убогие, серые, с покосившимися избами и дымящимися трубами. Виды привычные, глазу знакомые. Но что-то было не так. Что именно — Суворов поначалу не мог уловить. То ли слишком тихо, то ли, наоборот, слишком… оживленно?

На подъезде к одной из деревень, где предстояла смена лошадей, слух уловил непривычные звуки. Песни. Провожали рекрутов в армию. И провожали весело. Не похоронные причитания или пьяные вопли. Нет. Это было… задорно?

«Что за оказия?» — пробормотал Суворов, выглядывая из-под полога. Кибитка остановилась у дома старосты, чуть в стороне от собравшейся толпы.

У самой избы, расписной, с новыми наличниками на окнах — тоже диво, староста, мужик лет сорока, ладный, с окладистой бородой, стоял, окруженный дюжиной парней. Парни эти — выглядели… не хмурыми и не забитыми. Смеются, перешучиваются, кто-то плясовую отбивает ногами по утоптанному снегу. Вокруг народ — бабы, старики, ребятишки. Песни. Рожки, дудки — откуда только взялись?

Суворов выбрался из саней, ступая на снег осторожно, прихрамывая на раненую ногу. Поправил шубу, надвинул на лоб треуголку.

— Что за гуляние? — спросил он, подходя ближе. — Рекрутов провожаете, а веселитесь, будто на свадьбу?

Староста обернулся, в глазах — ни тени прежнего холопского страха. С почтением, но твердо поклонился.

— Здравствовать желаем, господин генерал. Рекрутов, так точно. Вернее, добровольцев и призывников. В армию царя-батюшки Петра Федоровича идем служить.

— Служить идете. Так отчего ж веселье? Не на смерть разве же провожаете? Или не слышали какая нынче заруба идет с поляком да шведом?